Фавориты Екатерины Великой - Нина Соротокина

Солдат увещевали придворные, и Шувалов, и Разумовский, и Орловы, но те продолжали буянить. Что делать? Пошли будить государыню. На следующее утро был издан специальный манифест, в котором солдат благодарили за усердие, но напоминали о воинской дисциплине. Если и дальше они будут верить «рассеиваемым злонамеренных людей мятежным слухам, которыми хотят возмутить их и общее спокойствие», то за непослушание они своими начальниками наказаны будут. «С того самого дня, — далее пишет Державин, — приумножены были пикеты, которые во многом числе с заряженными пушками и с зажжёнными фитилями по всем местам, площадям и перекрёсткам расставлены были».

Теперь нужно было наградить людей, которые помогли Екатерине занять трон, и сделать это надо было мудро и щедро, чтобы не было обид и соперничества. Награды выглядели как повышение по службе, как раздача новых придворных чинов и жалование пожизненных пенсий, и, конечно, деньги, и, конечно, дарованные усадьбы с душками, то есть с крепостными крестьянами. На народное гулянье и подарки Екатерина потратила огромные суммы.

Императрица вернула из ссылки Бестужева. Противники переворота и люди, близкие к Петру III, если и были наказаны, то очень мягко. Это был уже новый стиль правления. Пряник в руках казался Екатерине более действенным средством, чем жестокая расправа. Арестованный канцлер Воронцов и племянница его Елизавета очень скоро обрели свободу. Никого бы не удивило, если бы императрица отправила бывшую фаворитку в монастырь, это было вполне в духе эпохи. Но Екатерина даже не стала сама заниматься этим вопросом. Вот записка к Елагину: «Перфильевич, сказывал ли ты кому из Лизаветиных родственников, чтоб она во дворец не размахнулась, а то боюсь к общему соблазну завтра прилетит». Елагин навёл порядок. Елизавете Воронцовой было велено жить в своей подмосковной деревне и не показываться в столицах. Вскоре она вышла замуж за бригадира Полянского и была вольна выбирать себе местожительство. Миних тоже не был наказан. Старый боевой генерал получил назначение в Ревель.

Кратковременному аресту подверглись люди, близкие к Петру, но вскоре они уехали из столицы. Гудович вышел в отставку и уехал в своё имение, Волкова, как человека толкового и делового, направили губернатором в Оренбург.

В самые первый дни правления Екатерины перед ней стоял вопрос: что делать с самим свергнутым императором? Понятное дело, за границу его отпускать нельзя, значит, надо держать под арестом. Где? В Шлиссельбургской крепости, разумеется, подальше от Петербурга. Беда только, что там уже сидит свергнутый законный император, многострадальный Иван Антонович — племянник Анны I, которую в русской исторической традиции называют Анной Иоанновной. Подданные в данный момент мало интересовали Екатерину, пока шло общее ликование, их ничем нельзя шокировать, но что скажут на Западе?

Чтобы два свергнутых императора не сидели в соседних камерах, Ивана решили перевести в Кексгольм. За двадцать с лишком лет тюрьмы он не раз менял «местожительство». Петру решили подготовить лучшие покои, туда уже привезли некоторые его вещи, а потом дело застопорилось. Все понимали, что лучшим исходом для всех была бы смерть Петра. Он вообще был слаб здоровьем, а от последних треволнений ожили старые болезни. У него перестал работать желудок, его мучили головные боли и обмороки. Хорошо бы, конечно, естественная смерть, но ведь можно и помочь. Но Екатерина была категорически против подобных действий.

Последнее послание Петра к жене датировано 30 июня: «Ещё я прошу, не приказывайте офицерам оставаться в той же комнате, так как мне невозможно обойтись с моей нуждой». Он также выражал желание, чтобы к нему приехал его врач Людерс. Но врач заупрямился. Он понимал: только покажись он в Ропше, и его ждёт роль узника при больном. Однако лекарства Петру он всё же назначил.

Екатерина сама распорядилась, чтобы больному доставили врача, обер-камердинера Тимплера, арапа Нарцисса, скрипку и любимую собаку. 2 июля пришло письмо от Алексея Орлова: «Пётр очень занемог, и схватила его нечаянная колика, и я опасен, чтобы он сегодняшнюю ночь не умер, а больше опасаюсь, чтоб не ожил». Если Орлов рискует писать такое императрице, значит, у них по этому вопросу полное понимание.

Людерс всё же поехал в Ропшу, а вместе с ним хирург, а 6 июля Екатерина получила последнее письмо из Ропши — от Алексея Орлова. Тон письма странный, словно его писал не совсем трезвый человек. «Матушка, милосердная государыня, как мне изъяснить, описать, что случилось: не поверишь верному своему рабу, но как перед Богом скажу истину. Матушка, готов идти на смерть, но сам не знаю, как беда случилась. Погибли мы, когда ты не помилуешь. Матушка, его нет на свете, но никто сего не думал, и как нам задумать поднять руки на государя! Но, государыня, свершилась беда. Он заспорил за столом с князем Фёдором Борятинским; не успели их разнять, а его уже и не стало. Сами не помним, что делали, но все до единого виноваты. Помилуй меня, хоть ради брата. Повинную тебе принёс — и разыскивать нечего. Прости или прикажи скорее окончить. Свет не мил: прогневили тебя и погубили души навек». Эту записку увидели только после смерти Екатерины, она пролежала в шкатулке тридцать четыре года.

Никто из виновных в смерти Петра не был наказан. Остался ещё документ, это отчёт секретаря датского посольства Шумахера. По его версии, убийца вовсе не Барятинский. В отчёте также упоминается и камер-лакей Петра Маслов, которого забрали от императора и отправили неизвестно куда. «Сразу же после увоза слуги, один принявший веру русскую швед из бывших лейб-компанейцев — Шванович, человек очень крупный и сильный, с помощью некоторых других людей жестоко задушил императора ружейным ремнём». Тот же Шумахер утверждает, что Пётр умер не 6 июля, а 4-го. Но можно ли секретарю верить? И откуда в датском посольстве такие сведения? Н.И. Павленко предполагает, что хирург в Ропше понадобился не для лечения, а для вскрытия тела. О вскрытии Екатерина потом писала, но документы не сохранились.

Дашкова: «Я нашла императрицу в совершенном отчаянии; видно было, под влиянием каких тяжких дум она находилась. Вот что она сказала мне: „Эта смерть наводит на меня невыразимый ужас; этот удар меня сокрушает“. О смерти императора народ оповестили 7-го июля Манифестом: „В седьмой день после принятия нашего престола всероссийского получили мы известие, что бывший император Пётр III умер обыкновенным, прежде часто случавшимся ему припадком гемороидическим и впал в прежестокую колику“». Далее идёт перечисление всяческой оказанной императору врачебной помощи, «не презирая долгу нашего христианского и заповеди святой». «Но, к крайнему нашему прискорбию и смущению сердца, вчерашнего вечера получили мы другое, что он волей Всевышнего скончался» — и так далее, много подобающих случаю бессмысленных слов.