Письмена нового времени - Андрей Рудалёв

КОКТЕЙЛЬ СТЕРЕОТИПОВ, ИЛИ О ПРОВИНЦИИ БЕЗ ПРЕДРАССУДКОВ

Тяжко, Боже мой, как тяжко живется критику на периферии географического и культурного пространства нашей необъятной страны! Тут тебе и книжный голод, и за литературными новинками не уследить, потому как не достать, и сплоченная графоманская братия «берет за горло»… Вдобавок пресловутый провинциализм, как выжженное тавро на лбу, да и среды, настоящей продуктивной среды литературного общения практически нет. И еще много различных «нет». Аж жутко становится.

Вот и Елена Сафронова, чья пафосная статья «Критика под местным наркозом» была опубликована в февральском номере «Урала», исходит из бесспорного для нее тезиса о «бедности и скудости» литературного контекста, «слабости, нежизнеспособности литературной критики на периферии». Приведенные ею примеры провинциальной отсталости убеждают. Однако попытаемся самостоятельно вникнуть в суть проблемы.

Безусловно, существование на окраине текущего общекультурного процесса — это конечно проблема, но рискну предположить, что и она имеет свои плюсы. Избавляет от расхожих стереотипов, оставляет чистоту и незамутненность взгляда, мировосприятия. Тому же писателю писательская среда вовсе не необходимый воздух. Не исключение здесь и критик. Ему лучше живется в стороне от перипетий общелитературного «Дома 2»: не так важно, кто против кого дружит и кто позавчера вдрызг напился, важней сами тексты. Но вот тут и закавыка.

Книжный голод — это реальная беда провинции. Торговые предприятия, ориентированные на объемы продаж, везут по большей части проверенный раскрученный товар, а хорошая книга, как известно, — товар штучный. В одной из телевизионных передач Мариэтта Чудакова использовала термин «центриздат», который во многом характеризует книжный и издательский рынок. Штучные хорошие книги не доходят до читателя за пределами мегаполисов. Толстые литературные журналы уже давно не продаются в газетных киосках, да и выписывают их единицы, а в библиотеках, как правило, предлагают работать в читальном зале. Областная, районная, городская культура в основном подпитывается лишь информацией, которую ей предоставляют СМИ, пестрый и яркий масслит. Отсюда и совершенно естественная защитная реакция: замкнуться в себе. Культура, которую несет столица, воспринимается в провинции как хворь со всеми вытекающими последствиями. Здесь видится источник тех охранительных тенденций, которые еще называют провинциальным консерватизмом, и они определенно имеют под собой особые основания. Ту же Архангельскую область называют своеобразным заповедником, где в почти первозданном виде сохранилась реликтовая культура Древней Руси (в первую очередь в старообрядческой среде, ярой противнице всяческих новаций), устное народное творчество, жемчужины которого до сих пор разыскивают по деревням настырные исследователи. И это часть, необходимая часть нашей коренной симфонической культуры, культуры самобытной.

Я часто задавал себе вопрос: почему покупатели как-то неохотно задерживаются в книжных магазинах у стеллажей, где выставлена так называемая «местная литература». Даже сам у себя заметил такую привычку — стесняясь, прохожу мимо, искоса бросая взгляд. Что это? Пресловутые стереотипы из серии «в своем отечестве пророка нет»? Или показатель действительного состояния литературы в нашей области? Но ведь нельзя сказать, что у нас нет пишущих, и в принципе неплохо пишущих, что все это в прошлом. Знаю, что таланты у нас есть. Но как-то незаметен здесь талант, незаметен и инертен. Словно бы ждет, что его вдруг выделят, обособят и скажут ему: «Это — ты!» А все не говорят, не окрикивают на улице. Люди пишущие часто совершенно не знают, кому показать свое сокровенное, куда пойти со своим произведением. Нет структуры продуманной работы с авторами, а ведь в ситуации, когда писательство, особенно в провинции, ну уж никак не может быть основным делом человека, способным хотя бы элементарно его прокормить, нужны очень большие, подчас титанические усилия, чтобы удержаться от соблазна прекратить этот одиночный заплыв, выбраться на берег и обсушиться в теплых лучах солнца.

Несколько лет назад мне довелось слушать выступление одной поэтессы с Сахалина. Она довольно метко охарактеризовала свое ощущение общекультурного пространства региона как некоего аквариума. Замкнутого пространства, в котором в одной и той же воде плавают рыбы, сквозь прозрачные стенки видят какие-то перспективы, но каждый раз наталкиваются на непреодолимость препятствия. Но не надо забывать, что стена — это преграда с двух сторон. И различия нахождения по ту или иную ее сторону подчас бывают несущественными в сравнении с общностью. Общностью замкнутости что по ту, что по другую сторону.

Не так давно мне заказали для одного местного издания написать статью о городской поэзии. Полистал я поэтические сборники, подшивки газет. И понял, что не процитирую ни одного стихотворения, не назову в статье ни одного имени. И даже не потому, что так все плохо и безрадостно. Нет, все обычно, штиль. Есть интересные самобытные авторы. Однако когда за текстом ты отчетливо видишь автора и при том текст не претендует на лавры высокой литературы, ты начинаешь рассуждать совершенно непрофессионально: ну что такое литературное произведение само по себе, главное, чтобы человек был хороший. А раз пишет, значит, хорошее дело делает, значит, его произведение уже выполнило некую миссию, реализовалось. Тут можно вспомнить повесть Владимира Войновича «Шапка», в одном из эпизодов которой рассказчик полон решимости высказать свое нелицеприятное суждение о новом романе своего знакомца, но когда дошло до дела, он заметно стушевался и отделался односложными фразами наподобие: «написано довольно хорошо, хотя есть некоторые шероховатости».

У нас если пишет человек — это уже замечательно. Вопрос о качестве на самом деле вторичен, намного важней искренность высказывания плюс сам подвиг писания, ведь произведения эти, в первую очередь, предназначены для довольно узкого круга друзей, единомышленников, которые любят вас только за то, что вы есть. И неприятие этих текстов может действительно восприниматься как личная обида. Но в том-то и дело, что никто не станет критиковать и серьезно с художественной точки зрения разбирать какие-то наивные куплеты, подготовленные к чьему-то юбилею, или томик воспоминаний уже пожилого человека.

Диагноз любительской поэзии достаточно верно дан Олегом Чухонцевым, который в своем интервью газете «Экслибрис НГ» выделил две группы поэтов-любителей: «Первая — молодые люди, которые только начали писать и поражены, что у них получается нечто рифмованное. Это действительно чудо. Я сам испытал это, когда начал писать: целое лето лежал под грушей с утра до вечера в экстатическом состоянии. В десять утра ложился на матрас и начинал сочинять. Километры стихов таким образом написал. Вторая категория — пенсионеры, у которых масса свободного времени. Среди них немало капитанов лебядкиных. Лебядкин — типичный пример пенсионера-любителя. В этом секторе есть по-своему замечательные тексты. И шансов на признание у них не меньше, чем у профессиональных стихов, только в другой среде. Стихи пенсионеров созданы как будто вслепую, неискушенным, наивным разумом. Помню, например, такое: «Я жить хочу, не зная муки, / Не зная тягостных забот, / Иначе остается руки / Мне наложить на свой живот». Конечно, автор имел в виду «живот» — в смысле «жизнь». Но получилось как получилось, и это прекрасно. Это можно сочинить только непредумышленно». И с ним можно согласиться: непредумышленные строки, пускай во многом наивные, неуклюжие, в то же время — милые, обладающие своим особым очарованием.

Для чего человек, далекий от профессиональной литработы, отдается мукам творчества? Чтобы попытаться ответить на этот вопрос, можно взять для примера несколько изданий, вышедших в нашей Архангельской области. Первое — это небольшая по формату, объему (60 с небольшим страниц) и тиражу (300 экземпляров) книжица под названием «Воспоминание простого человека». Ее автор — Василий Иванович Кудрявцев, человек далекий от какого-либо писательского труда. В книгу вошли его воспоминания, житейские дневники, сесть за написание которых его подвигли просьбы родственников. Василий Иванович так определяет цель своего труда: «Взялся я за перо, чтобы рассказать в первую очередь своим детям, внукам, правнукам, родным и близким и, возможно, всем остальным, кто пожелает узнать, как жили мы, старшее поколение, в прошлом веке…» Эти простые, порой наивные, но необычайно искренние и правдивые писания «простого человека», как это ни банально сказать, действительно трогают за живое. Редактор издания в своем предисловии пишет: «Несколько раз рука поднималась вносить в рукопись редакторскую правку, «причесать» текст. Почему-то не удавалось. Потом стало понятно: язык эпохи правке не подвластен». И действительно книжица, предназначенная практически для «внутреннего» пользования, для членов одной семьи, стала настоящим отражением целой эпохи. Хрупкое нежное обаяние книги заключается в невероятном оптимизме автора. Вроде бы и жизнь прошла, но ни тоски, ни грусти: «И пусть я теперь инвалид, но ведь и у меня было счастливое время! Ну а теперь остались одни воспоминания».