ГИТЛЕР, Inc.Как Британия и США создавали Третий рейх - Гвидо Препарата

Теперь мы перейдем к рассказу о германской революции, ес­ли ее можно так назвать, — такой революции просто не могло быть — по тем причинам, которые ясно изложил Веблен после тщательного анализа природы европейского рабочего движе­ния конца девятнадцатого века: на основании этих ранних на­блюдений, каковые он соединил с внимательным изучением состояния обреченного рейха и позже оказался в состоянии в 1920 году выдать свое поразительное пророчество.

К началу двадцатого века социалисты промышленно развитых стран Запада, за исключением немногочисленных закоснелых

воинствующих ортодоксов, отказались от самой идеи «револю­ции».

Массы рабочего класса стали проявлять меньше недовольст­ва по поводу жилищных условий и питания, которыми их обеспечивал правящий и господствующий класс: бесплатные кварти­ры стали несколько больше, а меню с каждым годом становилось разнообразнее. Воплощение принципа «хлеба и зрелищ» (еды и кинематографа) внесло свою ленту в успех тех мер, какие предприняли капиталисты для укрощения недовольства масс.

В Германии к 1912 году, когда SPD (Sozialistische Partei Deutschlands) — Социалистическая партия Германии, самая массовая и самая организованная из соцпартии мира, — стала ве­дущей политической силой в стране, набрав 34,8 процента го­лосов на всеобщих выборах 1912 года (2), приобретенное рабочими отвращение к ветрам перемен нашло свое концент­рированное выражение в высказывании Августа Бебеля, этого немецкого социалистического Наполеона, который характери­зовал революцию как «величайший тарарам» (der grosse Kladderatatsch) (3).

Коротко говоря, рабочие муравьи немецкого муравейника не испытывали острого желания бунтовать, как не имели его их братья по классу во Франции и Британии, также не желавшие рубить сук, на котором сидели. Рабочие желали компромисса подобно членам экипажа китобойного судна, которые не захо­дят дальше споров с капитаном относительно своей доли.

Но в принципе, по самой своей сути, все социалисты были интернационалистами — братьями, невзирая на разделявшие их границы, — и пацифистами. Потом разразилась война, и вели­кое космополитическое единство мирового сообщества социа­листов, так называемый II Интернационал, который претендо­вал ни больше ни меньше как на Нобелевскую премию мира, разлетелся вдребезги под действием центробежных сил шови­нистического угара (4).

В августе 1914 года парламентская фракция SPD единодушно проголосовала за предоставление военных кредитов. В Англии и Франции пролетарии точно таким же образом дружно постро­ились под знаменами и изъявили готовность стрелять в своих братьев по ту сторону линии фронта. Кайзер прибегнул к весьма удачному риторическом)7 приему, провозгласив, что отныне не признает никаких партий, за исключением немцев.

«Это предательство!» — провозгласили немногочисленные вожди непримиримых левых, возложив на обуржуазившихся ли­деров Социал-демократической партии Германии ответствен­ность за отход от интернациональных и гуманистических идеа­лов партии. Революция, утверждали левые, была принесена в жертву компанией цеховых мастеров, превратившихся в обыч­ных буржуа, чья роль состояла в трансформации силы рабочего класса в самодовольную подпорку капиталистической цитадели.

И это обвинение было недалеко от истины. Более точно этот союз элиты и пролетариата, заключенный во имя патриотичес­кого предрассудка, можно назвать наивысшим достижением консерватизма. Правящий класс, возглавляемый германским императором, бюрократической и деловой элитой, объединен­ными в рамках либерального государства и в большой мере «за­щищенных от экономических трудностей, господствующих во всех современных высокоорганизованных обществах», был (и до сих пор остается) по самой своей природе носителем стан­дартов таких видов социально незрелой (то есть варварской) деятельности, которая вызревает в скрытых от глаз недрах не­заслуженной или наследственной праздности, — например, спорт, финансовые махинации и война (5).

Люди, униженные жалкой бедностью, и все те, чья энергия целиком и полностью поглощается каждодневной борьбой за выживание, являются консерваторами, ибо не могут поз­волить себе усилия попытаться заглянуть в будущее дальше завтрашнего дня; точно так же консерваторами являются бо­гатые и преуспевающие, так как у них нет повода для недо­вольства сложившимся положением (6).

Загнанные в городские трущобы, где умы формируются изворотливостью и жестокостью, страдающие от лишении и духовной деградации, низшие слои общества быстро и легко приуча­ются пользоваться языком оскорбительного соперничества и дикой клановой жестокости.

Юнкерам не понадобилось много времени, чтобы пере­одеть массы в Feldgrau, серую полевую военную форму рейха. Таким же выдающимся был их пыл, с каким стремились на фронт французы, британцы, американцы и японцы, — этот пыл был несколько меньше у славян, чья патриотическая готовность, не говоря уже о практической сметке, никогда не соот­ветствовала страстям и наклонностям правящего класса того времени.

Испытывающие на себе с самого рождения ужасы и насилия гетто представители низших слов населения Германии в даль­нейшем подвергались «стерилизации» практикой профсоюзов, благодаря торгашескому духу которых, то есть исключительно­сти членства, иначе говоря, «дефицитности мест» (7), у членов профсоюзов воспитывалось чувство привилегированности по отношению к другим рабочим, — из таких смышленых «синих воротничков» всегда выходили «добрые» рядовые шовинистических армии.

Такая длительная дрессура в условиях казарменной стимуля­ции инстинктов и профсоюзного крючкотворства превратила трудящегося в надежный инструмент западной иерархии, а ве­ликие надежды революционеров в скорбное разочарование. В 1907 году Веблен писал:

Та часть населения, которая была привержена социалисти­ческим идеалам, тоже стала более патриотичной и лояль­ной, а вожди и люди, формировавшие мнения социалистов, тоже внесли свой вклад в рост шовинизма совместно с ос­тальными группами немецкого народа... [Лидеры СДПГ] утверждают, что они, во-первых, стоят за национальное ве­личие, а за уважение иностранцев — только во-вторых... В настоящее время социалисты исповедуют скорее идеи ан­глийского либерализма, нежели революционного марксиз­ма (8).

Если не считать нескольких вспышек, причиненных отдельны­ми зарвавшимися анархистами, в Германии не было мятежного ядра, способного вырваться на поверхность и целиком пожрать империю. Конечно, СДПГ испытывала определенные трудно­сти и во время войны претерпела глубокий раскол: в 1917 году группировка раскольников, так называемые независимые, от­делились от партии и учредили НСДПГ (Независимую социал-демократическую парию Германии); и конечно же вспыхивали забастовки, нарушавшие слаженную работу социал-демократи­ческого электората на военных предприятиях рейха. Несо­мненно, в стране были и недовольные и несогласные. Но в це­лом, так же как невозделанное русское поле, заколдованный германский лес, по большей части населенный послушными ра­бочими, высокомерной буржуазией и слепыми аристократами, был территорией, весьма легко поддающейся управлению — как изнутри, так и извне. Человеческий материал был податлив, не­смотря на общепризнанную приверженность страны к войне, каковая, впрочем, и сама по себе была чисто сомнамбулическим предприятием.

29 сентября 1918 года стало решающим днем в осуществле­нии на германской почве сценария так называемой революции 1918-1919 годов (9).

13 сентября Австрия издала предсмертный крик о помощи; два дня спустя фронт центрально-европейских держав рухнул: союзники прорвались на Балканы и принудили Болгарию к ка­питуляции. Б тот же день на западе союзники широким фрон­том развернули наступление на линию Гинденбурга. Эта послед­няя укрепленная линия обороны немцев начала трещать по швам.

В течение трех лет Германией de facto управляли генералы; одного из них надо выделить особо. Это Эрих Людендорф. Именно он изобретал и воплощал в жизнь впечатляющие по­пытки вырвать Германию из кольца осады во время войны: Лю­дендорф развязал неограниченную подводную войну, отправил Ленина в Россию, навязал большевикам «грабительский» мир и организовал последнее большое наступление весной 1918 го­да. Теперь, в последние минуты Второго рейха, он был готов на прощанье громко хлопнуть дверью, в очередной раз совершив нечто «колоссальное» (10).

Поняв, что рейх находится в смертельной опасности, Лю­дендорф сделал реальностью абсолютно немыслимую вещь — приказом учредил в Германии парламентскую демократию и ввел социалистов в правительство. Проводя это неслыханное мероприятие, он поспешил проинформировать кайзера и ка­бинет, что дни рейха сочтены и что следует немедленно заклю­чать перемирие с союзниками. «Значит, все три года нам бессо­вестно лгали!» — взвыли министры. Сам император отнесся к этой идее довольно скептически, хотя никто не собирался ле­леять сентиментальную ностальгию по утраченным мечтам, и уж меньше всех Людендорф, который одним выстрелом ухи­трился поразить сразу три цели: (1) умиротворить народ и об­щество внутри страны и успокоить союзников фасадом парла­ментаризма перед началом мирных переговоров; (2) повесить социалистам на шею позор поражения.(«отравленный дар» ру­ководства), и, самое важное, (3) спасти армию.