Охота на вампиров - Елена Топильская

“Существуют особые законы, по которым к проклятым, оскверненным местам как магнитом притягивает людей, являющихся потенциальными жертвами, лиц с неустойчивой психикой, подверженных приступам истерии, неуравновешенности, страдающих маниями преследования или гнетом страждущей совести за совершенные преступления и проступки. В первую очередь жертвами вампиров становятся женщины, обладающие повышенной сексуальной возбудимостью, ищущие острых ощущений, новых неизведанных чувств, — очаги “черной” инфернальной энергии притягивают таковых к себе”…

Я подняла на Лешку глаза, оценив его чувство юмора и не собираясь дочитывать эту инфернальную чушь, но потом снова посмотрела в текст, и мой глаз зацепился за некоторые фразы, задевшие меня за живое:

“…остальное.происходит по хорошо всем известному сценарию: неожиданная встреча с “интересным мужчиной” демонической наружности, поцелуи во мраке ночи, объятия, бушующие страсти… обескровленный изуродованный труп, следственная бригада, допросы, первый попавшийся безответный похмельный алкоголик, который ничего не помнит и берёт вину на себя, тюрьма или расстрел. Подлинный виновник, вампиро-упырь, практически неуловим, он всегда уходит от преследователей (существует версия, что далеко не всякое должностное лицо возьмет на себя смелость тягаться с заложным покойником, многие просто закрывают глаза на очевидное)”. И подпись — Олег Исхаков, бакалавр оккультных наук.

Лешка с интересом наблюдал за моей реакцией. Мысленно послав пламенный привет неведомому мне бакалавру оккультных наук (интересно, в каких учебных или научных заведениях присваивают такие титулы?), я забрала бумажку и ушла, вслух поблагодарив Лешу. Но настроение у меня почему-то испортилось.

Вернувшись к себе в кабинет, я не стала выбрасывать бумажку в помойку, а, поразмыслив, повесила ее на стенку сейфа. Ситуация, описанная бакалавром оккультных наук, мало походила на то, с чем имели дело мы. Один потерпевший — работяга, вторая жертва что-то не тянет на женщину, обладающую особой сексуальной энергией, хотя кто его знает? При ее жизни с ней общаться не довелось. Наш криминалист-то уж во всяком случае не из этих. Равно как и основной наш фигурант, покойник с колом в груди, с лицом, изуродованным язвами и рубцами, не подпадает под категорию “демонического, интересного мужчины”. Если бы такой подходил знакомиться к женщинам, причина смерти была бы только одна — разрыв сердца. Но все равно, бумажка небезынтересная.

Посмотрим, кто кого; похоже, что я уже взяла на себя смелость тягаться с заложным покойником, — так что вперед.

Аккуратно переписав данные паспорта “санитара” в запрос, я отправила его в паспортную службу. Пусть мне ответят официально, где и когда владелец этого паспорта умер; а пока у меня есть адрес, где был зарегистрирован этот шаловливый служка из мертвецкой; и расположен этот адрес не так далеко от нашей районной прокуратуры. Я созвонилась с жилконторой, достаточно быстро выяснила, что покойный занимал комнату в коммунальной квартире, что пока в эту комнату никто не вселился, — остальные жильцы квартиры на комнату не претендуют, а все, кого посылают туда со смотровыми ордерами, от комнаты отказываются, она никому не нравится, даже тем, у кого уж совсем критическое положение с жильем.

— Леш, — сказала я, заглядывая в кабинет к Горчакову, — не хочешь сходить пообедать? Тебе надо двигаться, чтобы мозг лучше снабжался кровью.

— Слушай, я на мели. Если только ты покормишь, — Лешка застенчиво посмотрел на меня, а мне только этого и было надо: халявную еду Горчакову потом придется отрабатывать.

— Собирайся.

Через пять минут мы с Лешкой брели в дожде и тумане к довольно приличному кафе, где я обещала ему райские наслаждения в гастрономическом ключе. И не обманула. Лешка наелся до отвала, стал нежно любить весь окружающий мир и меня в том числе, и теперь его можно было брать голыми руками. Что я и сделала, предложив по дороге в контору заскочить в один адресочек. Лешка, пребывая в эйфории, с ходу дал согласие, мол, надо так надо, а подробностями решил поинтересоваться уже по дороге, когда мы практически подходили к адресу.

Вообще-то мой друг и коллега не робкого десятка; но когда я сообщила ему подробности, к кому домой мы идем, Горчаков взвился:

— Ты с ума сошла, Швецова! Ломишься прямо в логово вампира! Хоть бы опера какого с собой взяла, на съедение! Ну нет, я в эти авантюры лезть отказываюсь! У меня двое детей!

Напрасно я пыталась урезонить его, объясняя, что в комнате, которая является муниципальной собственностью и регулярно осматривается потенциальными жильцами, а главное — ключ от которой хранится в жилконторе, никаких неожиданностей быть не может. Горчаков стоял насмерть.

— Нет уж, не заманишь.

— Да брось ты, Лешка, что мы с тобой, по адресам, что ли, никогда не ходили?

По молодости лет я вообще бесстрашно лезла в квартиры своих подследственных в неурочное время, особенно, если сроки поджимали; не является клиент на допрос — ноги в руки и пошла, допросила его прямо на дому, и далеко не всегда в стерильной обстановке; так бы я и расхаживала по квартирам в одиночку, если бы один раз не попала в наркоманский притон. Меня там не убили и не изнасиловали, но дописывая протокол на липком кухонном столе в окружении угрюмо молчащих наркоманов с мутными глазами, я почувствовала такой страх, что навсегда зареклась бегать по адресам без сопровождения.

— Вон, иди в местное отделение милиции, возьми там участкового и осматривай себе в удовольствие логово вампира, — посоветовал Лешка.

Конечно, так и надо было сделать, но я знала, что участковые появляются у себя в опорных пунктах к трем часам, а сейчас еще нет и часа, и что участкового мне придется долго уговаривать, и не только его, а еще и его начальника, поэтому я и билась так за Горчакова.

Он сопротивлялся до самой жилконторы, куда я направилась, чтобы взять ключи от комнаты Бендери. И только когда я потянула на себя железную дверь с табличкой, на которой были указаны часы работы паспортного стола, сердце Горчакова дрогнуло, и он пошел со мной.

Сопроводить нас в квартиру вызвалась пожилая грузная женщина — мастер РЭУ, представившаяся Анной Ивановной. Она тщательно проверила наши документы, записала их к себе в блокнотик, потом взяла ключи от комнаты и повела нас через три проходных двора к покосившемуся флигелю, при одном взгляде на который было ясно, что жить тут могут одни деклассированные элементы.

Фасад флигеля хранил следы как минимум двух пожаров — черные языки копоти, поднимавшиеся по стене от окон второго и четвертого этажей; третий этаж вообще был явно нежилым, неизвестно по какой причине, — расколотые фрамуги без стекол равномерно хлопали от ветра. Честно говоря, приди я со смотровым ордером к такому дому, я бы даже в квартиру не заходила, мне и двора было бы достаточно. С наступлением сумерек в таком дворе без вооруженной охраны делать нечего, да и светлым днем-то, если честно, тоже весьма неуютно.

Но невозмутимая женщина-мастер уверенно толкнула покосившуюся дверь парадной, — болтавшуюся на одной петле, и протиснулась внутрь. Мы с Лешкой полезли за ней, перешагивая через оледеневшие собачьи (а может, и человечьи, кто знает?) кучки, украшавшие выщербленные ступени. Лешка крепко ухватил меня за руку, чтобы я не упала, и я поняла, что он радуется, что не отпустил меня сюда одну.

Подниматься нам пришлось всего лишь на полмарша, поскольку нужная нам квартира располагалась на первом этаже.

Анна Ивановна постучала в дверь, по дизайну и прочности крепления мало чем отличавшуюся от двери парадной, и прислушалась. Мы тоже невольно затаили дыхание, и у меня мурашки поползли по коже от размеренного стука пустых оконных рам и завывания ветра, которое особо жутко звучало в этом дворе-колодце. Господи, бывают же такие места, вздохнула я про себя, и почувствовала, как Лешка тоже поежился.

Поскольку никто из квартиры не жаждал нам открыть, Анна Ивановна побренчала ключами и решительно отперла чисто символический замок. Еле отодвинув разбухшую дверь, мы по очереди вошли в темную прихожую.

Как только Лешка, замыкавший наше шествие, притворил входную дверь, нас обволокли специфические запахи жилья, в котором последний раз убирались не иначе как в семнадцатом году, зато, судя по всему, гадили весь двадцатый век исправно. Я привычно задержала дыхание, и поскольку глаза потихоньку привыкли к темноте, я присмотрелась к обстановке и, не сдержавшись, ойкнула: в углу прихожей безмолвно застыла какая-то фигура, которая, только заметив мое внимание к ней, как нескладная птица, шурша крыльями, метнулась в сторону, оставив за собой шлейф смрада и мелькнувшую полоску света, упавшую в коридор через приотворенную дверь.

Анна Ивановна покачала головой:

— Ай, Нинка, опять в прихожей стерегла, нет, чтоб двери-то открыть! Да вы не бойтесь, — обратилась она к нам, — Нинка тут с рождения живет, то в психинтернате, то тут, чтоб площадь не пропадала. Квартира-то здесь хорошая, жильцы спокойные были, да никого уж и не осталось, вот Нинка да Макар Макарыч, хрыч старый, — она повысила голос явно в расчете на Макара Макарыча, — да, хрыч старый, за квартиру уж который год не платит! Тебе, сволочь, говорю, — крикнула она, вглядываясь в мутную темень коридора, но ответа никакого не последовало.