Когда наступит тьма - Жауме Кабре
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ты это о чем?
– Будь осторожна. Чтобы с тобой не приключилось ничего плохого.
– А что со мной может приключиться?
– Дело не в том, просто…
Нет. Некоторые вещи сказать ей было невозможно. Он не мог ей объяснить, что всеми силами пытается дозвониться до наемных убийц, которые рано или поздно, со дня на день, то есть очень скоро, ее… в смысле, ее…
– Скажи, с чего ты взял, что со мной может случиться что-то недоброе? – Она строго на него уставилась. – Этот мужчина мне не пара? Да? Ты об этом?
В этот момент chéri вышел из туалета; Карлес махнул рукой, поступай как знаешь, мне очень жаль, я сделал все, что мог, и внезапно, так что ни Фран, ни ее спутник не успели среагировать, поцеловал ее в губы, и на этом они навек простились, более чем прохладно, как и следовало ожидать.
Он поглядел вслед бесшумно скользящему «мерседесу», в котором они направлялись в сторону Пас-де-ла-Каса[23], по дороге во Францию, изящные, как живые боги в солнечных очках, и мысленно обругал себя за то, что струсил и не предупредил ее.
4
Вышло так, что именно Тино прерывающимся голосом сообщил ему по рации, придется тебе заехать в больницу, Чарли, дело в том, что… Значит, так…
Еще не зная, о чем идет речь, он все уже понял, и удивляло его только то, что так скоро произошла эта авария, столь тщательно подстроенная, чтобы ни у кого и мысли не было об убийстве, о преступлении бессмысленном, ведь отправлять Фран на тот свет было уже вовсе ни к чему.
– Есть подозрение, что Фран, – продолжал потухшим голосом Тино, – в общем, похоже… даже вероятно, что ее убили.
– Но как это могло случиться?
Жуть. Стопроцентная постоперационная безопасность, проклятие, зачем я в это ввязался, господи, и что мне теперь делать. Его раздумья прервал голос Тино:
– И ее, и мужика, который вел машину.
– Но почему ты говоришь, что…
– Инсценировка несчастного случая. Шитая белыми нитками. Давай я за тобой заеду. Где ты?
– В Монтгарри. Уже закончил. Вылетаю немедленно. Ты на базе «Бета»?
– Чарли…
– Да?
– Я очень сожалею.
– Спасибо, Тино. Скоро прибуду.
Все из-за тебя, Тино, из-за того, что дал мне номер телефона, который никогда не должен был мне давать, а я не должен был просить.
Он и думать забыл о Клер, он забыл, что все это затеял для того, чтобы все в их жизни переменилось. Потрясение было слишком велико. Вертолет уже набирал высоту, а он все еще думал, а не унести ли ноги на край света, ведь и дня не пройдет, как все будет раскрыто.
Пролетая над хижиной Пероза, он без особого интереса заметил, как разбрелось по долине обширное стадо баранов, равнодушных к драмам, творящимся на небесах. Только пастух задрал голову, приставив ладонь ко лбу, как козырек кепки. Пилот повел машину по спирали вверх для соблюдения необходимой дистанции при перелете через перевал Аула; это его приободрило, доказывая, что, как бы он ни паниковал, лучше быть живым, даже если ты боишься и тебя мучает совесть, чем жертвой топорно проведенного убийства, которое должно было сойти за несчастный случай. И тут под действием вибрации укрепленный под задним сиденьем маятник наконец отцепился, заработал и привел в действие механизм, два дня тому назад установленный уже мертвыми ныне богами в солнечных очках, и на глазах у перепуганного пастуха и у стада баранов вертолет величественно взорвался, внезапно преобразившись в колесницу Ильи-пророка, гигантский, печальный и в своем роде прекрасный огненный шар. И вот клуб огня превратился в сгусток дымящегося металлолома и грянулся о землю возле хижины Пероза, неподалеку от скромного надгробного памятника, как будто ему тоже хотелось на пастбище к баранам. Когда все снова стихло, дрожащему от ужаса пастуху показалось, что из-под земли раздался хриплый замшелый голос: ядрена мать, угомонитесь, суки! Опять явились к нам мудилы с фотовспышками…
Клавдий
– Ты слышишь меня, Клавдий?
– Что?
– Слышишь?
– Да.
– И что я тебе сказала?
Он оторвался от книги, в которую был погружен, и молча смотрел на нее.
– Что я сказала? – нетерпеливо повторила она, стоя в дверях кабинета.
– Не знаю.
Она глубоко вздохнула, чтобы запастись терпением.
– Я ушла.
– Хорошо.
– Приготовишь себе обед.
– Конечно.
– Бобы стоят возле микроволновки.
– Я не знаю, как эта штука включается.
– Хорошо, я рядом с ними ковшик поставлю. Хорошо?
– Конечно. Когда ты вернешься?
– Не знаю.
– Хорошо.
– Ты даже не спрашиваешь, куда я пошла.
– Куда.
– Не важно. Бобы, ковшик, кухня. Уяснил?
– Да-да, спасибо.
Послышались шаги жены, бряканье посуды на кухне, потом она снова появилась в дверях кабинета. Он поднял голову. Она разглядывала его, как изделие, выставленное на продажу.
– Перед выходом из дома переодень рубашку.
– Я никуда не пойду.
– Слышишь? Переодень рубашку, если пойдешь куда-нибудь.
– Чем тебе моя рубашка не понравилась?
– Она ужасна.
– Я никуда не собираюсь, – пробормотал он, отстаивая свое.
Но шаги жены уже удалялись вглубь коридора. Он услышал еще, как заскрипела, открываясь, дверь квартиры и как жена, смирившись со своей судьбой, ее захлопнула.
Клавдий снова надолго уткнулся в книгу в тишине квартиры. Через час с лишним он поднял голову: ему хотелось есть.
– Эрминия?
Никто не ответил. Тогда ему смутно припомнилось… Нет, точной уверенности в том, о чем она говорила, у него не было. Он поднялся и вышел из кабинета.
– Эрминия?
Проходя по коридору, он заглянул в кухню. Увидел ковшик и бобы, и тут все вспомнил. Насыпал нут в ковшик и поставил подогревать на медленном огне. Вышел из кухни. Уселся в гостиной в кресло и стал внимательно вглядываться в картину, которой бредил уже несколько месяцев. С тех пор как истратил на нее последние деньги, вопреки протестам Эрминии, в негодовании заявлявшей, что, поставив единственное действующее лицо к зрителю спиной, художник[24] над ними просто насмехается. Да, женщина на картине была изображена со спины. Но можно
