Форпост - Григорий Солонец

Увлеченная чтением и нахлынувшими мыслями, она не сразу услышала стук в дверь.

«Наверное, соседка Таня утюг принесла», — подумала Ира.

— Входи, открыто.

Но она ошиблась. В комнату решительно шагнул майор Михайленко с бутылкой шампанского. В душе будто оборвалась натянутая струнка. Она никого не хотела видеть сейчас, тем более этого человека, принесшего ей страдания и боль.

— Анатолий Иванович, я вас разве приглашала?

— Нет, но я подумал… Ира, солнышко, не сердись на меня, а пойми…

— Я всего лишь гражданская служащая медсестра Кузнецова, а до солнышка мне, как и вам, товарищ майор, очень далеко.

Он поставил шампанское на стол и потянулся было за пачкой сигарет, но в последний момент передумал.

— Давай поговорим откровенно, спокойно, без эмоций. Ты думаешь, мне чача в голову ударила там, в доме Сулеймана? Да, может, не следовало мне тайком врываться в комнату к тебе, спящей. Но меня обуревала неуправляемая страсть. Клянусь, я потерял контроль над собой. А все потому, что люблю тебя, как… проклятый.

— А я — нет, — холодно отрезала она. — Уходите, пожалуйста.

— Ира, скажи, что я должен сделать, чтобы ты ответила взаимностью? Какой подарок хочешь, говори, не стесняйся.

— Не надо мне ничего. Оставьте только в покое.

— Ира, нам вместе служить, ты будешь как сыр в масле кататься…

Приблизившись к ней, застывшей у кровати, он левой рукой уверенно обхватил девичью талию, а правой стал расстегивать кофточку, наполовину оголив белоснежную грудь. Она, испугавшись повторения пережитого насилия, закричала на весь женский модуль.

— Чего ты орешь, как последняя дура! — словно обжегшись, отскочил от нее в явном замешательстве Михайленко. Анатолий Иванович никак не мог взять в толк, почему ему, майору, командиру отдельного подразделения, отказывает не кто-нибудь, а смазливая девчонка, к тому же подчиненная по службе, которую он вчера уже поимел. Многие гарнизонные бабы на ее месте давно с радостью и выгодой для себя спали бы с командиром, стоило только поманить.

— Если вы сейчас же не уйдете, о вашем недостойном поведении завтра узнают начальник политотдела и военный прокурор, — строго отчеканила Кузнецова, застегивая кофточку.

— Боюсь, после таких громких заявлений мы с тобой, дорогая моя, не сработаемся. Придется тебе искать другое место.

— Ничего, не пропаду. Надеюсь, в госпитале специалисты моего профиля еще нужнее, чем в агитотряде.

Удивительно, но тот разговор отрезвляюще подействовал на майора Михайленко. Похоже, он сделал для себя выводы. По крайней мере, о необходимости расставания ни разу больше не обмолвился. Ира же готова была немедленно сменить место работы. Тем более что для командира медсестра по фамилии Кузнецова будто перестала существовать: он ее в упор не замечал. Зато с Юрой Ромашкиным Ира еще больше сблизилась, чему искренне радовалась.

По вечерам, когда вместе с днем уходили суматоха и заботы, они вспоминали о доме. Юра часами готов был рассказывать о своей Новобогдановке, о древних украинских обрядах и народных традициях, о славных походах казаков Запорожской Сечи… Он знал и любил свой родной край, где сделал первые в жизни шаги, обрел друзей, получил аттестат зрелости. Рано потеряв отца, Юра стал для мамы и младшей сестренки опорой в жизни. Устроился на металлургический комбинат, там даже простым рабочим хорошо платили, а вечерами три раза в неделю бегал — нет, не на свидания к девчонкам, а на курсы. С пятого класса основательно поселилась в Юре мечта — стать водителем большегрузных машин. Он спал и видел себя за рулем мощного автопоезда, безостановочно мчащегося по скоростным дорогам Европы. Что ж, мечта сбылась, правда, лишь частично: у него не автопоезд, а скромный санитарный «уазик», колесящий отнюдь не по европейским автобанам, а по разбитым и пыльным, к тому же опасным афганским дорогам… Но ему только девятнадцать лет, так что еще вся жизнь впереди, чтобы осуществить мечту полностью.

— Ир, командир чего-то на меня взъелся в последнее время. Все ему не так. Почти ежедневно придирки какие-то нелепые. А вчера вообще заявил, что снимет меня с «санитарки», переведет в пехоту. Какая его муха укусила, не пойму.

— Это он от зависти (она вначале хотела сказать от ревности), глядя на нас. Михайленко готов был платить за мою любовь к нему. Да только ошибся адресом: я не умею любить за деньги.

— А он, что, на тебя глаз положил? Скажи честно, что у вас произошло в доме Сулеймана; утром ты была на себя не похожа: очень бледная и злая, как голодная пантера.

— Все уже в прошлом, Юрочка. Давай раз и навсегда забудем.

— Прости, если случайно причинил боль. — И Юрка нежно обнял ее за плечи. — Кузнечик ты мой… Можно иногда тебя так называть?

— Это вместо фамилии, значит? Что ж, тогда ты будешь для меня рядовой Ромашка.

— А тебе нравятся эти цветы?

— Теперь да. — Ей хотелось добавить, что не только цветы, фамилию, но и его самого она уже полюбила, но постеснялась произнести это вслух. Все-таки признаться в любви первым должен парень. Как и сделать предложение.

Когда получалось, а это удавалось нечасто, тем дороже и незабываемее были эти минуты, они вместе любовались закатом солнца. В горном Афганистане это особое зрелище. Оранжевый кругляш, несмело ощупав своими лучами вершины древнего Гиндукуша, плавно скрывался за ними, озарив напоследок удивительно прозрачным светом все вокруг.

В один из таких по-осеннему красивых закатов Ира Кузнецова и услышала Юркино объяснение в любви, которое, как и положено, парень скрепил долгим сладким поцелуем. Он же первым заговорил и о свадьбе, которую они сыграют сразу после Юркиного «дембеля» и непременно подгадают торжество под белые ленинградские ночи. Красивое и загадочно-романтичное получится зрелище, в котором гармонично будут сочетаться природное чудо в виде естественного, побеждающего тьму света и белоснежной фаты невесты — символа чистой, непорочной любви и рождения новой жизни.

…Тот роковой день, на всю жизнь ставший для нее черным, Ирина будет помнить до конца дней своих. А ведь с утра ничто не предвещало беды. Агитотряд в полном составе находился на месте. Была суббота, командир объявил паркохозяйственный день. Юра Ромашкин вместе с другими водителями обслуживал технику. Уже ближе к полудню его вызвал майор Михайленко:

— Смотаешься напрямик в Алихель. Отвезешь Сулейману лекарство для жены. Заодно посмотришь, как ведут себя новые амортизаторы. На обратном пути заберешь возвращающегося из отпуска старшину. Он через час будет на блокпосту у перекрестка. Все понял?

Чего тут не понять! Ромашкин даже обрадовался выпавшей возможности на законном основании увильнуть от рутинной черновой работы и прокатиться с ветерком. А то засиделся уже на месте. Дорога напрямик хоть и неважная, зато хорошо знакомая, всего несколько километров. Он быстро обернется.

Ира задержалась в штабе, а когда вышла, то только поднявшийся за «санитаркой» столб пыли увидела. С Юрой в тот день они лишь взглядами обменялись после развода. Ромашкин направился в парк, она — в медпункт.

Услышав страшное известие о подрыве на мине «санитарки», которая не подлежит восстановлению, Кузнецова едва не упала в обморок: ноги предательски подкосились, а сама она на миг онемела. Как утопающий за последнюю соломинку, так Ира ухватилась за вопрос, в котором сконцентрировалась вся ее душевная сила и надежда: жив ли водитель? Узнав, что Юра без сознания находится в реанимации, не разбирая дороги, кинулась в госпиталь, моля Бога о его спасении.

Не сомкнув заплаканных глаз, Ира просидела у Юриной кровати до самого утра. Он, искалеченный душманским фугасом, с каждой минутой дышал все труднее. И вдруг перестал.

— Не-е-т! — изо всех сил на весь белый свет диким криком запротестовала Ира. — Юра, миленький, дыши! Я тебя очень прошу! — Кузнецова, позвав на помощь дежурного врача, стала массировать сердце. Но все оказалось тщетно. Рядовой Ромашкин умер, так и не придя в сознание.

Наверное, более несчастного человека, чем она, не было в те минуты во всем Афгане. Ирина отказывалась верить в то, что ее любимого больше нет. Ей не хотелось жить. Как белуга ревела, билась в истерике, пока врач-анестезиолог не ввел ей противошоковый промедол.

Кто-то сильный и невидимый задвинул в дальние уголки сознания мучившую ее боль, и ей стало легче. Но через некоторое время действие наркотического препарата закончилось, и, очнувшись, Ира вновь терзала себя вопросами: почему судьба столь жестоко обошлась с ней и Юрой, еще только начинавшими самостоятельно жить, чем прогневили они Бога, не внявшего ее молитвам? Кто по-черному позавидовал, сглазив едва зародившееся взаимное чувство?

И тут Иру, словно током, ударила догадка: это Михайленко все подстроил! Это он убил их с Юрой любовь. Что за необходимость была куда-то отправлять «санитарку» под странным предлогом испытать дурацкие амортизаторы, кого-то встретить? Какое имел моральное право командир подразделения так слишком вольно распоряжаться жизнью солдата, молодого парня? А ведь Михайленко знал о том, что накануне саперы сняли с этой старой дороги несколько мин, но почему-то именно по ней направил своего водителя. Да, в объезд расстояние до Алихеля почти вдвое увеличивается, зато намного безопаснее путь. А может, ее подозрения зряшные, так как горем надуманы?