Педагогические поэмы. «Флаги на башнях», «Марш 30 года», «ФД-1» - Антон Макаренко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Витя сказал ему в глаза, улыбаясь одними ресницами:
– Вот что, друг. Какая там у тебя неправильность, это никому не интересно. Понимаешь, не интересно. А вот другой вопрос: будешь бежать или останешься?
Бегунок поднял лицо, медленно улыбнулся. Игорь[119] оглянулся на обстановку, словно она решала вопрос, оставаться ему или бежать. Бежать ему не хотелось, но нельзя было и сдаваться так легко. Он ответил:
– Там видно будет.
– Это верно, – сказал Витя весело. – Ну, идем к Алексею Степановичу.
Только теперь Игорь увидел, что в одном месте диван прерывался узкой дверью, и на ней тоже надпись:
Заведующий колонией
Эту дверь Витя распахнул, и Игорь неожиданно для себя очутился в кабинете. За ним прошли Витя и Воленко, а за ними и Бегунок, бросив свою трубу на диван, прошмыгнул в кабинет; прошмыгнул ловко, во всяком случае. Игорь увидел его уже возле письменного стола. Володя поставил локти на стол, на ладошках пристроил голову и выжидающе глядел на заведующего.
Заведующий сидел за письменным столом и перелистывал книгу. В этом человеке не было ничего особенного: подстриженные усы, стеклышки пенсне, под машинку стриженная голова. Он поднял на Игоря глаза, и глаза у него были обыкновенные: серые, чуть-чуть холодные.
– Вот, Алексей Степанович, новичок, – Витя показал рукой на Игоря.
Игорь вежливо поклонился, и Володя Бегунок не смог удержать улыбки, да уж так и оставил улыбку надолго. По всему было видно: Алексей Степанович заметил улыбку Володи и знал ее причину, но сделал такой вид, как будто он ничего не заметил.
– Как тебя зовут?
– Игорь Чернявин.
– Ты учился в школе?
– Да. Окончил семь классов.
– Почему так мало?
Алексей Степанович с недовольным видом откинулся к спинке кресла. Его глаза холодно, осуждающе смотрели на Игоря. Но Игорь всегда был убежден, что его образование превышает среднюю необходимость в жизни, и поэтому ему показалось сейчас, что заведующий шутит. Игорь оживленно удивился и даже руками дернул вперед:
– Мало? Семь классов – это мало?
– А ты разве не знаешь? Есть восьмые группы, девятые, десятые.
– Конечно, есть, так это не для всех.
Алексей Степанович не обратил внимания на ответ Игоря. Он начал перелистывать книгу, помолчал, протянул скучновато:
– Та-ак… Днепрострой, что это такое?
– Как?
– Днепрострой… ты знаешь, что такое Днепрострой?
– Днепрострой? Это… это станция.
– Какая станция?
– Станция… мост и… там станция.
Бегунок восторженно пискнул в ладошки, которыми прикрыл рот…
– Виноват… там, кажется, нет моста.
Игорь видел, с каким трудом Бегунок прикрывает ладонями губы, чтобы не засмеяться. На лице Воленко не было улыбки, но еле заметно вздрагивала нижняя губа.
Алексей Степанович кивнул головой над книгой:
– Стыдно! Просто стыдно! Культурный человек! Окончил семь классов – говорит такие глупости. Надо себя больше уважать, товарищ Чернявин.
– Я забыл, товарищ заведующий…
– Что забыл?
– Забыл… вот… Днепрострой.
– Днепрострой – такая вещь, о которой нельзя забывать. Понимаешь, нельзя! А кроме того… ты сказал… старшие классы не для всех. Это тоже… не блещет остроумием.
– Я в том смысле сказал…
– Смысла мало. Такое количество смысла меня не устраивает. Мало смысла, понимаешь?
Алексей Степанович глянул Игорю в глаза, и Игорь увидел, что у заведующего нет ничего холодного, ничего скучноватого: у него было живое, требовательное лицо. Игорь ответил:
– Да, понимаю, товарищ заведующий.
– Ага! Это уже лучше. Это гораздо умнее сказано. Теперь еще один вопрос: ты хороший товарищ?
Глаза Алексея Степановича смотрели сейчас иронически, как будто в его вопросе был нескрываемый подвох. И поэтому Игорь переспросил:
– Хороший ли я товарищ?
– Да. Хороший товарищ или… так себе?
Этот вопрос, в сущности, был для Игоря легким вопросом, он ответил уверенно и охотно:
– Да, я могу сказать: товарищ я неплохой.
Алексей Степанович улыбнулся вдруг просто и дружески, и в его улыбке было что-то такое задорное, почти мальчишеское, только у детей так свободно, беззастенчиво открываются губы, у них не остается никаких узких щелей и углов.
– Молодец! Нет, знаешь, ты далеко не глупый человек, это очень приятно. Ну… хорошо. Ты познакомишься с нами ближе. Витя, у нас где место?
– Есть место в восьмой бригаде.
– Хорошо. Будешь в восьмой бригаде. Бригадир Нестеренко – человек основательный. Ты немного зубоскал, правда?
Игорь чуть-чуть покраснел.
– Немножко.
– Это ничего, а то в восьмой бригаде много серьезных. Отдохни, а там и за дело. Бежать не будешь?
Почему-то Игорь не захотелось сказать «там будет видно», но он помнил свой ответ Вите и посмотрел на него. Свободно, просто и уверенно Витя ответил за Игоря, чуть-чуть улыбаясь одними глазами:
– Нет, Алексей Степанович, он бежать не собирается.
– Добре. Значит… Воленко, действуй.
Воленко вытянулся.
– Есть!
12
Полное недоверие
Все вышли из кабинета, кроме Володи Бегунка. Володя снял локти со стола:
– Алексей Степанович!
– Ну?
– До зарезу нужно тридцать копеек на мазь.
– Тридцать копеек? Хорошо, я скажу завхозу.
Все в Володе оставалось в положении «смирно», только шея вытянулась и в глазах появилось обиженно-убедительное, страстное выражение.
– Да он не купит! Честное слово, он не купит… Он будет говорить…
– Ладно. Вот тебе тридцать копеек на мазь, а это двадцать на трамвай.
– Сейчас можно?
– Можно… до четырех часов.
Очень радостно, громко, с молниеносным салютом Бегунок сказал:
– Есть, Алексей Степанович!
Он выскочил из комнаты, потом приоткрыл дверь, просунул голову.
– Спасибо!
По коридору мимо часового Володя пролетел с предельно скоростью, но и пришлось с такой же скоростью возвратиться, чтобы спросить у часового:
– Куда дежурный пошел? Воленко?
Часовой, опираясь на свою винтовку, нахмурил брови:
– Воленко? А он туда пошел, с этим чудаком… туда.
Часовой показал направление.
Володя побежал догонять. По плиточному тротуару он повернул за угол и выбежал на широкий двор, обставленный хозяйственными постройками. В самом центре двора он увидел Воленко и Чернявина, направляющихся к кладовой. Володя, запыхавшись, обогнул их и пошатнулся, останавливаясь перед дежурным:
– Товарищ дежурный бригадир! Товарищ Захаров разрешил в город до четырех.
Воленко удивился:
– В этом костюме?
– Нет, не в этом. Я только говорю. А я надену парадный. Я сейчас надену.
Воленко отправился дальше:
– Ты переоденься и приди показаться.
У Бегунка на этот раз даже руки вышли из положения «смирно».
– Так, Воленко! Я же не какой-нибудь новенький. Другие дежурные всегда отпускают и то… доверяют. Я хорошо оденусь.
– Я посмотрю.
Володя несколько увял, опустил плечи, неохотно и сумрачно сказал «есть» и уступил дорогу. Игорь Чернявин смотрел на дежурного с уважением.
Через пятнадцать минут, когда Воленко вел Игоря в баню, Володя стал перед дежурным:
– Товарищ дежурный бригадир! Я могу идти?
Воленко уже занес ногу на ступеньку, но оглянулся, внимательно осмотрел Володю, тронул его пояс, бросил взгляд на ботинки, поправил белый воротник. Румяное личико Бегунка над белым воротником сияло совершенно неизъяснимой красотой. Большие карие глаза ходили по следам взглядов дежурного и постепенно меняли выражение, переходя от смущенного опасения к победоносной гордости. Тюбетейки Воленко не тронул, но сказал возмущенно:
– Я не понимаю, что это за мода! Почему у тебя всегда тюбетейка набекрень?
Рука Володи быстро поправила тюбетейку, и глаза потеряли некоторую часть гордости.
– Зеркало у вас есть? Надо в зеркало смотреть, когда уходишь. Деньги на трамвай имеются?
– Деньги есть.
– Покажи.
– Да есть! Вот еще, Воленко, какое у тебя недоверие!
– Показывай!
Маленькая ладонь Володи расправилась у пояса, и над ней склонились две головы в золотых тюбетейках.
– Это тридцать копеек на мазь, а это двадцать копеек на трамвай.
– Только смотри, все равно узнаю: нужно покупать билет, а без билета нечего кататься. А то я знаю: все экономию загоняете!
– Да когда же я, Воленко, загонял экономию? У тебя всегда… такое недоверие.
– Знаю вас… Можешь идти!
– Есть!
На этот раз «есть» было сказано без всякой обиды.
13
«Исплотация»[120]
Город был большой, и самая лучшая улица в городе – улица Ленина. На этой улице, на горке, стоит белое здание с колоннами, в здании помещается театр. На улице много прекрасных витрин, но Ваня Гальченко бредет между людьми и витринами грустный. Чулки у него исчезли, голова заросла грязной, слежавшейся порослью, ботинки порыжели. Личико у Вани побледневшее, немытое, только большие серые глаза оставались прежними – над ними нахмурились бровки.
