Аборигены галактики - Игорь Вереснев

– Еще что-то? – Валерий пристально смотрел на нее снизу вверх. – Я очень занят. Скоро мне предстоит ответственное задание.

«Какое задание?! Ты уже два года нигде не работаешь и не учишься!.. – В священной ярости материнского гнева захотелось выкрикнуть ей. – В бубны колотить?! Вокруг костра скакать?! Зверушек убивать?!»

Марина сдержалась. Какое она имеет право навязывать взрослому парню свои взгляды на жизнь? В любом случае медеанцы не угрожают ее младшему сыну лучевыми пушками и аннигиляторами материи.

Кивнула и вышла, плотно затворив дверь.

Георгий Лордкипанидзе служил вторым пилотом на «Амальгаме». Четыре года назад его не стало. Как и всех, кто был на борту корабля в том злосчастном рейсе на Тестурию. Нет, давайте называть вещи своими именами – его убили! И никто не понес за это наказания. Никакого! Всесильный Карантинный Комитет втянул свое жало куда поглубже и сделал вид, что не заметил циничного убийства сорока восьми человек – безоружных, не помышлявших об агрессии! Контакт-Центр того лучше: принялся убеждать родственников и друзей погибших, что это-де «несчастный случай», «досадное недоразумение». Господин Силантьев лично ее, Марину, убеждал: «Ты же понимаешь, каждая профессия сопряжена с определенными рисками, а профессия космопилота – и подавно! Мы не застрахованы от ошибок…» И прочее бла-бла-бла. Нет, она ни в чем не обвиняла ни Сандро Лордкипанидзе, ни Романа Силантьева. В конце концов, они были виноваты не более, чем остальные пятнадцать миллиардов землян, великодушно простивших «братьям по разуму» ничем не оправданное преступление. Но Арамиса и Лорда она когда-то любила, – сначала одного, потом второго. Они были единственными мужчинами в ее жизни. Они клялись сделать для нее все. И не смогли уберечь ее ребенка, ее первенца, ее любимого сына.

Однажды, посмотрев исторический фильм о Китае двадцатого века, Марина вдруг подумала – а сможет ли она совершить публичное самосожжение в знак протеста? Прийти на площадь перед Тестурианским представительством, облить себя чем-нибудь сильно горючим и поджечь. Тут же отмахнулась от зряшной идеи. Во-первых, умереть от ожогов ей не позволят. Вылечат, нарастят кожу, краше прежнего Маринка-Тартинка станет. Во-вторых, единственное, что она этим продемонстрирует, – собственную истеричность и глупость. Чего доброго, принудительную психологическую реабилитацию заставят пройти, сделают спокойной, как удав. «Компенсируют личную трагедию». Нет уж, не надо. Она, Марина Валевская, не желает ничего забывать. И прощать.

Этими мыслями голова была занята, пока Валевская шла к лифту, пока поднималась на крышу шестидесятиэтажки. Пока летела в такси к шлюз-концентратору «Университет». Даже когда входила в ТЛП-кабинку.

Но в Кейптаунский исследовательский институт физики времени прибыла уже совсем другая Марина Валевская. Не мама, не жена, не уставшая шестидесятилетняя женщина. Старший научный эксперт Особой Комиссии Совета Земной Федерации по оценке перспективности и целесообразности фундаментальных научных исследований.

В Институте физики времени было на удивление тихо и безлюдно. Марина прошлась по пустынным коридорам, подергала запертые двери лабораторий. На всякий случай сверилась с часами, – может, что-то напутала? Нет, все верно, понедельник, одиннадцать утра. Понимая, как глупо выглядит, крикнула:

– Эй, здесь есть кто живой?

Под высокими сводами коридора разлетелось эхо. И затихло. Ответа не было.

– Очень интересная ситуация, – проговорила она сама себе. – Похоже, наших время-физиков корова языком слизала. Неужто всем институтом в будущее отправились?

– Скорее, в прошлое, – поправили ее сзади.

Марина резко обернулась. В десяти шагах позади нее стоял маленький старичок. Морщинистое лицо, редкий седой пух вокруг лысины, белый халат поверх вязаного джемпера.

«Зачем ему джемпер, лето на улице?» – проскользнула дурацкая мысль.

– Простите, я вас, кажется, напугал?.. Разрешите представиться: Адам Касслер, – старичок поклонился.

– Да уж, умеете вы бесшумно подкрадываться. Так вы и есть директор сего учреждения?

– Имею честь… Хотя теперь уже сомнительную.

– Почему сомнительную? – не поняла Марина. – И где, собственно, ваши сотрудники?

– Ответ на первый вопрос проистекает из второго. У моих сотрудников сегодня важное мероприятие. Простите еще раз, с кем имею честь говорить?

– Марина Валевская, старший эксперт Особой Комиссии.

– Вон оно что… – протянул старичок, грустно разглядывая гостью. – Они решили прислать к нам молодую красавицу. Значит, наша песенка спета.

– Друг Адам, вы говорите какими-то загадками! – постаралась подавить растущее раздражение Марина. – Что все-таки происходит в институте?

– Какие уж тут загадки… Однако почему же мы беседуем посреди коридора? – Директор шагнул к ней, галантно приподнял локоть. – Разрешите проводить вас туда, где еще есть живые люди.

Марина хмыкнула, но позволила взять себя под руку. Они проследовали назад, по уже пройденному ею пути, свернули к лестнице, поднялись на третий этаж, дошли до директорского кабинета. Старичок меж тем рассказывал:

– Вы спрашиваете, почему у нас пусто. Да потому, что молодежь занята более важным делом, чем в лабораториях сидеть, науку вперед двигать. Сегодня большой праздник, им надо обязательно в нем участвовать.

– А я думала, сегодня рабочий день… Это какой-то национальный африканский праздник?

– Не африканский, – индейский. Вернее, «новоиндейский». То ли «Больная Луна», то ли «Солнцестояние». Я не разбираюсь в модных веяниях, я ретроград.

– Какое отношение к индейским праздникам имеет ваш институт?

– Видимо, имеет. Тут, рядом с нами, на Столовой горе, медеанцы лагерь организовали, – на месте бывшего природного парка. Не слыхали? Наша молодежь сначала из любопытства туда наведывалась. А потом и сами начали «в индейцы записываться», один за другим. Самые талантливые, перспективные. В конце концов остались только старые перечницы, такие, как ваш покорный слуга. Ретрограды. Посадить бы нас в хронокапсулу, да и отправить в прошлое. В те времена, когда научный поиск еще что-то значил для людей.

– Хронокапсулу?! – встрепенулась Марина. – Так вы ее сделали?

– Нет, – старичок отмахнулся. – Это я образно. В тупике мы, и выхода не видим. А вы, извините, физик?

– Нет, я конфликтолог.

– Конфликтолог? Тогда вам еще сложнее будет. В той кляузе, что ваше ведомство получило, все правильно написано. За четыре года – никаких прорывов. Да что там прорывов, подвижек значимых нет. Как стойбище под боком появилось, так и все, словно наколдовали. Колдовство ни при чем, разумеется. В другом причина. Я ведь разговаривал со своими учениками, пытался понять. А они отвечают: «Внешняя наука – это замечательно. Но сперва надо собой заняться, внутреннюю силу воспитать. Чтобы человек – это звучало гордо! Чтобы не придатками механизмов, а в самом деле вершиной эволюции быть». И ведь не возразишь, верные слова. Только на душе как-то муторно от их правоты. Если вы понимаете, о чем я говорю.

– Понимаю, – кивнула Марина. Раздражения старичок-директор уже не вызывал, она слушала его внимательно. – У меня сын два года назад магистратуру бросил. «Настоящим индейцем» пытается стать.

– Вон оно что… – старик посмотрел на нее внимательней. – Ну, если вы на нашей стороне… Нет, все равно не справимся. Знаете, что мне Миша Каминский, руководитель лаборатории квантовых состояний времени, заявил? Умница, талантище, между прочим. «Не хочу тратить годы на изобретение перпетуум мобиле». А я не годы, я всю жизнь на мечту путешествовать сквозь время потратил. И ничуть об этом не жалею. Как мне их понять, молодых?

Три недели экспертизы пролетели как один день. Сначала Марине казалось, что ситуация стандартная – талантливая молодежь подросла, оперилась, готова к самостоятельным исследованиям. А патриархи из институтского руководства «не пущают». Не из-за вредности, разумеется. Просто они и сами на покой уходить пока не хотят. Они и впрямь жизнь на это потратили, вне науки себя не мыслят. Решается такой конфликт исключительно оргвыводами вышестоящей инстанции. Да, жалко. Но ничего не поделаешь – петицию подписали две трети сотрудников института. Адам Касслер сам виноват, что после стольких лет работы оказался в изоляции. Марина разговаривала с каждым из подписавших с глазу на глаз, чтобы убедиться – даже на ассистентов, молодых парней и девушек, никто не давил. Все искренне верили, что старик-директор – камень на пути речного потока. Убрать его, и работа наладится. Оставалось подготовить экспертное заключение, и можно возвращаться в Москву.

Но для того на командировку и выделяют три недели, а не три дня, чтобы не наломать дров в спешке. Когда Марина пожила среди этих людей чуть дольше и смогла взглянуть на работу института изнутри, то поняла – все не так. Адам Касслер продвижению молодых ученых не мешает, скорее наоборот. Заместителю директора института по науке Леппе – сорок два года. Главному математику Шершунову – тридцать шесть! Среди заведующих лабораториями только один – ее, Марины, ровесник, остальные моложе. Да, на административно-хозяйственных должностях сидят «патриархи». Но это синекура, своего рода награда за былые заслуги, практика общепринятая. К реальным научным задачам, решаемым в институте, их деятельность имеет весьма косвенное отношение. Причина застоя была в ином. Возможно, Касслер и в самом деле старая, замшелая запруда. Убрать его, заменить кем-то из молодых несложно. И что получится? Уйдет вода и река обмелеет? Да, в лабораториях составлялись планы и графики исследований, проводились эксперименты. Но скорее для отчетности, а не для конкретного результата. Все это весьма походило на умышленную дискредитацию руководства. То, что внутренний конфликт ударил по репутации всего института, было не виной Касслера, а скорее, его бедой. И Марине захотелось написать совсем иное заключение. Тоже с оргвыводами. Но противоположными тем, на которые рассчитывали инициаторы петиции.