Честь: Духовная судьба и жизненная участь Ивана Дмитриевича Якушкина - Александр Лебедев

«Надо было палить!» — несомненно, относится к сфере «средств».

Сложная и порой достаточно глухая связь существует между целью и средствами вообще. Цель не оправдывает средств, но она их и не определяет. Между целью и средствами происходит некое взаимодействие особого рода, ибо цель находится в сфере будущего, а средства — дело настоящего, уже имеющего, как говорится, быть. Связь между будущим и настоящим. Влияние будущего на настоящее и настоящего на будущее. По средствам судят о цели — и декабристы прекрасно понимали это. Каковы средства, такова и цель. Но в то же время это и не совсем так — цель и средства являются элементами некоего единого процесса, в котором цель может, видимо, выполнять роль проекта, тогда как средства будут выполнять роль строительных средств. Ни средства, ни цель сами по себе, в отдельности, без взаимосоотнесенности, не могут, как видно, быть вообще как-то оценены, квалифицированы, они вообще и не существуют по отдельности. Члены тайных декабристских обществ в своих проектах относительно того общественного устройства, которое они полагали своей целью, предусматривали безусловный запрет тайных обществ, негласной политической деятельности вообще. Это обстоятельство было несомненным и для южан, и для северян. Характерный, думается, факт. Во время следствия одни и те же действия подследственными декабристами зачастую трактовались совершенно по-разному, и отнюдь не только из одних тактических соображений или интересов самосохранения — порой тут вкрадывалось «разночтение» относительно истинного смысла самих действий и, главное, их цели. Характерным образом именно на пути подмены цели, которая бы достигалась определенными средствами, по поводу которых спора уже быть не могло, пытался строить свою линию защиты Завалишин. Феномен Завалишина в данном случае очень красноречив и достаточно исторически значителен, он словно бы приоткрывает перспективу возможности подстановки цели в том механизме «оправдания средств», который так бойко пойдет в дело позже уже не в целях мистификации следствия, как это было у Завалишина, а в целях провоцирования последствий, на которые уже невозможно оказать влияния, как это будет, скажем, у Нечаева или как это будет планироваться Ткачевым…

«…Я предлагал государю употребить то же средство для утверждения единовластия, какое было употреблено тогда, — сделать подобие Крестовых походов для сего.

Учредить Орден рыцарской, из всех народов — дав ему блестящие одежды, назначив действия вне Европы, поставив целью восстановление Истины, распространение Просвещения и Веры Христианской.

Цель, известная правительствам, было изведение из наций всего, что после столь долгого времени волнений осталось в них буйного…»

Впрочем, не только следствие старался мистифицировать своими рассказами о рыцарском Ордене Восстановления Д. Завалишин, но, как это ни парадоксально, и самих декабристов. Во всяком случае, существовал сочиненный Завалишиным так называемый «Устав Ложного Ордена», который положительно был воспринят рядом декабристских деятелей.

«…В самых постановлениях Ордена — противности, ибо цель его, будучи соделание свободными народы, в другом месте признается явно существование самодержавной власти».

Завалишин «…объявляет, как и прежде показал, что он хотел вступить в Тайное Общество для открытия оного правительству».

Для современного читателя показания Завалишина могут казаться достаточно наивной хитростью, но время с неизбежностью абстрагирует нас от той атмосферы запутанности и тайны, которые тогда сбивали с толку и страшили следствие и самого царя. Ведь благодаря своим уловкам Завалишину удалось-таки на время выйти сухим из воды, после того как он уже был привлечен к дознанию на основании прямых показаний, сделанных по поводу его роли в Тайном обществе Рылеевым и некоторыми другими подследственными. Тогда же был привлечен к делу, к слову сказать, и Грибоедов. Завалишин был отпущен. А потом вновь привлечен на основании новых свидетельских показаний. Мичман Дивов показал, к примеру, что «настоящее намерение возмутителей 14 декабря было — ниспровержение престола и истребление царствующей фамилии, — читаем мы в делах следствия, — что первая мысль о сем была внушена ему и прочим офицером Гвардейского Экипажа лейтенантом Завалишиным». Поэтому Комитет и решил «допросить о сем лейтенанта Завалишина…». В тот же самый день «…лейтенант Завалишин сознался, что действительно имел с Дивовым, Беляевыми, Арбузовым и прочими разные разговоры вольные, и говорил о необходимости начать революцию истреблением императорской фамилии, но объясняет при том, что он к тому был побуждаем намерением открыть в подробности государю Тайное Общество, коего существование ему было сообщено Рылеевым и в коем он подозревал, что сказанные офицеры находились».

Вот и разбирайся. Тогда с Д. Завалишиным вроде бы разобрались. Хотя уже и сам по себе стиль поведения этого деятеля, стиль его мировосприятия и мироистолкования, как о том свидетельствуют и его «Записки», в частности, были уже очень характерны, очень примечательны, автора этих «Записок» все тянуло обнаружить если не прямую низость, то суетность подлинных побудительных мотивов тех или иных поступков и действий его сотоварищей по движению. Завалишина впрямь тянуло к разоблачительству…

«Завалишин не выдумывал факты или не лгал сознательно; но, в силу тех свойств своего характера, которые заставляли его так преувеличивать свое собственное значение, он и к другим личностям подходит со столь же гиперболическим отношением. Только применение этого гиперболизма — обратное: он невероятно каждый раз сгущает краски и упрощает мотивы, выдвигая на первый план все отрицательное и достойное порицания и затушевывая положительное».

«Иерархия значимых элементов поведения складывается из последовательности: жест — поступок — поведенческий текст. Последний следует понимать как законченную цепь осмысленных поступков, заключенную между намерением и результатом. В реальном поведении людей — сложном и управляемом многочисленными факторами — поведенческие тексты могут оставаться незаконченными, переходить в новые, переплетаться с параллельными. Но на уровне идеального осмысления человеком своего поведения они всегда образуют законченные и осмысленные сюжеты. Иначе целенаправленная деятельность человека была бы невозможна. Таким образом, каждому тексту поведения на уровне поступков соответствует определенная программа поведения на уровне намерений. Отношения между этими категориями могут принимать весьма сложный характер, в конечной степени зависящий и от типа данной культуры. Они могут сближаться — в случае, когда действительность и ее осмысление стремятся «говорить общим языком», — или сознательно (или бессознательно) расходиться. Ко второму случаю следует отнести и романтический «разрыв мечты и существенности» (Гоголь): расхождение «текстов поведения» и снов (программ поведения) художника Пискарева из «Невского проспекта» и дополнение жалкого поведения заманчивыми программами, выдаваемыми за реальность, — вранье Хлестакова или воспоминания генерала Иволгина. Трагическим вариантом этого случая будут мемуары Д. И. Завалишина. Напомним, что князь Мышкин не обличил генерала и не высмеивал его, как Гоголь своего героя, а серьезно принял его воспоминания как «поступки, совершенные в намерении»; оценивая упоенное вранье генерала о его влиянии на Наполеона, он говорит: «Вы сделали прекрасно (…), среди злых мыслей вы навели его на доброе чувство». Мемуары Завалишина заслуживают именно такого отношения».

Когда уже в 80-х годах XIX века мемуары Завалишина начали публиковаться в «Русской Старине», они встретили резкие протесты оставшихся к тому времени в живых декабристов, что наряду с цензурными затруднениями воспрепятствовало их публикации в ту пору. «Записки» Завалишина были опубликованы лишь в 1904 году в Мюнхене; позднее появлялись в научных изданиях отдельные, ранее не публиковавшиеся главки «Записок». Думается, что и в судьбе «Записок», и в натуре их автора не все можно в достаточной степени объяснить на уровне понятийного ряда; «жест — поступок — поведенческий текст». В этом случае может, пожалуй, как-то ускользнуть или отойти на задний план нравственно-целевая установка определенного типа поведения, поступка или даже характера. И почти уже наверняка окажется затушеванной социально-психологическая тенденция данного феномена. А ведь было-таки нечто, знакомое нам по Нечаеву и иным сходным «случаям» из истории позднейшего развития русского общественного движения, и в особого сорта мистификаторстве Завалишина, и в его неудержимом влечении к «разоблачительству», в самой его страсти раскрыть «всю подноготную», а главное, пожалуй, в его готовности перетолковать чуть не любые поступки и средства, точнее, смысл поступков и средств при помощи замещения цели, достижению которой они предназначались…