Подожди, я умру – и приду (сборник) - Анна Матвеева

Накануне дня рождения мама ворчала: «Одиннадцать лет уже!» Хотя было еще всего лишь десять. На празднике в детском саду хлопала, как в театре, а потом фыркала: «Мирное голубое небо – шесть раз подряд! Далось им это небо!» Мама была взрывная, непоследовательная и чудесная, ее все любили – дети, взрослые, коллеги, родня, соседи, все! Абба помнила, как в школе девочки окружали маму со всех сторон, а одна из них, Зоя Зайцева, которую мальчишки дразнили Зояной, даже тайком нюхала мамино плечо, запоминая запах, и взрослую Аббу это возмущало точно так же сильно, как маленькую. Согласитесь, наглость! Да, у Зояны была совсем другая мама – крикливая, с волосяной дулей на затылке и привычкой облизывать губы – как будто только что съела мороженое, но это всё равно не повод примерять себе чужую мать.

Интересно, думала Абба, заканчивая приборку по соседству, – сейчас я уже в том возрасте, в каком была тогда мама. Ей тоже было тридцать пять, когда Зояна и другие жаркие девочки со всех сторон наваливались на нее в школе. Словно бы каждая хотела забрать себе частичку на память.

Вот так и проходит молодость, продолжала думать Абба. Однажды ты понимаешь, что скоро сравняешься в возрасте с мамой. Или придешь в магазин – а там продавцами работают дети. С пластмассовой кожей, гладкими лбами, загнутыми кверху уголками губ – как недорисованные улыбки. У детей на груди таблички с именами – Анастасия Сергеевна, Дарья Александровна, Елизавета Максимовна.

А выглядят – как дети. И лучше в одно зеркало с ними не смотреться.

Абба отступила на шаг назад, чтобы полюбоваться работой – как художник перед удачным холстом. Юноша с фотографии смотрел на нее с благодарностью и смущением. Ей нравился этот мальчик, в самом деле – вот он мог бы ей понравиться! Если бы они оба были живы.

Абба быстро глянула на тетку и вытащила из букета лохматую, как болонка, хризантему. Тетка ничего не заметила, цветок лег на могилу мальчика так, словно всегда мечтал здесь лежать – усталым облачком.

В мире мертвых Аббе всегда было легче и понятнее, чем в мире живых. У мертвых вполне понятные требования и ожидания – их надо помнить, следить за их могилами и молиться за упокой души. Обидеть, предать, сделать больно умершие не умели, а с годами память о них становилась всё лучше.

О предательстве Абба знала не из книжек – ей сделали однажды так больно, что след от этой боли остался с ней навсегда – как старый шрам, ноющий при перепадах погоды. В конце пятого курса, когда все девушки вдруг – словно герои в телесериале, ближе к финалу – начали спешно устраивать свои судьбы, Абба влюбилась, и получилось это у нее очень неудачно. Мужчина оказался жадным до всего нового, он был счастлив с Аббой ровно две недели, после чего легко освободился от нее – так отдают бедным родственникам разонравившиеся шмотки.

И на этой части жизни Аббы отныне тоже стоял крест. Тетка, впрочем, пыталась устроить ее судьбу – еще два года назад знакомила ее с холостяками и мамиными сынками, как на подбор убогими, но с претензиями. Мания величия как продолжение комплекса неполноценности.

Аббу вполне устраивало ее нынешнее состояние – она даже считала себя счастливой. А как же? Наше счастье, как и жизнь, есть сон.

Тетка наконец распрямилась и тут же, ойкнув, схватилась за поясницу. Единственный родной человек на земле – Абба так боялась потерять ее, что временами мечтала о том дне, когда это случится – чтобы исчез отупляющий страх.

– Давай цветы, – сказала тетка, и Абба развернула бумажный сверток с розами.

Сейчас будет самая тяжелая часть сценария, когда тетка начнет плакать над Наташей и просить Аббу оставить ее с дочкой наедине. Обычно Абба уходила к дорожке и не сводила глаз с могилы, переступая с ноги на ногу и ощущая собственную ненужность, как изъян или болезнь.

Но в этот день, в это пятое мая, всё должно было пройти по-другому – изменения, скорее всего, начались раньше, просто ни Абба, ни тетка этого не заметили, обманутые привычными действиями. Уютная рутина – она и убивает, и дает жизнь.

Абба ждала тетку, когда к ней с двух разных сторон подошли старая собака и старая женщина. Они были очень старые и очень уставшие, но смирившиеся с тем, что им придется доживать свой век. Да, и они, без всяких сомнений, хорошо понимали друг друга. Собака – боксер, с крутыми передними лапами, похожими на скобки, и всё еще мощной грудью, но во взгляде у нее уже была та самая тоска, которая не выводится никакими сахарными косточками и солнечной погодой. Женщина в цветастом костюме, какие носили в перестроечные времена, с умными, темными, потухшими глазами.

– Здравствуйте, – сказала она. Почему-то с вопросительной интонацией: – Здравствуйте?

Как будто не могла для себя решить, здравствовать Аббе или нет.

Собака глухо тявкнула, это тоже было приветствие. Абба вдруг страшно захотела опустить руку на мягкий бархатистый загривок, погладить умную складчатую морду…

Но она, конечно, этого не сделала – Абба вообще крайне редко делала то, чего ей по-настоящему хотелось. Вместо этого она спрятала руки в карманы плаща и кивнула:

– Здрасьте.

– Я мама Адама, – представилась женщина. – А это – Лайза.

Собака, услышав свое имя, закрутилась на месте, как молодая, – обрубочек хвоста весело махал из стороны в сторону.

– Адам, – продолжала хозяйка Лайзы, – мой сын. Он там, по соседству с вашими. И я очень благодарна вам, что вы у него прибираетесь, – знаете, я живу далеко, я уехала сразу, как это случилось, и приезжаю очень редко. Мне писала знакомая, что у Адама всегда прибрано, и сегодня я пришла сама, вот смотрите, у меня и тряпки с собой, и вода, а вы уже всё сделали, и даже цветок…

Мама Адама открыла сумку настежь – чтобы доказать Аббе, что она тоже хотела навести порядок на могиле сына. В сумке лежал резиновый мячик, который тут же подтолкнула носом Лайза и – опять как молодая! – побежала за ним по дорожке.

– Лайза! Нельзя! – крикнула хозяйка. – Извините. Заигрывается иногда. Я взяла ее после смерти Адама.

Абба наконец поняла, что ей тоже надо сказать хотя бы слово в ответ.

– Мне не трудно. Совсем не трудно убираться у вашего сына. Мне нравится его лицо, и я думала сегодня, как его зовут. Но я не отгадала бы Адама.

Женщина улыбнулась – это было похоже на то, как солнечный свет пробивается на секунду сквозь листву густых кладбищенских деревьев, а потом тут же испуганно прячется.

– Все были против, а я настояла на своем, – гордо сказала она. – Не хотела, чтобы он был Пашей, или Шуриком, или каким-нибудь Сережей. Он был особенный, знаете? Первый человек на Земле. Для меня – первый. А для всех остальных – миллион какой-то, и никому не было до него дела, Адам он или нет. Его забрали в армию, а потом в Чечню. Мне не разрешили посмотреть, что осталось, – я не видела его в гробу.

– Может, и лучше… – сказала Абба.

Женщина наклонила голову, и слеза поползла по ее переносице.

Лайза стояла с мячиком в зубах и жалобно смотрела на хозяйку.

– Знаете, – сказала женщина, – когда я увидела вас и вашу маму…

«Это тетка», – перебила бы в обычном случае Абба, но сейчас она сглотнула оба слова.

…когда я вас увидела, я подумала, что вы могли в школе тайно встречаться с моим Адамом. Ему было бы сейчас столько же, сколько вам. Вам тридцать?

– Тридцать пять.

Женщина огорчилась.

– Все равно, девочки бывают разные. И мальчики тоже. Я подумала – они тайно встречались с Адамом и у них был красивый роман, а потом он ушел в армию, а она родила ребеночка. И сейчас он взрослый, очень красивый мальчик. Я хотела пойти за вами следом, чтобы увидеть своего внука, а потом мне стало стыдно за эту историю. И я просто подошла сказать вам спасибо за уборку. И за цветок.

– Извините, – сказала Абба, – почему вам стыдно? Это прекрасная история. Может быть, самая лучшая из всех, какие были в моей жизни, но вот именно ее и не случилось. Я очень хотела бы стать мамой вашего внука, но мы с Адамом встретились слишком поздно.

– Да, – сказала женщина. – Слишком поздно. Пойдем, Лайза! Смотрите, ваша мама возвращается. Как жаль вашу сестренку – родная сестренка?

– Да, – сказала Абба. – Родная. До свидания, и не волнуйтесь – я буду смотреть за Адамом.

Тетка грузно ступила на дорожку, пропуская маму Адама к могиле.

– Это что, бульдог? – спросила она у Аббы.

– Боксер, – ответила Абба.

Они шли к автобусной остановке, пустые от выплаканных слез – новые только начинали копиться на самом дне души. Абба смотрела прямо перед собой и слышала, как поет у нее внутри крошечная Анни-Фрид Сюнни Люнгстад: “It’s funny but I had No sense of living without aim The day before you came…”

Пела она очень красиво, но тихо. Никто, кроме Аббы, ее не слышал.

В день, когда родился Абеляр

Курить хотелось так, что чесались легкие.