Хроники ветров. Книга суда - Екатерина Лесина

— Она? Господи, да она же… невозможно. Она слабая, и вообще… ты обманываешь, да? Хотя ты никогда не лгал, значит и теперь тоже… тогда почему ты сразу не сказал? Почему молчал? Не доверял?

Вскочив, Мика заметалась по комнате. Прижатые к вискам ладони, растерянное выражение лица. Что ее так взволновало?

— Ты что, не понимаешь? Это же все меняет, совершенно все…

Глава 8

Вальрик

Смуглая кожа, горячий песок. Светлые волосы ласкают пальцы, по шее скользит капелька пота. Коснуться губами, украсть дыхание. Сердце, застыв на секунду, падает вниз. А Джулла улыбается, за одну эту улыбку можно мир взорвать, или наоборот оставить его в покое. Зачем ему мир, когда рядом есть она?

Набрать полную горсть песка, текучего, как вода, и высыпать на плоский живот, и любоваться, как песчинки летят, катятся вниз, частично оседая на мокрой коже. Можно рисовать узоры, гладить, ощупывать, изучать. Можно просто лежать, глядя в черно-карие глаза и не думать ни о чем.

— Смешной, — она прикасается к щеке. — Колючий.

Смех. Счастье — это так просто.

— Страшно. За тебя.

— Не бойся. Со мной все будет в порядке. И с тобой тоже.

Она отворачивается, не верит. Вальрик и сам не верит.

— Здесь плохо, — Джулла перевернулась на живот. — Тебе плохо. Ты… тяжело? Улыбка нет? Думать. Мысли плохие.

Ей не хватало слов, но Вальрик понял.

— Сердишься.

— Нет.

Прилипший песок, золотая пыль на темной коже, уголки лопаток, плавная линия позвоночника. Время идет, времени мало, всегда мало. Отведенные расписанием полчаса. Час по выходным. Не выбиться из графика, иначе полный запрет. А ему мало, и получаса, и часа, более того, Вальрик ненавидел это чертово расписание всей душой. Какие полчаса, когда ему жизни мало, чтобы насмотреться.

Мало, месяца три осталось. А потом сезон и… за себя не страшно — за Джуллу. Что с ней будет? Мастер Фельче обещал позаботиться, но можно ли ему верить?

— Не сердись. Я молчу. С тобой хорошо, — Джулла ласково целует в шею. — Время?

Время.

К ужину успел вовремя. Без одной минуты половина восьмого. Чертово время. Есть не хочется совершенно. Душа еще не остыла от горячего песка и нежных прикосновений.

— Это ты Валко будешь? — На лавку бухнулся длинный удивительно нескладный на вид парень. Темные спутанные волосы собраны в хвост, левую щеку пересекает рваный шрам, а в ушах блестят золотые кольца. От него пахло мокрым железом — злость. Затаенная агрессия. Опасность. Сила.

— Глухой что ли? Или немой? Ты, что ли Валко?

— Ну я.

— Ага, говорить, значит, умеешь. Я — Эльхо, или Шрам. Шрам привычнее как-то… а чего не ешь, не вкусно?

— Нормально.

— Хорошо, что нормально… я про дело поговорить хотел. Девчонка из новеньких, светленькая такая, твоя?

— Да.

Шрам подвинулся чуть ближе и, широко улыбаясь, предложил:

— Дай попользоваться?

Вальрику показалось, что он ослышался.

— Что?

— Все-таки глухой. Контуженный небось? Попользоваться, говорю, дай. На недельку. А хочешь, махнемся? У меня девчонка тоже ничего, молоденькая и горячая, смуглянка…

Шрама спасла реакция: он легко опрокинулся назад, подныривая под удар. На пол с грохотом посыпались тарелки, вилки. Покатилась солонка, оставляя белый след. Черный сапог Эльхо вошел в ребра. Хруст. Ответить. В наглую оскаленную рожу. Снизу вверх, ломая нос. И второй удар вдогонку, ребром ладони в гортань. Ушел. Быстрый и ловкий. В руке Шрама оловянная вилка.

— Псих, да? Ну давай…

Бросок. Перехватить запястье и вывернуть, чтобы тоже захрустело. А пальцы разжались, выпуская нелепое оружие… Эльхо рычит, не сдается. Сильный.

— Отставить!

Голос-хлыст.

— Немедленно прекратить драку!

Пальцы-клещи впились в шею.

— Отпусти!

Приказ доходит медленно, Эльхо уже не рычит, а хрипит, закусив губу. Нужно отпустить. Пальцы разжать. Свело, точно судорогой.

— С-скотина… — Шрам ощупывает руку. — С-сукин сын… псих… я ж только спросил, а он сразу в морду. Я тебя все равно… и ее тоже… чтоб неповадно было.

— Заткнись, — приказал Ихор. — Всем разойтись, а вы двое со мной.

На полу осколки посуды, лужа сока и белая полоса соли с отпечатком рифленой подошвы. Взгляды сочувствующие. Эльхо ладонью зажимает разбитый нос и ворчит, наверное, угрожает… Плевать. По лицу течет что-то мокрое. Кровь? Когда же это задело? Снова не заметил, а это плохо. В кабинете Ихора тесно и окон нет, и стульев тоже, Вальрик оперся о стену.

— Ну? Из-за чего драка? — Почему-то Ихор смотрел на Шрама, а тот говорил, долго, сбивчиво, не совсем верно, но эмоционально. А руку придерживал, берег. Хороший захват был, еще немного и перелом.

— Свободен.

Шрам послушно ушел, и правильно, а то дышать нечем, будто в зверинце.

— Ты понимаешь, что спровоцировал драку?

— Я? Я не провоцировал.

— Ну да, ты просто ударил. Первым, заметь. На безобидное по сути предложение. Сядь.

Вальрик сел, перед глазами вспыхивали рыжие мошки, как огонь, злые, когда станет совсем много, он снова провалится в яму неконтролируемого гнева.

— Здесь принято так. Если ты не хотел меняться, нужно было просто сказать. Словами, а не кулаком.

— Джулла моя.

— Твоего здесь только шкура, остальное принадлежит Хозяину, который хоть и старается не вмешиваться во внутренние дела казармы, но иногда… боюсь, это именно тот случай. Мне придется доложить.

— И что будет?

— Не знаю, — честно ответил Ихор. — Надеюсь, что ничего серьезного. Пока две недели в спецзоне, а там посмотрим. В следующий раз захочешь кому-то в зубы дать, сначала подумай, к чему это приведет.

Рубеус

Она сидела во дворе, разговаривала с Фомой. Снежинки танцевали в воздухе, белые, как ее волосы. Фома стащил куртку и набросил на плечи Коннован, она же благодарно кивнула в ответ. Хрупкий профиль на фоне сине-черного неба, губы шевелятся, но до Рубеуса не долетает ни звука. Все, что ему остается, это смотреть, точнее подсматривать, потому что стоит Коннован увидеть его, и эта живая непринужденность исчезает, уступая место давешней стене. Гладкая, ни трещинки, ни шанса на прощение. Он и не пытается.

По стеклу разбегаются морозные узоры. Мешают смотреть, точно намекая, что есть в этом занятие нечто непристойное, унизительное.

Коннован взмахнула рукой, отгоняя назойливые снежинки, а Фома наклонился, близко, слишком близко, волосы касаются волос, жесткие, темно-русые, украшенные ранней сединой и неправдоподобно-белые. Коннован что-то сказала, рассмеялась и вытерла со щеки Фомы невидимое пятно. Жест настолько интимный, что… нужно себя контролировать. Успокоиться. Она имеет право, но тогда отчего так тянет разбить окно и выдрать наглому мальчишке горло.

— Ревнуешь, — с непонятным удовлетворением заметила Мика. Снова ей удалось поймать его за этим чертовым подсматриванием. Треклятая кошка.

— Наконец-то я вижу, как ты ревнуешь.

— И как, нравиться?

— Ага. Правда, погано, когда от тебя лично ничего не зависит? Когда хоть наизнанку вывернись, а легче не станет? — Микины руки назойливой лаской скользят по плечам. — Убьешь его?

— Нет.

— Правильно. Этого она точно не простит…либо отослать, либо терпеть. А терпеть чужое безразличие больно. — Микины губы касаются уха, Микины когти впиваются в шею, Микины слова источают яд.

— Знаешь, что на твоем месте сделал бы любой другой? Просто трахнул бы. Раз, другой, третий. Пока не надоест. А ты стоишь да наблюдаешь за тем, как ее собирается поиметь другой. В твоем же доме и при твоем непосредственном участии… Благородно.

Мика втянула когти и губами коснулась царапин.

— Думаешь, она тебя простит? Она тебя даже не замечает… особенно когда этот здесь. Хранитель… забавно, все остальные готовы душу продать, лишь бы угодить тебе, а она, единственная, чье мнение для тебя важно, не замечает. Обидчивая и мнительная. Недостаточно умна, чтобы понять, как много для тебя значит. И недостаточно стервозна, чтобы этим воспользоваться.

— Чего ты хочешь?

— Помочь. Отошли мальчишку, тебе самому легче станет. Отошли…

Фома

Странные дела творились в замке, вроде бы мир и покой, но Фому не отпускало ставшее привычным в последнее время ощущение грядущей беды. Но как он ни силился, определить, откуда исходит опасность, и кому она угрожает, не мог. Быть может, мешало беспокойство за Ярви, каждый день… да что там день, каждый час Фома думал о ней. Конечно, Рубеус обещал, что с Ярви все будет в порядке, но все-таки Фома предпочел бы находиться там, внизу.

— О ней думаешь? — спросила Коннован, стряхивая с ладоней мокрые капли растаявшего снега. — Завидую.

— Кому?