Быстроногий олень. Книга 2 - Николай Шундик
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Да, Иляй меняется; трудно, а все же меняется.
— Ну что ж, теперь мне многое понятно, — кивнул головой секретарь. — Завтра попробую с Иляем и Тэюнэ поговорить, а тебе вот что скажу…
Гэмаль насторожился. Лицо его стало суровым, непроницаемым.
— Присматривался я к тебе, к Тэюнэ и к Иляю внимательно, сделал кое-какие выводы, проверить хочу: правильны ли эти выводы…
«Сейчас ругать начнет, стыдить или уговаривать, чтобы забыл Тэюнэ», — подумал Гэмаль. В глазах его вспыхнул холодный огонек отчуждения.
— Жениться тебе, Гэмаль, надо на Тэюнэ, да, жениться, — просто сказал Сергей Яковлевич.
Гэмаль выпрямился. В немигающих глазах его были изумление и радость.
— Так как же, Сергей Яковлевич… Я…
— Ты хочешь сказать: как это коммунист Ковалев советует другому коммунисту Гэмалю разбить чужую семью, советует отобрать у живого мужа жену. Выходит — грабеж, так, что ли?
Гэмаль промолчал и только слегка развел руками, как бы говоря: я уверен был, что так ты и скажешь.
— Мы, коммунисты, не решаем подобные вопросы, заглядывая в особые справочники: подходит этот случай под такой-то и такой-то параграф или нет? Догадываешься, о чем я хочу сказать?
— Да, да, догадываюсь, — быстро закивал головой Гэмаль.
— Мы за крепкую, не случайно возникшую семью, — продолжал Ковалев, смыкая у подбородка руки в замок. — И когда рушится старая, неправильная, скажем даже — уродливая семья, для того чтобы возникла новая, настоящая, мы считаем, что это абсолютно правильно. Но только в таком случае!
— Вот, вот в этом случае так и получается… Старая семья-то у них уже поломалась, совсем поломалась, — заторопился Гэмаль. — Я хорошо знаю, больше она к нему не вернется!..
— Тогда скажу то, что подсказывает сердце: хватит тебе мучить прекрасного человека Тэюнэ и мучиться самому! Возможно, что так вы и Иляю поможете…
— Как… поможем?! — удивился Гэмаль.
— Знаешь, в жизни всякое бывает. Помучается Иляй, задумается, что произошло, попытается как следует разобраться, почему жена ушла от него, почему она пришла именно к тебе, быть может кое-что и поймет. — Сергей Яковлевич улыбнулся. У глаз его собралась густая сетка разбежавшихся веером морщинок. — Завтра я сам побеседую с Иляем, попытаюсь внушить ему, что он сможет вернуть к себе жену, иначе говоря — сможет отбить у тебя Тэюнэ…
— Ну теперь я уже ничего не понимаю! — искренне признался Гэмаль.
— Что, странно кажется? Секретарь Ковалев дает чистосердечный совет и вдруг, как лиса, туда-сюда хвостом метет. Так, что ли? — засмеялся Сергей Яковлевич, Глаза его стали лукаво-насмешливыми.
— Нет, тут другое что-то, а что, не пойму, — усмехнулся Гэмаль.
— Вот именно другое, — став очень серьезным, подтвердил Ковалев. — Глупый человек, возможно, и назвал бы меня криводушной лисой. А я хочу совсем не того, чего хотелось бы такой лисе. Об Иляе тоже надо основательно подумать, надо все сделать, чтобы он был убежден, что личное счастье и ему доступно в полной мере и что за него стоит бороться. Но вот как бороться — это подсказать ему надо.
— Ага, понимаю, понимаю, — обрадовался Гэмаль.
— Пусть он попытается как можно выше поднять в себе человеческое, чтобы вызвать уважение, восхищение, наконец любовь к себе если не Тэюнэ, то другой женщины. Не будем гадать, что у него выйдет, но если он выберет именно этот путь, такая попытка принесет ему огромную пользу… Иляй тоже человек, и он всем нам дорог… Ну, похож я на лису, которая и туда и сюда петляет?
— Нет! Нет! Дорога у вас прямая, очень прямая. — Гэмаль встал из-за стола. Ему хотелось отблагодарить человека, который сбросил с его плеч огромную тяжесть.
— Спасибо вам, Сергей Яковлевич… Желаю… всем сердцем желаю, чтобы к вам как можно скорее вернулась жена…
Гэмаль осекся. На лице Ковалева он увидел что-то такое, отчего ему стало не по себе.
— Что? Что случилось? — Гэмаль почти вплотную наклонился к Ковалеву. Сергей Яковлевич откинулся на спинку стула, на минуту закрыл глаза.
…Около двух месяцев назад в его кабинет принесли письмо с обратным адресом военной полевой почты. Это было не то письмо, которое раскрывают немедленно, чтобы прочесть строки, написанные рукой дорогого человека: по адресу на конверте Ковалев понял, что написано оно чужой рукой.
Письмо лежало на столе. Сергей Яковлевич смотрел на узкие с острыми углами буквы и чувствовал, как постепенно в нем что-то сгибалось под огромной тяжестью тревоги. Сдавленное сердце билось трудно и гулко. А в глубине сознания уже перекликались, путались одна с другой неясные мысли, сводившиеся в конце концов к одному, что нужно быть готовым ко всему, что нужно устоять. В памяти стремительно проходила она, его Галина. Вся жизнь ее, и та, которую он знал, и та, которую он представлял себе только по ее рассказам, вместилась в одну минуту. Вот она поет на институтском вечере самодеятельности. Тогда он впервые увидел ее. Вот она нежно баюкает маленькую Леночку. Вот она смотрит глазами, полными слез, на него и бежит рядом с уходящим на Дальний Восток поездом, провожая мужа на далекую Чукотку. А вот она уже на корабле в белом халате, в маске над раненым моряком. И всюду такая живая, что представить ее неподвижной и безмолвной ему казалось невероятно диким.
Отяжелевшие руки с непослушными пальцами, в кончиках которых гулко, билось сердце, наконец, взяли письмо. Ковалев замер. Он даже перестал дышать, словно этим пытался усмирить бешеный стук сердца. Но вот он вскрыл конверт, схватил глазами сразу несколько строчек.
И сразу в голову ударило что-то мутное и нестерпимо горячее. Все словно куда-то поплыло, растворяясь во мраке, выползшем из-за шкафов. Зыбкая и удушливая волна качнула его, едва не сшибая с ног. Никаких мыслей, только темный, глубокий провал и физическое ощущение острой, пронзительной боли, от которой захотелось застонать, закричать. Вмиг обессиленное полуобмороком тело казалось непослушным, словно принадлежавшим кому-то другому.
Но вот сознание вернулось, и в нем тут же черной массой вздыбилось, как взрыв, что-то высокое, падающее, грохочущее. Это память воспроизвела страшное сочетание остро очерченных букв… «смертью храбрых!»
Откуда-то хлынул все сокрушающий поток сил. Ковалев встал, опрокидывая стул, рванулся из-за стола с мыслью приостановить, задержать, заглушить надвигающуюся, как горный обвал, катастрофу. Но обвал гремит, и Ковалев пятится назад, схватившись руками за голову. Как выстрел, пронзила мысль, что он сходит с ума. И тут же вспыхнуло маленькой искоркой: «А может, это сон?»
Сергей Яковлевич быстро-быстро осмотрелся вокруг, ухватился руками за острый угол книжного шкафа, с силой потряс его.
— Нет, это не сон!
Голоса своего Ковалев не узнал. И тут снова робкая искра надежды вспыхивает в нем: «А может, мне это почудилось? Может, все это в какой-то другой связи?»
И вот искра уже разгорается в костер, в пожар. Ковалев рванул на себе ворот гимнастерки, так, что полетели пуговицы, жадно потянулся к письму и закричал:
— Свет! Почему не включен свет?!
Кто-то приоткрыл дверь. Ковалев отчужденно взглянул на знакомое лицо и не узнал его.
— Свет еще не дали, Сергей Яковлевич.
Ковалев сделал усилие понять, что ему сказали, но так и не понял. Когда захлопнулась дверь, он снова глянул в письмо и, скомкав его так, что хрустнули пальцы, тяжело опустился в кресло.
Неожиданно вспыхнул свет. Ковалев вздрогнул, встал. Схватив пальто, он с лихорадочной поспешностью оделся и ушел домой, никому не сказав ни слова.
На второй день работники райкома партии были удивлены тем, что первый секретарь не явился во-время на работу. К полдню второй секретарь, Денисов, и председатель райисполкома, Попов, обеспокоенные, пошли к Ковалеву на квартиру. На их стук никто не отозвался. Но дверь оказалась открытой. Едва переступив порог, они остановились пораженные. Ковалев лежал на неразобранной кровати, глядя сухими, воспаленными глазами в потолок. В нем трудно было узнать прежнего Ковалева. Выглядел он так, словно перенес длительную, тяжелую болезнь. Осунувшееся лицо стало серым, запекшиеся губы обескровлены. Густые тени у запавших глазниц еще сильнее оттеняли неестественный, лихорадочный блеск глаз. На вошедших он не обратил ни малейшего внимания. Денисов и Попов тревожно переглянулись, бросились к кровати.
— Сергей Яковлевич, что с вами? Что случилось? — наперебой спрашивали они.
Ковалев не шелохнулся. Тогда Денисов не без труда разжал руку Ковалева, в которой было скомкано письмо, быстро прочел его.
— На, — глухо сказал он Попову.
Оба долго молчали, оглушенные несчастьем Ковалева.
Вышел Ковалев на работу на второй день. Товарищи попробовали было уговорить его взять отпуск. Но Ковалев ответил им тихим, надтреснутым голосом:
