Дьюма-Ки - Кинг Стивен

Я закрашивал джинсы молодого человека синим цветом. Но тут выронил карандаш, взял чёрный и написал слово

по низу страницы. Это была информация, но также и название картины. Названия добавляют уверенности.

Потом, тут же, положил чёрный карандаш, взял оранжевый и добавил рабочие ботинки. Оранжевый цвет был слишком уж ярким, ботинки получились новенькими, тогда как надели их далеко не в первый раз, но мысли мои двигались в правильном направлении.

Я почесал правую руку, почесал сквозь правую руку, потому что пальцы левой прошлись по рёбрам. «Твою мать», — пробормотал я. Подо мной ракушки вроде бы шептали имя молодого человека. Коннор? Нет. И что-то тут было неправильно. Я не знаю, откуда взялось это ощущение неправильности, но фантомный зуд в правой руке сменился тянущей болью.

Я перевернул первый лист альбома, начал рисовать вновь, на этот раз красным карандашом. Красное, красное, оно было КРАСНЫМ. Карандаш летал по бумаге, разбрызгивая по ней красную фигуру, словно кровь из раны. Человека я рисовал со спины, в красной мантии с фестончатым воротником. Волосы я тоже нарисовал красным, потому что они выглядели как кровь, и этот человек выглядел как кровь. Как опасность. Не для меня, но…

— Для Илзе, — пробормотал я. — Опасность для Илзе. Этот парень? Парень из личных новостей?

Что-то было не так с этим парнем из личных новостей, но не думаю, чтобы именно это меня насторожило. Во-первых, человек в красном не выглядел мужчиной. Точно я, конечно, сказать не мог, но да… я думал… фигура женская. Так что, может, я нарисовал вовсе и не мантию. Может, платье? Длинное красное платье?

Я вернулся к первому листу и посмотрел на книгу, которую держал парень из личных новостей. Бросил красный карандаш на пол и закрасил книгу чёрным. Потом снова посмотрел на парня и внезапно написал над ним

печатными, чуть витиеватыми буквами. Потом бросил на пол чёрный карандаш. Поднял руки, закрыл лицо. Выкрикнул имя дочери, голосом, каким окликают человека, когда видят, что он подходит слишком близко к обрыву или к бордюрному камню на улице, где парковка запрещена, и автомобили мчатся чуть ли не вплотную к тротуару.

Может, я просто сходил с ума. Скорее всего.

Со временем я понял (естественно), что закрывал глаза только одной рукой. Фантомная боль и зуд ушли. Мысль о том, что я могу сходить с ума (чёрт, уже сошёл), осталась. Но не вызывало никаких сомнений другое: мне хотелось есть. Я был голоден как волк.

ix

Самолёт Илзе приземлился на десять минут раньше положенного времени. Выглядела она ослепительно, в линялых джинсах и футболке университета Брауна, и я просто не мог понять, как Джек не влюбился в неё с первого взгляда, прямо в терминале «В». Она бросилась мне в объятия, расцеловала, а потом рассмеялась и подхватила меня, когда я начал клониться влево, на мой костыль. Я представил её Джеку и постарался не заметить кольца с маленьким бриллиантом (купленным, несомненно, в «Зейлс»), который сверкнул на безымянном пальце моей дочери, когда они пожали друг другу руки.

— Папуля, ты выглядишь потрясающе! — воскликнула она, едва мы вышли в тёплый декабрьский вечер. — Ты загорел. Впервые с того времени, когда строил центр отдыха в Лилидейл-парк. И ты поправился. Как минимум на десять фунтов. Тебе не кажется, Джек?

— Мне трудно судить. — Джек улыбался. — Я пойду за автомобилем. Постоять сможете, босс? На это потребуется время.

— Будь уверен.

Мы остались на тротуаре с двумя её чемоданами и компьютером.

— Ты ведь заметил? — спросила Илзе. — Не прикидывайся, что не заметил.

— Если ты про кольцо, то заметил. И я тебя поздравляю, если, конечно, ты не выиграла его за четвертак в одном из этих игровых автоматов «кран-машина». Лин знает?

— Да.

— А твоя мать?

— Как ты думаешь, папуля? Догадайся.

— Я думаю… нет. Потому что сейчас она так озабочена здоровьем дедушки.

— Дедушка — не единственная причина, по которой в Калифорнии я держала кольцо в сумочке. Достала только раз, чтобы показать Лин. Просто я хотела сказать тебе первому. Это ужасно?

— Нет, милая. Я тронут.

И я говорил правду. Но при этом и волновался за неё. И не только потому, что через три месяца ей исполнялось всего лишь двадцать лет.

— Его зовут Карсон Джонс, он учится на факультете богословия, можешь ты себе такое представить? Я люблю его, папуля, я так сильно его люблю!

— Это здорово, дорогая, — ответил я, но почувствовал, как у меня подкашиваются ноги. «Не люби его так сильно, — думал я. — Не надо так сильно. Потому что…»

Она пристально посмотрела на меня, улыбка поблёкла.

— Что? Что не так?

Я и забыл, как быстро она соображала, как тонко чувствовала моё состояние. Любовь обостряет восприятие, не так ли?

— Ничего, цыплёнок. Ну… что-то заболело бедро.

— Ты принял болеутоляющие таблетки?

— Дело в том… я стараюсь снижать дозу. Собираюсь полностью отказаться от них в январе. Это моё новогоднее обещание.

— Папуля, это прекрасно!

— Хотя новогодние обещания и загадываются для того, чтобы их нарушать.

— С тобой такого не бывает. Ты всегда делаешь то, что говоришь. — Илзе нахмурилась. — Это одна из твоих особенностей, которая никогда не нравилась маме. Я думаю, она в этом тебе завидовала.

— Цыплёнок, с разводом пути назад нет. Так что и не пытайся склеить разбитое, хорошо?

— Ну, я тебе ещё кое-что расскажу. — Губы Илзе превратились в узкие полоски. — Со времени приезда в Палм-Дезертона очень уж много времени проводит с тем парнем, что живёт по соседству. Говорит, что это всего лишь кофе и сочувствие, мол, потому что Макс потерял отца в прошлом году, и Макс действительно любит дедушку, и бла-бла-бла, но я вижу, как она на него смотрит, и мне… противно. — Вот тут губы её практически исчезли, и я подумал, до чего же она сейчас похожа на свою мать. С этой мыслью пришла другая, успокаивающая: «Я думаю, она выдержит, я думаю, даже если этот святой Джонс бросит её, она выдержит».

Я уже видел мой взятый напрокат автомобиль, но Джеку ещё предстояло добраться до нас. Машины трогались с места, чуть продвигались вперёд и снова останавливались. Я упёр «канадку» в бок и обнял дочь, которая прилетела из Калифорнии, чтобы повидаться со мной.

— На маму не сердись, ладно?

— Разве тебя не волнует…

— Сейчас больше всего меня волнует одно: я хочу, чтобы ты и Мелинда были счастливы.

Под её глазами темнели мешки, и я понимал, что все эти перелёты утомили Илзе, при всей её молодости. Подумал, что завтра она будет спать допоздна — и это меня вполне устраивало. Если моё предчувствие относительно её бойфренда не расходилось с действительностью (я надеялся, что разойдётся, но думал, что нет), в будущем году Илзе ждали бессонные ночи.

Джек добрался до терминала авиакомпании «Эйр Флорида», но у нас ещё оставалось время.

— У тебя есть фотография твоего парня? Любопытные отцы хотят всё знать.

Она просияла.

— Конечно.

Фотография, которую она достала из красного кожаного бумажника, лежала в прозрачном пластиковом конверте. Илзе вытащила её и протянула мне. Не сомневаюсь, на этот раз мне удалось скрыть свою реакцию, потому что улыбка восхищения (скорее, глуповатая улыбка) не сошла с моего лица. А на самом деле? Я почувствовал, будто проглотил некий предмет, инородное для человеческого горла тело. Может, свинцовую пулю.

Меня поразило не сходство Карсона Джонса с мужчиной, которого я нарисовал в канун Рождества. К этому я морально себя готовил, с того момента, как увидел колечко, сверкающее на пальце Илзе. Поразил тот факт, что мой рисунок практически не отличался от фотографии. Словно я закрепил на мольберте именно её, а не фотографии софоры, кермека лавандового или фитолакки американской. Он был в джинсах и потёртых жёлтых рабочих ботинках, которые я не смог как следует нарисовать; его русые волосы закрывали уши и падали на лоб; в руке он держал книгу, в которой я узнал Библию. А более всего меня потрясла футболка «Миннесотских близнецов» с номером 48 на груди слева.