Тень мечей - Камран Паша

Но дочь задала ему вопрос. Почему он так суров с сыном, наследником престола, когда повсюду воспевают его доброту по отношению ко всем другим? Увы! Что он мог ответить своей драгоценной дочери? Отшутиться? Честно сказать, что причину охлаждения отношений с Ричардом так просто словами не объяснишь? Если посмотреть на это со стороны, он увидит не сына, а темное зеркало. Если уж быть абсолютно откровенным, в Ричарде он видел себя. Ричард, гордый и тщеславный, но в глубине души очень уязвимый, был точной копией молодого Генриха.

Генрих, на собственном опыте познавший, насколько тяжел крест короля, страдал от одиночества и душевной пустоты. Трон оказался тюрьмой, дворец — зверинцем, смотрителями которого служили мелкие дворяне, а их бесконечные интриги были единственным, что оставалось неизменным в постоянно меняющемся мире. Долгий путь, который проделала его душа от безрассудно смелого принца до черствого короля, утомил его больше любого сражения, в котором ему довелось участвовать. Утверждают, что сарацинский Пророк сказал: «Самую главную в жизни битву, самую священную войну человек ведет с самим собой». Генрих убедился, что еретики иногда знают об истинной природе человека больше, чем христианские праведники, которые самодовольно разглагольствуют об идеалах, надежно прикрывшись щитом лицемерия.

Но подобными мыслями он никогда в жизни не сможет поделиться ни с кем, даже с любимой дочерью, само существование которой свидетельствовало о том, что в его жилах еще осталась капля добродетели.

Да, он совсем состарился: не в силах навести порядок даже в собственных мыслях. Девушка задала ему вопрос. Что ж, она получит ответ — такой, какой он может дать.

— Я хочу защитить Ричарда от дворян, — после паузы произнес король. — Они набрасываются всякий раз, как только почуют слабину. Если Ричард не будет вести себя как настоящий мужчина, он не сможет стать королем. Однажды утром ему придется забыть о ласковых объятиях дам, ибо он проснется с кинжалом в груди.

Иоанна как-то странно посмотрела на отца. Ее синие как небо глаза, казалось, проникли ему в самую душу, глубже, чем цепкие когти Азраила.[34] Хм, возможно, именно поэтому он еще жив, к явному недоумению врачей. Ангел ищет душу, чтобы вырвать ее из бренного тела, но Генрих сомневался, что после долгих лет, проведенных на троне, у него осталась душа. А уж если осталась, дочь увидит, где она прячется, и, несомненно, не выдаст эту тайну.

— Ричард молод, — согласилась Иоанна. — И возможно, безрассуден. Но было бы лучше, если бы ты выказывал веру в сына, нежели на каждом шагу порочил его. Многие люди становятся тем, чем хотят их видеть отцы.

В кого она такая мудрая? Явно не в матушку-кликушу. Да и сам он не мог похвастаться проницательностью. Генрих стал мудрее, усваивая жестокие уроки жизни, учась на собственных ошибках. Но в Иоанне была искра, которой не мог похвалиться ни он сам, ни его предки.

— Дорогая, иногда мне кажется, что я бы сделал для Англии большое благо, если бы отстранил обоих — и Ричарда, и Джона — и водрузил бы корону на твою головку, — сказал он, почти не шутя. Эта мысль в моменты отчаяния уже не раз приходила ему в голову, но он понимал, что народ еще не готов к тому, чтобы женщину открыто наделяли такой властью. Хотя всем было известно, что на самом деле королевством посредством интриг и сплетен правят придворные дамы.

Иоанна засмеялась, и король удивился: уже давно он не слышал, чтобы она так от души веселилась. Глаза Генриха заблестели, когда он услышал забытый звук. Как бы он хотел вечно слышать переливы ее голоса, видеть на ее щеках горящий румянец! Осознавая, что любой его вздох может оказаться последним, король научился ценить каждое драгоценное мгновение жизни как божественный дар.

— Оставь корону себе, отец, — смеялась Иоанна. — Я бы тотчас отказалась. Власть меня не прельщает. — Она помолчала, огонек в глазах потух. — Я не мама.

Генрих почувствовал, как вскипела кровь при упоминании об Элеоноре Аквитанской — женщине, которая делила с ним ложе, шептала под одеялом ласковые слова, а сама замышляла заговор, направленный на его свержение. Королеву-изменницу заключили в замок Шинон, и вот уже четырнадцать лет она пребывала там после неудавшейся попытки низвержения короля. По сути Генрих воспитывал детей один, без жены. Так стоит ли удивляться, что они выросли такими?

Но эта мысль тут же вылетела из головы и забылась, когда вмешалась история, в последний раз неотвратимо перевернув его мир вверх ногами. Кто-то бесцеремонно распахнул тяжелые двери бальной залы, музыка тут же стихла. По толпе танцующих пробежал тревожный ропот, все повернулись, чтобы посмотреть, что происходит. Сначала Генрих ничего не мог разглядеть из-за стоящих перед ним людей, но потом заметил, как со своего места вскочил Джон, в широко раскрытых глазах которого читалась тревога. Толпа знатных гостей расступилась, освобождая проход к трону, и Генрих увидел человека, от одного присутствия которого ему стало страшно.

В дверном проеме стоял итальянец в одеждах из черного и красного бархата, украшенных папским гербом. Посланец Ватикана, прибывший столь внезапно. По мрачному выражению, застывшему на лице бородача, Генрих догадался: какие бы новости ни привез этот гонец, они изменят ход истории его народа. Вероятнее всего, к худшему.

Посланец пересек длинную залу с решительностью человека, не привыкшего робеть перед королями. Чего ему робеть? Он целые дни проводит близ самого наместника Христа на земле. Ни один земной монарх не мог вселить робость в сердце человека, живущего в самом центре Царствия Небесного. Гонец остановился перед королевским возвышением и отвесил неглубокий поклон.

— Ваше величество, я принес весть из Рима. От его святейшества, — возвестил посыльный голосом холодным и суровым, как скалы Нормандии. Генрих понял: добра ждать не придется. Посланник обошелся без долгих формальных предисловий, не стал возносить хвалу Всевышнему и готов был сразу перейти к сути дела. Все присутствующие на балу, похоже, тоже пришли к такому выводу, потому что начали взволнованно перешептываться. Казалось, новость, которую посыльный привез, проскакав через всю Европу, грозила потонуть во все возрастающем тревожном ропоте и догадках.

Генрих с трудом встал на ноги. Иоанна мягко придержала отца за руку, чтобы он опирался на нее, стоя перед этим предвестником бури. Генрих поднял руку — и внезапно перестал быть просто немощным стариком. Он снова стал королем Англии, не только по титулу, но и по манерам и деяниям.

— Молчать! — Его отрывистый приказ, как бич, ударил по толпе — знать тут же замолчала. — Говори, посланник Ватикана. Страна ждет слова.