Завоеватели - Андре Мальро

В комиссариате пропаганды перед кабинетом Гарина нас ожидают Николаев и молодой китаец с растрёпанной шевелюрой и довольно красивым лицом; это Гон, главарь террористов. Только услышав его имя, я замечаю, какие у него длинные руки — слегка обезьяноподобные, как говорил мне Жерар. В коридоре уже много агентов, тех, которым было поручено наблюдать за домами наших людей, неугодных Тану, и предупредить нас о появлении патрулей, посланных производить аресты. Они рассказывают, что только что видели, как солдаты силой врываются в дома и, взбешенные тем, что жертвы ускользнули, уводят женщин и прислугу… Гарин приказывает им замолчать. Затем спрашивает каждого, где тот находился, и помечает на плане Кантона места, где побывали патрули.

— Николаев!

— Да.

— Иди вниз. Записка к Галлену. Нет, ты сам! Далее, агентов на автомобилях во все профсоюзные комитеты — каждый профсоюз должен послать пятьдесять добровольцев против каждого патруля. Патрули сейчас поднимутся к реке. Добровольцев на набережную. Два патруля кадетов для командования ими, каждому выдать пулемёт.

Николаев поспешно уходит, пыхтя и сотрясаясь всем своим жирным телом. Теперь в коридоре толпятся агенты, которых быстро опрашивают, перед тем как пустить к Гарину, кантонский офицер и какой-то высокий европеец (мне кажется, что это Клейн… но в коридоре темно). Другой кантонский офицер, совсем молоденький, проталкивается через эту белую массу людей в полотняных костюмах и спецовках.

— Мне идти, господин комиссар?

— Как договорились, полковник. Указания получите на мосту номер 3.

Он передаёт план, где красным обозначены места расположения патрулей, дислокация войск Тана и дороги, по которым тот может двинуться. Город перерезан голубой чертой реки, именно здесь, как это всегда было в Кантоне, произойдёт сражение. Я вспоминаю слова Галлена: «Клещи. Если они не пройдут по понтонным мостам, им конец…»

Молодой секретарь влетает бегом, с листочками в руках:

— Подождите, полковник! Вот извещение Службы безопасности: у Тана тысяча четыреста человек.

— У меня только пятьсот.

— А Галлен говорил — шестьсот.

— Пятьсот. Вы поставили наблюдателей вдоль реки?

— Да. Можете быть совершенно спокойны, вас не обойдут.

— Хорошо. А мосты удержим мы.

Офицер уходит, не прибавив ни слова. В общем гаме мы слышим скрежет колёс отъезжающей машины и постепенно удаляющийся звук непрерывно гудящего клаксона. Жарко, жарко… Мы все остались в рубашках, бросив в углу наши пиджаки.

Ещё одна бумага — копия приказов Тана.

— Главные цели: банки, вокзал, почта, — читает вслух Гарин. Он продолжает читать, но молча, затем добавляет: — Прежде всего им нужно переправиться через реку…

— Гарин, Гарин! Войска Фень Лядова…

Это вернулся Николаев, он обтирает платком своё широкое лицо, у него взмокли волосы, а глаза вращаются.

— …присоединяются к войскам Тана! Дороги на Вампоа отрезаны.

— Это точно?

— Точно. — И, понизив голос, добавляет: — Нам ни за что не удержаться одним…

Гарин смотрит на план, развёрнутый на столе. Потом, нервически вздёрнув плечи, отходит к окну.

— Что тут можно сделать? — Громко: — Клейн! — и тише: — Гон, лети в комитет к шофёрам и приведи полсотни наших.

Обернувшись к Николаеву:

— Телеграф? Телефон?

— Блокированы, естественно.

Входит Клейн.

— Что?

— Фень изменил нам и отрезал Вампоа. Бери патруль гвардейцев и агентов. Конфискуй всё, что катится на колёсах. И быстро. В каждый драндулет агента и шофёра (шофёры внизу, их привёл Гон). Пусть объезжают весь город — не проезжая через мосты — и везут сюда всех безработных и забастовщиков, которых встретят. Иди в комитеты. Пусть активисты шлют нам всех людей, которыми располагают. И обязательно доберись до полковника, пусть он даст тебе сто кадетов.

— Он развопится.

— Плевать, идиот! Сам их заберёшь.

Клейн уходит. Где-то вдалеке начинается перестрелка…

— Смотрите, чтобы не создавать пробок! Если для начала явится хотя бы три тысячи…

Он подзывает кадета, который только что вместе с Клейном опрашивал агентов, перед тем как их впустить:

— Пошлите секретаря в комитет докеров. Тридцать грузчиков немедленно.

Уезжает ещё одна машина. Я быстро выглядываю в окно: десяток машин перед зданием комиссариата, шофёры ждут. Каждый уходящий с поручением секретарь берёт одну из них; машина со скрежетом выезжает из большой тени, косо отбрасываемой зданием, и исчезает в пыли, пронизанной солнечными лучами. Выстрелов больше не слышно, но, пока я смотрю в окно, слышу, как за моей спиной чей-то голос говорит Гарину:

— Три патруля попались. Три делегата от секций ждут.

— Офицеров расстрелять. Что до солдат… где они?

— В комитетах.

— Хорошо. Разоружить, в наручники. Если Тан перейдёт мосты, расстрелять.

В тот момент, когда я оборачиваюсь, человек выходит, но тут же возвращается:

— Они говорят, у них нет наручников.

— К чёрту!

Звонит внутренний телефон.

— Алло! Капитан Ковак? Да, комиссариат пропаганды! Горят? Сколько домов? С той стороны реки? Пусть горят…

Вешает трубку.

— Николаев! Какая охрана у дома Бородина?

— Сорок человек.

— Пока хватит. Носилки там есть?

— Я только что приказал послать.

— Хорошо.

Он глядит в окно, сжав кулаки, затем снова обращается к Николаеву:

— Ну, началась сумятица… Иди вниз. Прежде всего машины в одну линию, одну за другой. Затем заграждение и ряды безработных.

Николаев уже внизу, очень приметный в своей белой каске, суетится, машет руками. Машины с грохотом перемещаются и выстраиваются. В тени ожидают двести-триста человек в лохмотьях, почти все сидят на корточках. С каждой минутой их становится больше. Те, что подходят, с тупым видом спрашивают о чём-то первых, а затем садятся на корточки позади них, чтобы тоже оказаться в тени. Я слышу за собой голос:

— Была атака на первый и третий понтонные мосты.

— Ты был там?

— Да, комиссар, на третьем.

— Ну и как?

— Они не выдержали пулемётного огня. Теперь готовят мешки с песком.

— Хорошо.

— Полковник велел передать вам вот это.

Слышу, как разрывают конверт.

— Ещё людей? Да, конечно! — раздражённо говорит Гарин. И вполголоса: — Боится, что не сдержит.

Внизу всё больше оборванных людей. У самой кромки тени идут споры за место.

— Гарин, внизу собралось самое малое пятьсот человек.

— Из комитета докеров по-прежнему никого?

— Никого, комиссар, — отвечает секретарь.

— Тем хуже.

Он приподнимает штору и кричит из окна:

— Николаев!

Толстяк поднимает голову, хорошо видно его лицо. Подходит к окну.

Гарин бросает ему стопку нарукавных повязок, которые он достал из ящика своего стола:

— Бери тридцать парней, напяль им повязки и начинай раздавать оружие.

Отходит от окна, а снизу слышится голос Николаева:

— Да ключи же, господи!

Гарин снимает со связки маленький ключик и бросает в окно, толстяк ловит его в сложенные лодочкой руки. Вдали на дороге показываются санитары, несущие на носилках раненых.

— Двух красногвардейцев на дорогу! Боже великий! Сейчас никаких раненых здесь!

На мгновение ослеплённый отражением солнца в пыли и на стенах, я отворачиваюсь. Всё как в тумане. Пятна пропагандистских плакатов на стенах кабинетов, тень Гарина, безостановочно снующая туда и обратно… Глаза быстро привыкают к полумраку. Сейчас эти плакаты становятся реальностью… Гарин снова подходит к окну.

— Николаев! Раздавать только ружья!

— Хорошо.

Толпа безработных, всё более и более плотная, окружённая полицейскими в форме и людьми из забастовочных пикетов, посланных, вероятно, Клейном, клином движется к двери: ружья находятся в погребе. Толпа огромная, но по-прежнему умещается в тени. На солнце рядом выходят два десятка человек с нарукавными повязками — их ведёт секретарь.

— Гарин, тут ещё явились с повязками!

Он смотрит в окно.

— Грузчики от докеров. Прекрасно.

Всё стихает. Как только мы начинаем чего-нибудь ждать, нас снова обжигает жара. Внизу невнятный ропот, тихие возгласы, стук деревянных башмаков, толкотня, трещотка бродячего торговца, крики солдата, который его гонит. Свет бьёт в окно. Спокойствие, полное тревожного ожидания. Ритмичный и всё более чёткий звук шагов идущих строем людей; резкий звук — остановились. Тишина. Невнятный шум голосов… Шаги человека, поднимающегося по лестнице. Секретарь.

— Пришли грузчики от комитета докеров, комиссар.

Гарин, написав что-то, перегибает листок.

Секретарь протягивает руку.

— Нет!

Комкает бумагу и бросает в мусорную корзину.

— Сам пойду.

Однако подходят другие секретари с бумагами. Читает: «О Гонконге потом!» — и бросает донесения в ящик стола. Входит кадет.