Чудо за порожком - Владислав Анатольевич Бахревский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Спас Господь нас от одной беды, а другая вот она. Кормить ведь нужно детей. Продовольствия завхозы крепко убавили. Все ходячие ребята, и мы с ними, с утра в лес. Дички собирать, шиповник, боярышник, тёрн. Да ведь человек на ягодках не долго протянет. Кого ещё посылать. Сама по аулам ходила, меняла одежонку лишнюю, простыни, безделицы уцелевшие — на хлеб, на кукурузу, на картошку. Чего дадут — лишь бы есть было можно.
Снег выпал, а дров нет. Пришлось идти в лес, деревца рубить. Силёнок мало, а палаты огромные, холод. И беда к беде. Гестапо в Теберду приехало. Приказали составить списки детей красных командиров, коммунистов и евреев. Назначили нам главного врача, Петренко фамилия. Грешница, не могу простить эту самую Петренко! Списки составляла дотошно. Сердючка наша, Аннушка, — смелая голова — пробралась ночью в её кабинет и два листа из журнала с тем списком выдрала аккуратненько. Шестьдесят жизней спасла.
— А ты, прабабушка? — спросила Поля.
— Я за Дору Петренко скандал устроила. «Вычёркивайте, — требую. — Сама ее отца видела — он врач». А какое врач — комбриг. И уж, конечно, коммунист. Ещё Мару отстояла. Убедила, что ее родители не евреи, а греки.
— Они были греки?
— Нет, Полинка, но спасая человека, сказать неправду — святое дело. Ночью перед страшным днём, в моё как раз дежурство, мальчик один позвал. «Я, — говорит, — в списке первый. Окрестите меня». «Деточка, — шепчу ему. — Священника и в России теперь не найдёшь, церкви закрыты, а здесь и подавно страна мусульманская». «Тогда, — говорит, — попросите Бога сами за меня и святой водичкой на меня побрызгайте». «Помолюсь! — отвечаю. — Как умею, помолюсь, но воду без священника, нельзя освятить. Да и креста взять неоткуда». Он глазёнками смотрит ласково, а сказал — совсем ведь мальчишечка — по-мужски: «Вы сами крестик сделайте. Пусть деревянный, но опустите его в воду, прочитайте молитву».
— Немцы его не убили?
— Мама! — бабушка даже с полу поднялась. И прабабушка поднялась. И Поля. К столу сели.
Поля сказала:
— Бабушка-прабабушка, ты говори правду без утайки. Я переживу.
— Ах, Полюшка! Даже досказывать такое тоже силы надобны. Положили в эту проклятую машину наших мальчиков и девочек. Друг на дружку, как дрова. Они же в гипс закованы. Больших, маленьких, совсем маленьких. По списку.
— А того мальчика?!
— Мимо прошли. Уцелел. Но всех других газом уморили. А потом собрали взрослых евреев. Отвели подальше, приказали могилу выкопать и всех расстреляли. Врачи на гуманность надеялись. Немцы, мол, Европа. А Европа-то вон какая.
— Это же были фашисты! — сказала Поля.
— А кто Югославию в наши мирные дни бомбил? Как раз демократы. И всё-таки самое страшное, Полюшка, это было утром к ребяткам идти. Они смотрят и все хотят есть, а у нас с Аннушкой да с тёзкой-то твоей горячая вода с ложкой крупы. На второе опять горячая вода с горсткой каких-нибудь ягод. Ни лекарств, ни бинтов. И шестьсот глаз.
— Тысяча двести, — сказала Поля.
— А мы всё-таки жили! Даже ёлка у нас была. Сорок третий год встречали, как положено. С подарками — всем по кусочку сахару. Но главным подарком были разведчики. Наши! И мы стали ждать — армию. Дождались. У нас очень мало умерло. Дети были совсем маленькие, но терпеть умели и перетерпели. И я с ними перетерпела.
— Но халата белого больше не носила! — сказала бабушка.
— Не могла. На стройку пошла работать, в педучилище поступила. С детьми-то не рассталась. Принимаешь первоклашек, а выпускаешь грамотный, умный народ. Десятилеточек. В начальной школе ребята и порядок любят, и учиться хотят. Всё понимают, всё у них получается. Это потом — алгебра, тригонометрия, анализ литературных образов, и прочее, прочее.
— Ты говоришь это так, будто науки не надобны! — рассердилась бабушка.
— Науки надобны, но преподавать их нужно иначе. Ах, Полюшка! Как же я любила сияющие глаза мальчиков и девочек и поднятые руки — знаем! Знаем! Любим! Маленькие дети не просто живут, они живут любя.
— Это правда, — сказала Поля. — Я всё люблю. И тебя, бабушка-прабабушка, и тебя, бабушка. Я даже соседского мальчишку люблю.
— Вот и славно, — сказала Анна Порфирьевна. — Кто умеет любить людей, прощать им, того и Господь любит.
— А что нужно прощать?
— Малое, большое, всякое…
— А ты простила немцев?
— Я не простила тех, кто оставил нас немцам с детьми в гипсе. Я человек грешный. С Тебердой живу в сердце. С Тебердой весь мой век.
КТО КЕМ БУДЕТ
Георгий сидел в шалаше.
— Тебе не скучно? — спросила Поля. — Сидишь, ничего не делаешь. Даже книжку не читаешь.
— А кто шалаш строил? Я строил, я и сижу. Пошукай огурчик-то!
Поля пошукала. Нашла ровненький, в пупырышках.
— Давай играть, если хочешь, — предложил Георгий. — Ты будешь миллиардером, самым на земле богатым, а я киллером.
— Ты мечтаешь вырасти убийцей?
— Чегой-то?! Просто у киллеров жизнь клёвая. То они в Лос-Анджелесе, то на Гавайях, в Париже, в Москве…
— Но их работа — убивать.
— А тайные агенты? Они ведь тоже убивают. А спецназ? Все — убийцы.
— Моя бабушка говорит: смотреть телевизор — всё равно, что в банду вступить. Я не знаю, как у вас, а в Москве хозяева телевидения — враги человечества. Они, правду сказать, в сто раз хуже киллеров.
— По телевидению, между прочим, президентов показывают.
— Разрешать снимать себя такому телевидению — грех!
— Я нарочно сказал про киллера! Если хочешь знать, я все эти города — ненавижу. Они землю убивают. От них же и в воздухе яд, и в земле.
— И в людях, — сказала Поля.
— Я буду здесь жить, птиц защищать от людей. А ты кем будешь?
— Мамой. Я рожу, как моя прапрабабушка, шестнадцать детей.
— Здорово! — одобрил Георгий. — Но работать всё-таки надо. Детей растить дорого.
— Я буду солнце изучать. Ну и звёзды, конечно. Но главное — солнце. Когда-нибудь люди станут могучими, что и солнцу смогут помочь. Убирать с него всякие пятна. Если о солнце не заботиться, оно ведь погаснуть может.
— Запросто, — согласился Георгий. — Здорово ты придумала. А я знаю на небе луну, солнце да Большую Медведицу.
— Я тебе покажу и звёзды, и созвездия.
Георгий выглянул из шалаша.
— Скорее бы!
— Что
