Сияние базальтовых гор - Федор Кабарин

— Вот-вот!

Профессор словно очнулся, повеселел.

— Слыхал, какой басок, а? С ветерком да ещё с огоньком — превеликая сила.

— Всё это хорошо, кабы не такие обильные осадки. Это же противоречит сухим реакциям газов.

— Да-а, — согласился профессор. — Дождик хорош, но не здесь. Вода и огонь живут рядом, да не дружат…

Владимир Петрович первым заметил приближающуюся машину и вскинул бинокль.

— Генерал Прозоров спешит. Видимо, что-нибудь случилось.

— Всё может быть, — согласился профессор. — Пойдём вниз.

Спустившись в фойе-гостиную, они услышали надрывный голос Зосима Лукича, переглянулись. Профессор подошёл к двери, тихонько приоткрыл её. Поняв, о чём идёт речь, сердито прикрикнул на Зосима Лукича и выхватил у него трубку.

— Кто это? А-а-а, каперанг Баканов… Что вы говорите? Да нет, нет. Вздор! Не слушайте вы этого паникёра. Ну, что мне с ним делать? Честен он до мозга костей, а трус до кончиков волос… Как вы сказали? Перевести? Вот-вот, хорошо. Избавьте меня, пожалуйста!..

Зосим Лукич, зная крутой нрав профессора, поспешил удалиться. В дверях он почти столкнулся с Прозоровым и, испуганно посторонившись, уступил ему дорогу.

Генерал, широко улыбаясь, шагнул навстречу Владимиру Петровичу.

— Здравствуй, здравствуй, Петрович! Ну, а старик где? Как у вас тут дела, настроение?

— Он там, — сказал вполголоса Владимир Петрович, кивнув головой в сторону соседней комнаты. — Доволен. В хорошем настроении. Вот только Зосим Лукич чем-то досадил, но он и его прогнал довольно миролюбиво.

— Что же такое мог выкинуть Зосим? Перепугался, видимо, грозы с ясного неба.

— Не знаю, Алексей Никитич. Ну, а как там в зоне?

— Превосходно! — Прозоров лукаво подмигнул. — Идём к старику, расскажу всё по порядку… Вот только три снаряда… Он взял Владимира Петровича под руку. — Да, только три снаряда полыхнули ниже заданной высоты. Ой, ой, ой, что было!

В эту минуту в комнату вошёл Споряну. Услышав слова генерала, он остановился, вопросительно глядя на говорившего. Тот с улыбкой продолжал:

— Ничего, ничего, инженер. Досталось только елям и лиственницам. Тем, что стояли за глухариным током. Гектаров эдак шесть плашмя положило. Вывернуло с корнем. А некоторые деревья, с гнилой сердцевиной или дуплистые, под самый корень оторвало и отбросило в сторону на пятьдесят-шестьдесят метров. А что если в такой воздуховорот попадёт самолет? Представляете…

На пороге показался-профессор.

— Что это вы гнали, генерал, сломя голову? Рискованно, рискованно! Ну, заходите, выкладывайте всё начистоту. Волнуюсь, братец, волнуюсь и не скрываю этого. Хочу знать всё.

Усадив генерала на диван, профессор опустился рядом в кресло и откинулся на спинку, положив ладони на массивные львиные головы-подлокотники.

— Слушаю, Алексей Никитич. Только всё, без утайки. Комиссия комиссией, а вы рассказывайте то, что сами видели.

Генерал начал обстоятельно излагать наблюдения, подкрепляя факты своими комментариями. Профессор, слушавший молча, вдруг поднялся и зашагал по комнате. Генерал умолк.

— Говорите, говорите, генерал.

Прозоров изложил мнение членов комиссии о преждевременных взрывах снарядов. Профессор вдруг остановился и сказал сухо официальным тоном:

— Дублированный чертёж двигателя серьёзно искажён. — Он зашагал по комнате, насупив брови. Потом остановился и сказал оживлённо: — Теперь всё поправимо: сам конструктор этим займётся.

— Завтра он приступает к работе, — вставил Прозоров.

— Ну и дела!.. — громко сказал появившийся на пороге Вахрушев. — Я вижу, Пётр Кузьмич и не подозревает, — сказал он, пожимая всем руки, — что он великий покоритель природы — повелитель дождей.

Профессор молча переглянулся с сыном, потом с генералом и устало опустился в кресло. Затем вновь поднялся и подошёл к окну. Стена ливня удалялась на юго-запад, закрывая весь доступный взору горизонт.

— Я звонил, профессор, в шесть пунктов, — между крайними 219 километров — и всюду дождь. И все поражены: с утра на небе ни облачка…

— Вы, Дмитрий Дмитриевич, пожалуй, отчасти правы. Но, может быть, это случайность? Если удастся всё повторить, то польза, безусловно, очевидна.

— Да вас, дорогой профессор, на руках будут носить жители засушливых районов.

— Значит, советуете повторить?

— Непременно!

— Неожиданно всё это получилось, но похоже, что Дмитрий Дмитриевич прав. Вот только удастся ли вызвать повторение такого обилия осадков?

— А вы попытайтесь десять, двадцать раз, — убеждал Дмитрий Дмитриевич. — Коли раз удалось, значит, ключ уже в ваших руках. Зрелище было просто фантастическое, захватывающее!

— Явление обычное, Дмитрий Дмитриевич, для нашего времени, — заметил Прозоров. — Страна развивается, растут люди, совершенствуется техника.

— Да-а, достижения нашей техники поистине огромны, — подтвердил профессор. — Что вчера считалось достижением, сегодня сдаётся в архив истории… — Он хитровато улыбнулся и положил руку на плечо Прозорова: — Помните, Алексей Никитич, как в 1918 году вы изобретали берёзовую пушку?

— Как не помнить, Пётр Кузьмич, — улыбнулся Прозоров, — вместе ведь мастерили.

И Пётр Кузьмич рассказал занятную историю. Было это в Сибири, в годы гражданской войны, в годы борьбы сибирских партизан с карательными отрядами адмирала Колчака и японскими оккупантами. Один из партизанских отрядов, которым командовал прославленный таёжный охотник Павел Ваганов, перехватил у колчаковцев два вагона боеприпасов, среди которых было 50 ящиков артиллерийского пороха. Свинец и гранаты, частично и картечь, нашли применение в отряде, вооружённом в большинстве своём охотничьими фузеями[2], штуцерами[3], берданками[4], марки, как говорили партизаны, тысяча девятьсот японской войны. Не находил применения только артиллерийский порох, ставший обременительным грузом в отряде.

Одни предлагали спрятать порох понадёжнее в тайге до лучших времён. Другие советовали использовать для подрыва мостов. Третьи — оборудовать самоходную мину-вагон и пустить навстречу бронепоезду колчаковцев. Партизанскому вожаку Павлу Ваганову больше нравилась идея вагона-мины. «Ну, а ты как думаешь, Алёха?» — спросил однажды Ваганов своего молоденького адъютанта Алексея Прозорова.

— Я думаю, пушку надо сделать, Павел Никитич, из кручёной берёзы и стрелять картечью по колчаковским поездам…

Партизаны встретили это предложение смехом, остротами. Ваганов назвал его детской игрушкой, пустой затеей. Только один партизан, молодой преподаватель химии Томского института Пётр Кремлёв, заинтересовался «берёзовой пушкой». Вместе с Прозоровым они раздобыли нужные инструменты. Выбрали в лесу и спилили приземистую кручёную берёзу. Сначала раскалённой пешней, потом длинным ломиком прожгли в центре берёзового бревна подобие ствола. Рассверлили его на самодельном станке и загнали вовнутрь разысканную в ближайшем депо четырёхдюймовую трубу. Тыльный конец её был наглухо заварен стальной втулкой.

Пушка понравилась отряду и действовала безотказно. С тех пор изобретателя деревянной партизанской пушки Алексея Прозорова все в отряде стали называть в шутку «командиром берёзовой артиллерии». Образцы этих пушек можно и сегодня встретить в музеях Сибири…

У подъезда послышались голоса генерала Галаджи, членов комиссии. Профессор пошёл им навстречу.

— Прошу, — обратился он к прибывшим, — в моё подземное хозяйство. О применении нового топлива вы уже имеете представление по запуску самолётов-снарядов. Теперь посмотрим его наземное применение. Может, и к вам вопросы будут.

Спускаясь по ступенькам к лифту, генерал Галаджи взял профессора под руку и резко остановил:

— А вы знаете последнюю новость?.. Со вчерашнего дня Дмитрий Дмитриевич первый секретарь обкома партии.

— Поздравляю! От всей души поздравляю, весьма рад, — повторял профессор, пожимая руку Вахрушеву. — Это очень кстати. Теперь нам так нужна высокая поддержка, Дмитрий Дмитриевич.

— Можете быть уверены, дорогой профессор, — партия найдёт силы и средства для поддержания новаторов науки.

Прозоров, поздравив Вахрушева, пошёл рядом, рассказывая что-то.

ГЛАВА VI

В ПОДЗЕМНОЙ ЛАБОРАТОРИИ

Лифт остановился. Из распахнувшихся дверных створок потянуло прохладой. Профессор скрылся в полумраке сводчатого углубления. Щёлкнул выключатель. Вспыхнул ровный свет матовых бра, осветивших кафельную площадку, покрытую ворсистой ковровой дорожкой, у окончания которой, словно нехотя, пошевелилась массивная глыба гранита. Медленно поворачиваясь вокруг своей оси, она поползла в тело стены, открывая вход в тёмный сводчатый тоннель. Пройдя шагов сто в его полумраке, Дмитрий Дмитриевич проговорил нараспев: