Тропы Алтая - Сергей Залыгин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Из городка Н. Вершинин мчался на «газике» больше суток, плохая погода ничуть не смущала его. Плохая погода даже к лучшему — будет время не торопясь поговорить с Андреем. Когда же вдруг проглянуло солнце и почувствовалось сразу, что ненастью пришел конец, а спустя несколько часов знакомые вершины засияли ему, он подумал, что и это хорошо, это даже лучше — определенно «на руку»!
Палатки отряда он заметил вблизи села Усть-Чара. Три в ряд входом на восток. От палаток, должно быть, открывался неплохой вид.
«Андрюхина установка, — подумал Вершинин. — Андрюха любит такие места выбирать под табор!»
Велел шоферу остановиться:
— Надо одну знакомую лиственничную куртинку обследовать…
Отошел от дороги в сторону. Прислонился к огромному стволу.
Лес просыпался после долгой туманной дремы, после ненастья. Подроста в лесу совсем не видно, деревья стояли в один ярус — это был такой лес, который называется естественным парковым насаждением лиственницы сибирской. Когда-нибудь давно, лет, может быть, сто пятьдесят — двести тому назад, он принялся по гари. Гарь возникла от костра кочевника, а еще вернее — от молнии. Лес был строевой, диаметр стволов на уровне груди сорок пять — пятьдесят сантиметров. Склон — южной, благоприятной для произрастания леса экспозиции. Растительный покров — разнотравный, из цветов заметнее всего желтые адонисы. В лесу этом давно уже не было борьбы между породами, внутривидовой борьбы между разными поколениями лиственниц, между травянистыми растительными сообществами — все здесь устоялось за полтора-два века, уравновесилось. Ни кустарники, ни древесная молодь не вступала сюда, под тень огромных крон, травы и дернина заглушали тут все семена. Лиственницы были могучи, спокойны, тихи… Они как бы все еще отдыхали от давней борьбы за существование на этом пологом и солнечном склоне, прислушивались к завоеванному ими спокойствию следующего века, а может быть, и следующего за следующим…
Травы были ровные-ровные, повсюду только чуть выше колен, совсем не зеленые, а какие-то прозрачные на солнце и сизые, с лиловыми оттенками цветущих злаковых повсюду, куда деревья бросали тени… Очень влажными были травы, и даже не росные, а все погруженные в прозрачный пар. Прохлада слегка колеблющегося пара обволокла Вершинину ноги и пахнула ему в лицо.
«Ну вот, Андрюха, — не то подумал, не то прошептал тихо Вершинин. — Вот и я! Здорово!»
«Здорово, отец!»
«А я, Андрюха, спешил… Соскучился что-то, парень. Давно хотел тебе сказать…»
«Так что же молчал до сих пор?»
«Будешь старше — узнаешь, что такое время, как его не хватает. Как не входит, не укладывается жизнь в то время, которое ей отводится. Как начинаешь поспешно ее в это время втискивать…»
«И нынче — не хватает?!»
«Нынче могу говорить… Никуда я, Андрюха-Цезарь, нынче не тороплюсь. Поговорим…»
«Слушаю тебя, батя. Поговорим…»
И в самом деле — зачем люди вечно торопятся?.. Едва человек научится думать, как уже торопится.
Тут солнце сильно припекло и блеснуло в самые глаза, так что Вершинин невольно и надолго зажмурился. Откуда такой яркий свет, если он стоит в тени?
Взглянул на часы — не может быть: больше часа простоял здесь, в естественном лиственничном насаждении, не может быть!
Вышел на дорогу, машины нигде не видно. Неужели шофер без него уехал к палаткам? Кто ему разрешил?
Но машина была здесь, между двух огромных придорожных кустов — не сразу ее заметишь, а водитель, расстелив на земле плащ, крепко спал, подложив под кудлатую голову кулак… Как-никак ночь провел за баранкой.
Разбудил шофера.
— Ты что же, друг! Торопиться надо! Осталось-то каких-нибудь полкилометра, там и отдохнем! Отдохнем на славу!
Подъехали к лагерю.
Первым вступил в разговор с начальником Лопарев — объяснил, что сегодня отряд не выходит на работу, так как в лесу после ненастья очень сыро, спросил, как Вершинин доехал, когда он захочет поговорить о делах «с толком». Разговаривая, Лопарев надвинул свой кожаный картуз на лоб.
— Успеем! — ответил Михмиху Вершинин. — Не беспокойтесь, успеем! — Ответил добродушно.
Реутский был очень вежлив. Вежливость понравилась обоим.
На Онежку Вершинин взглянул между прочим.
Рита испытывала неловкость перед начальником: она была в брюках, в сапогах, в пестрой ковбойке и белой шляпе с кисточками на полях и смутилась, но чуть-чуть, едва заметно. А Вершинин-старший это заметил и усмехнулся. Тогда Рита вытаращила на него свои огромные черные глаза и смутила его. Вершинин спросил:
— А где же Николай Иванович? Где отпускник наш?
Рязанцев числился в отпуске, но путешествовал с экспедицией, это обстоятельство нужно было отметить при всех.
— Ушел в деревню! — ответил ему Лопарев. — Кажется, во-он на плотине что-то делает, отсюда не видать толком…
Вершинин открыл футляр, вскинул к глазам бинокль. Смотрел долго и внимательно.
— Там!.. И не один. Толстяк какой-то рядом, в белых штанах, и еще кто-то третий.
Про себя решил: «С районным начальством Рязанцев знакомство сводит. Прыткий, оказывается!»
Но вот наконец вышел из палатки Андрей.
— Здоро̀во, батя!
— Здравствуй! — Вершинин протянул руку. — Значит, в форме?
— Вроде бы… — Андрей был загорелый, сильный, уверенный. Рюкзак за плечи — и пойдет шагать по горам без устали, и пойдет…
— С кем же ты в палатке живешь? С Рязанцевым?
— С Реутским гнездовался, а нынче — с Лопаревым. С Михаилом Михайловичем…
— Так, так…
Андрей спросил о матери, о сестре, есть ли письма от брата. Вершинин-старший отвечал односложно: «Здоровы. Все в порядке».
Ответил, прошелся вдоль палаток раз-другой. Андрей же все стоял в позе, очень похожей на лопаревскую: руки за спину, шляпа на лбу. Ждал, что еще скажет отец.
Вершинин-старший поравнялся с сыном, остановился, качнулся взад-вперед на каблуках, махнул палкой.
— Ну, Андрюха, а твой батька, твой старый Тарас Бульба, очень может быть, члена-корреспондента заработает. Шансы возросли. И еще возрастут, пока он тут по Алтаю лазает. — Жестом пригласил сына продолжать беседу.
— А ты, батя, у краеведов был?
Они внимательно посмотрели друг на друга. Вершинин-старший ответил:
— Был…
— Краеведа Бурцева о возделывании люфы на мочалку слушал?
— Слушал…
— Но планах краеведческого общества сам речь толкнул… Каждый год одно и то же…
— Но ты же бываешь в Н. не каждый год?
— Потому и не бываю, что…
— Чем тебе мешают энские краеведы? Чем, спрашивается? Старики, милые люди. Увлеченные. Ты со своим молодым и жестоким эгоизмом сначала сам достигни чего-нибудь, а тогда поймешь, что и они приносят пользу!
— И результат приносят?
— Так вот и надо им помочь! Должны же мы оказывать помощь неофициальной науке?
— Когда есть время, ну хотя бы на обратном пути из экспедиции…
«Так я и знал! — подумал Вершинин-старший. — Так и предчувствовал: говорит точь-в-точь как Лопарев. Его словами. Значит, нашли общий язык!»
— Слушай, Андрей, а ты будешь рад за отца, если ему присвоят члена-корреспондента? Если — вдруг?
— Нет. Не буду.
— Д-да… — сказал Вершинин-старший. — Ну, не беспокойся: мне его и не присвоят, этого звания.
Не беспокойся!
Вершинин-старший несколько раз прошелся вдоль палаток, все убыстряя и убыстряя шаг. Подбежал к «газику», дернул шофера за рукав.
— Едем сейчас же в луговой отряд! К Свиридовой! Сначала туда! Дней на пять едем!
Вершинин-старший вернулся в отряд Лопарева через два дня.
Глава шестая
Жизнь в экспедиции шла своим собственным, присущим ей порядком.
Вершинин-старший делил время между двумя отрядами — луговым, который обследовал нижнюю границу леса, и высокогорным, но всякий раз, как высокогорный отряд, закончив работу в одном месте, переезжал на другое, он обязательно был с ним. Любил двигаться, перемещаться. Очень любил выбирать места стоянки.
Где-нибудь метров за двести-триста до верхней границы леса, на поляне, становился в позу, вытягивал руку в белой брезентовой рукавице, с огромной дубиной и произносил:
— Здесь!
— Здесь будет город заложен! — вполголоса говорил Андрей, оглядывался кругом, потягивал носом воздух и определял: — Палатки лицом сюда.
Четыре палатки разбивали в ряд, входом в ту сторону, куда показывал Андрей.
Все было чужим кругом и незнакомым всего лишь час или два, не больше. А потом каждый кустик, каждый камень вблизи лагеря приобретал свое назначение.
Среди камней на берегу ручья появлялся один такой, с которого неизменно черпали воду; ниже по течению каждый выбирал себе камень, чтобы с него можно было удобно умываться, чтобы была на нем ложбинка для мыла и зубной щетки.
