По страницам «Войны и мира». Заметки о романе Л. Н. Толстого «Война и мир» - Наталья Григорьевна Долинина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Долго простоять не пришлось: французы напали на их полки, оставалось одно – атаковать на неудобной местности; это грозило потерями, но иного выхода уже не было.
Читаешь об всём этом и думаешь: как же всё-таки удалось небольшому отряду выполнить свою задачу и соединиться с армией Кутузова? И почему гораздо позднее Наполеон, сосланный на остров Святой Елены, вспоминая битву под Шенграбеном, сказал, что «несколько русских батальонов показали неустрашимость»?
Потому что русская армия состояла не только из полковых командиров и штабных франтиков, в ней были другие офицеры, в ней были солдаты, и этими «несколькими батальонами» командовал Багратион.
Из-за ошибки Мюрата французы и русские некоторое время стояли друг против друга, договорившись о перемирии на три дня и не веря в это перемирие. Но вот Мюрат получил грозное письмо Наполеона, угадавшего, что под Шенграбеном стоит не вся армия Кутузова, а лишь небольшой отряд, и приказавшего немедленно вступить в бой. Русские войска ещё раскладывали костры, варили кашу, философствовали, когда «в воздухе послышался свист; ближе, ближе, быстрее и слышнее, слышнее и быстрее… Земля как будто ахнула от страшного удара».
«Началось! Вот оно!» – думал князь Андрей…
«Началось! Вот оно! Страшно и весело!» – говорило лицо каждого солдата и офицера.
«Выражение: „Началось! Вот оно!“ было даже и на крепком карем лице князя Багратиона с полузакрытыми, мутными, как будто невыспавшимися глазами».
По мнению Толстого, история идёт вперёд независимо от воли отдельных людей, называемых великими; ход истории складывается из поступков множества людей, которые невозможно направить, предугадать заранее, запланировать, и настоящий полководец не должен во время боя навязывать свою волю; он только наблюдает происходящее, а события движутся по воле истории.
Вот почему Толстой подчёркивает неподвижность лица Багратиона и его почти равнодушное отношение к докладам князя Андрея, которого удивляет, что «приказаний никаких отдаваемо не было, а что князь Багратион только старался делать вид, что всё, что делалось по необходимости, случайности и воле частных начальников, что всё это делалось хоть не по его приказанию, но согласно с его намерениями».
Толстой старается убедить нас в справедливости своей исторической теории, но сам же и разубеждает: он, севастопольский офицер, знает войну и пишет о ней с той мерой правды, которая неодолимо пробивается через его собственные теории.
Если Багратион, не отдавая никаких приказаний, только подчиняется «необходимости, случайности и воле частных начальников», то почему тогда князю Андрею так радостно видеть на его неподвижном лице то же выражение, что и на лицах всех солдат и офицеров? Почему, заметив старую, каких теперь не носят, шпагу Багратиона, князь Андрей «вспомнил рассказ о том, как Суворов в Италии подарил свою шпагу Багратиону, и ему в эту минуту особенно приятно было это воспоминание»? Почему, наконец, «начальники, с расстроенными лицами подъезжавшие к князю Багратиону, становились спокойны, солдаты и офицеры весело приветствовали его и становились оживлённее в его присутствии»?
Потому что Толстой-художник опровергает философию Толстого. Вот как он описывает Багратиона в разгар сражения: «Лицо его выражало ту сосредоточенную и счастливую решимость, которая бывает у человека, готового в жаркий день броситься в воду и берущего последний разбег. Не было ни невыспавшихся, тусклых глаз, ни притворно глубокомысленного вида: круглые, твёрдые, ястребиные глаза восторженно и несколько презрительно смотрели вперёд…»
Если воля отдельного человека ничего не решает, то зачем Багратион, проговорив: «С богом!» и «слегка размахивая руками, неловким шагом кавалериста, как бы трудясь, пошёл вперёд по неровному полю» – и потом, оглянувшись, закричал: «Ура!»?
Затем, что этим он подал сигнал к атаке: «Обгоняя князя Багратиона и друг друга, нестройно, но весёлою и оживлённою толпой побежали наши под гору за расстроенными французами».
Князь Андрей, испытывая большое счастье, шёл рядом с Багратионом, следом шли другие офицеры и солдаты, началась атака русских, и воля крепкого человека с тёмным лицом и ястребиными глазами стала волей истории.
13. Мужество
В первой же главе – точнее, в первой же фразе о войне 1805 года Толстой вполне отчётливо дал понять, что война эта не нужна ни австрийскому, ни русскому народу и тем отличается от будущей Отечественной войны 1812 года.
В учебнике истории мы читаем, что такие войны называются несправедливыми, в отличие от справедливых войн, когда народ встаёт на защиту своей родины.
Так почему же тогда нам всё-таки важно знать, что и в этой войне наши предки с честью выдержали натиск французов, и горько нам будет читать о позоре Аустерлица, и мы так радуемся, узнав о мужестве русских солдат, признанном самим Наполеоном?
По многим причинами, и одна из них – та, что война 1805 года оказалась подготовкой, проверкой перед другой войной, когда речь шла о судьбе нашей родины. И ещё потому, что существует понятие долга; оно может быть недоступно Жеркову, но его знает Долохов, не говоря уж о князе Андрее и Денисове, и Багратионе, и тысячах людей, пришедших к Шенграбену с сознанием, что их долг – сражаться с французами на австрийской земле, поскольку они – солдаты и офицеры государства, вступившего в войну с Наполеоном.
И наконец, потому, что война 1805 года оказалась очень важным событием в жизни героев романа; каждый из них придёт на этой войне к выводам, важным, казалось бы, только для него – но эти выводы важны и для Толстого, и для нас. Особенно это заметно, если задуматься о поведении Николая Ростова.
Первым «делом» Ростова была переправа через Энс, где он хотел одного: показать всем, и в особенности полковому командиру, которого он ещё вчера собирался вызвать на дуэль из-за истории с Теляниным, – показать всем свою храбрость. Он боялся только отстать от солдат, быть незамеченным, не б р о с и т ь с я в глаза своей храбростью. Опасности он ещё не чувствовал, не понимал, бежал посреди моста и добился этим только сердитого окрика полкового командира.
Но потом, когда вокруг стали падать люди, а «рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого», Ростов вдруг увидел кровь и услышал стоны, и понял, что его тоже могут убить, и взмолился: «Господи
