Преисподняя - Владимир Гоник

Корабли на малых оборотах подошли к берегу, опустили пандусы, но отмели не достали: из-за шторма и обледенения суда опоздали до начала прилива, высадку пришлось делать в воду.

Двумя цепочками десантники друг за другом выбегали из трюма на пандус и прыгали в море. Подняв оружие, Бирс вместе со всеми по грудь в ледяной воде спешил к берегу, преодолел под встречным огнем песчаный пляж и полз по скользким мокрым камням к линии береговых укреплений, а потом карабкался на скалы, где противник устроил доты.

Бирс служил трудно, не мог осилить субординацию. Да и как смириться, если помыкает тобой малограмотный тупица, который кроме мата и команды "отставить!" других слов не знает.

Потому и не вылезал Бирс из нарядов, вдоволь начистил на кухне картошки, вымыл в казарме полов, вычистил гальюнов, да и на "губе" посидел сполна: за строптивость, за грамотность, за то, что больно умный, за то, что много о себе понимает, за... - да мало ли... Одно то, что человек из Москвы, вызывало у многих досаду. Даже фамилия доставляла ему немало хлопот.

- Бирс, ты не русский? - спросил однажды однокамерник на "губе".

- Числюсь русским, - неохотно ответил Антон, наперед зная, о чем пойдет речь.

- Как это?

- Один прадед немец, другой швед, третий русский, четвертый вообще грек. У нас в роду и поляки, и грузины... Так кто я?

- Да, намешано в тебе. А я вот русский.

- Поздравляю.

- Чистокровный!

- А вот это трудно сказать. Ты из предков кого знаешь?

- Деда, бабку...

- А дальше?

- Дальше не знаю.

- Ну вот видишь. Да и невелика заслуга, ты-то причем? Кем тебя родили, тем ты и стал. Хвастать особенно нечем. Это уж потом от тебя зависит - кем станешь. Тогда гордись, другое дело.

- Ты что, против русских?

- Упаси Бог! Я за всех!

Однокамерник остался недоволен, Бирс видел, но это был еще мирный разговор, а случались драки - в казарме, в сортире, даже здесь, на "губе".

Бирс досиживал привычные десять суток, когда в часть с инспекцией прибыл полковник из округа.

- Кто разрисовал стены? - полковник строго оглядел камеру, стены которой были действительно разрисованы и исписаны похабщиной вдоль и поперек.

Это была настоящая солдатская художественная галерея, созданная поколениями отсидчиков, гордость и слава гарнизона, многие просились на "губу", как в музей.

- Не могу знать, - стоя по стойке смирно, ответил Бирс.

- Вы?! - в упор сверлил глазами инспектирующий.

- Никак нет.

- Ваша камера, значит вы! - сделал доступный вывод полковник.

- Товарищ полковник! - торжественно, громко и внятно обратился Бирс. - Если вы станете возле навозной кучи, я же не скажу, что вы ее автор!

Антон наперед знал, что поплатится, но поделать с собой ничего не мог. Ему добавили две недели строгого ареста, но он и впредь не в силах был совладать с гордыней, принесшей ему столько хлопот.

Служить оставалось шесть месяцев, когда его вызвали в штаб.

- Бирс, вы были альпинистом? - улыбчиво поинтересовался начальник штаба, и Антон сразу почуял подвох: начштаба ко всем, кто был ниже по званию, обращался на "ты", неожиданная ласка была явно неспроста.

- Альпинистом я никогда не был, - сдержанно ответил Бирс.

- В личном деле записано, что вы горнолыжник.

- Я катался в университете.

- В горы ездили?

- Ездил. Два раза.

- Ну вот видите, а говорите, не альпинист.

- Я на лыжах катался.

- Какая разница? Горы - есть горы. Пришел приказ: альпинистов отправить по назначению. Так что собирайтесь.

Он сразу понял, что это означает: кто-то напоследок решил сделать ему подарок. Бирс прислушался к себе, но странное дело: он был спокоен, даже на прощание он ничего им не сказал - что толку?

С некоторых пор он стал полагаться на судьбу, чему быть, того не миновать, и он учился смирению, как учатся читать - постепенно, шаг за шагом, по буквам, по слогам...

В Афганистане Бирс пробыл пять месяцев. К войне он испытывал отвращение, ненавидел тех, кто ее затеял, однако он не сожалел, что попал сюда: чтобы узнать, надо было пройти.

Вернувшись, Бирс снова работал на телевидении и жил прежней жизнью, но минувшие два года помнились постоянно, даже тогда, когда он не думал о них, не вспоминал: невозможно уже было жить так, словно он не прыгал с десантного пандуса в ледяное море, не полз по мокрым камням, не отбывал наряды на кухне, не мыл гальюны и полы, не сидел на гауптвахте, не лез ночью на скалы, чтобы к утру оседлать господствующую высоту или перевал, не смотрел в глаза смерти и не видел, как убивают других.

...старик умер не приходя в себя. Стреляли из арбалета, уйти далеко стрелок не мог. Разведчики рванули по тоннелю в сторону Красных Ворот, осматривая на ходу все щели; гулкий топот кованых башмаков заполнил тесное пространство.

Першин понимал, что стрелок знает здесь все ходы, но выбора не было: времени оставалось в обрез, вот-вот пропоет сигнал, замигают фонари и вскоре в контактный рельс дадут напряжение, следом пойдут поезда, и задача усложнится неимоверно, тут не то что искать, уцелеть бы.

На проводника, конечно, охотились не случайно, без него отряд слеп. Першин крыл себя последними словами: старик перед спуском отказался от бронежилета, уговорить его капитан не смог.

Он подозвал Бирса и Ключникова и приказал затаиться поблизости, пока отряд прочесывает тоннель.

- Сейчас половина пятого, через час линию ставят под напряжение, предупредил их Першин. - Если мы не вернемся, действуйте по обстановке.

Беглым шагом разведчики двигались в сторону Красных Ворот, Першин на ходу отряжал парные патрули для осмотра боковых помещений - осмотрев, они бежали за остальными вдогонку.

Впереди была уже видна станция, когда в тоннеле они увидели неприметную дверь, замаскированную под тюбинг - ребристую, округлую, похожую на бортовую дверь самолета. Заметить ее было трудно и не веди разведка дотошного пристального осмотра, прозевали бы непременно.

За герметичной стальной дверью горел свет, цепь молочных плафонов тянулась по шершавой стене коридора. Открыв дверь, разведчики обнаружили множество помещений, похожих на комфортабельные казематы: стало ясно, что они проникли в тайный бункер, сообщающийся с метро.

Подстраховывая друг друга, разведчики попеременно делали выпады за угол, беря под прицел каждый поворот, дверь, лестницу, занимали позиции и короткими перебежками двигались дальше. Да, это был бункер, резервный центр управления и связи.

Бункер поражал размерами: два огромных, как стадион, тоннеля, каждый надвое делила продольная стена, вдоль которой тянулись бесконечные служебные, жилые и подсобные помещения - аппаратные, пульты, трансформаторные, аккумуляторные и насосные станции, отсеки для отдыха, склады, пищеблоки - при необходимости здесь могли разместиться тысячи людей: на глаз бункер был величиной с несколько станций метро.

Сейчас десятки человек, мужчин и женщин, несли дежурство, поддерживая аппаратуру в рабочем состоянии. Появление разведчиков едва не сразило их наповал. Однако главная неожиданность ждала разведку впереди: оставшиеся в засаде Бирс и Ключников исчезли.

...приход Бирса в отряд радости Першину не доставил. Он не скрывал, что предпочел бы кого-нибудь попроще и старался отвадить знаменитого гостя, но Бирс не отступал.

- Боюсь хлопот с вами, Бирс, - признался Першин. - Вы - журналист, человек на виду, у вас свой норов. А мне нужна дисциплина.

- Я потерплю, - пообещал Бирс.

- Могу обидеть ненароком. Накричать, матом покрыть... А возразить мне нельзя: затея у нас опасная, мое слово - закон.

- Так и будет, командир, - подтвердил Бирс.

Першин не стал говорить, что в мирной жизни они находятся в разных весовых категориях: Бирс - знаменитость, а он - грузчик в мебельном магазине, и за одним столом им вместе не сидеть.

Бирс пришел в отряд по нескольким причинам. Материал был первоклассный, тянул на цикл передач, а то и на фильм, многие студии уже зарились на него, и Бирс решил всех опередить, а потому следовало узнать обо всем самому.

Однако была и другая причина. Его вдруг остро потянуло пережить то чувство, какое изо дня в день он испытывал на войне: ощущение опасности. Так игрока, бросившего игру, вдруг потянет остро вновь пережить давний азарт. Подобное чувство испытывал весь отряд: опасность, как наркотик, вкусив ее, потом неизбежно чувствуешь в ней потребность. После войны они долго не знали, куда себя деть, жизнь казалась им пресной, спокойное размеренное существование томило, риск притягивал и неодолимо манил.

...в общежитии соседом Ключникова оказался Буров, студент третьего курса. Это был щуплый хлопотун, всегда возбужденный и непоседливый, беспокойные руки вечно что-то искали, трогали, ощупывали, он мял, гнул, теребил всякий предмет, который сподобился ухватить. Нередко он ломал ручки и карандаши, рвал носовые платки, раздергивал на нитки вязание, знающие его люди то и дело отнимали у него попавшую под руку вещь; когда руки ничего не находили, он нервно грыз ногти и обкусывал их до мяса.