За свободу - Роберт Швейхель

Якоб Фуггер

С гравюры Ганса Буркмайра

Внешний вид и манеры рыцаря красноречиво свидетельствовали о том, что превратности судьбы нимало не сбили с него спеси. Черный камзол испанского покроя, по новейшей моде, распространившейся в Германии при Карле V, был из тончайшего фламандского сукна. На плечи был наброшен изящный камлотовый плащ. Высокий стан рыцаря обнаруживал склонность к полноте; голова сидела на толстой и короткой шее. Коротко остриженные волосы оставляли острую прядь на высоком выпуклом лбу; черные, слегка навыкате, глаза были окаймлены тяжелыми веками. Яркая полоса чувственных губ отделяла бородку от закрученных кверху усов. При виде посетителя Максу сначала стало как-то не по себе, словно не Стефану фон Менцингену, а ему самому сопутствовала дурная слава. Но рыцарь не замедлил сообщить ему о цели своего прихода.

— Вот уж не представлял себе, любезнейший доктор, что вы так молоды! Ведь я ищу юриста, умудренного опытом, — заговорил тоном сердечной откровенности посетитель. — Впрочем, ваши клиенты охотно доверятся вам, угадав, с каким усердием и любовью вы отдадитесь их делу.

— При условии, что это усердие не будет посрамлено знаниями и опытом противной стороны, — заметил Макс, приглашая гостя сесть.

— Приступим к делу без лишних слов, — продолжал рыцарь, — хотя, по чести говоря, за бокалом доброго кипа я иногда не прочь и поспорить. Причина моего возвращения в Ротенбург с разрешения городских властей не составляет государственной тайны. И вам эта причина, конечно, известна, милейший доктор? Тем лучше. Почетный бургомистр Эренфрид Кумпф и Томас Цвейфель указали мне на вас, как на превосходного юриста, которому можно доверить мою тяжбу с магистратом и имперским верховным судом. Особенно же с последним. Креглингенское дело должно быть пересмотрено и решение суда отменено. Возьметесь ли вы за это?

Макс колебался.

— Я еще не имел случая доказать на деле, что заслуживаю высокого доверия господ из магистрата, да и вашего доверия, почтенный рыцарь.

— Клянусь честью, я готов рискнуть! — воскликнул фон Менцинген, движеньем руки как бы отметая всякие возраженья. — Вы убедитесь, любезный доктор, из документов, что в Креглингене я действовал лишь строго в соответствии с полученными мною инструкциями. Вы не хуже меня знаете, где находятся насосы, выкачивающие средства, которые прокучивают в Онольцбахском замке. Приказы всемилостивейшего маркграфа гласят неизменно одно и то же: денег, денег и еще раз денег! Не спорю, я сам тогда усугубил свое тяжелое положение, но кто бы сдержал законное негодование, убедившись в том, что правосудие — это двуликий Янус? Будь я в родстве со здешними именитыми господами, они бы и не подумали требовать с меня рекогниционный налог. У меня просто все закипает внутри. Не будь я твердо убежден в правоте своего дела, разве я привез бы сюда с собой семью?

— Что ж, я готов помочь вам одержать победу, — решился наконец Макс.

Стефан фон Менцинген крепко пожал ему руку. В это время на городской башне пробило одиннадцать.

— А ведь уже пора обедать! — воскликнул рыцарь, поднимаясь. — Жаль, мне хотелось потолковать с вами о том о сем. Ну и времена настали! Старые друзья превращаются в заклятых врагов, бывшие противники протягивают друг другу руку и вступают в тесный союз. Вот что, любезнейший доктор, не окажете ли вы мне честь завтра разделить со мной скромную трапезу? Прошу вас.

Макс не нашел благовидного предлога, чтобы отклонить приглашение. Он предпочел бы воздержаться от общения с рыцарем, пока не ознакомится с документами и не убедится в необоснованности выдвинутых против него обвинений в притеснении креглингенцев. Вымогательство у населения казалось Максу тягчайшим преступлением.

Стефан фон Менцинген жил на Рыночной площади. Пройдя через просторную сводчатую прихожую, Макс очутился в трапезной, выходящей окнами на улицу.

— Мой отважный лоцман среди подводных рифов судопроизводства! — такими напыщенными словами представил хозяин гостя своей супруге и дочери. Пока рыцарь пребывал в бегах, его семья оставалась в Рейнсбергском замке. Фрау фон Менцинген, одетая просто и скромно, приветливо встретила Макса. Все в ней дышало кротостью и достоинством, Злоключения мужа и долгие годы разлуки оставили на ней неизгладимые следы: в ее волосах, покрытых черной наколкой, преждевременно протянулись серебряные нити, в глазах затаилась скорбь. И синие глаза дочери — девушки лет девятнадцати — глядели на редкость серьезно. На ее точеном, ослепительно белом лице не было и тени юного задора. Серьезность рта придавала удивительное благородство высокому челу, окруженному золотистым сиянием густых, свободно вьющихся светло-каштановых кудрей. Ее стройный гибкий стан облегало платье цвета морской волны с розовыми прорезами. Тонкая талия была перехвачена серебристым пояском. На поклон Эбергарда она ответила едва заметным кивком головы и быстрым взмахом длинных шелковистых ресниц. Но лицо ее оставалось серьезным.

— Не побрезгайте вкусить вместе с нами от сих скудных благ, — обратился к гостю фон Менцинген, приглашая его к столу.

На деле скудные блага оказались изобилием отменных яств и тонких вин, поставлявшихся хозяину дома питейным старшиной магистрата. Рыцарь Стефан воздавал должное еде и напиткам и усердно потчевал гостя, не пренебрегая и разговором. Он вообще отличался живостью ума, а хороший обед, несомненно, вдохновлял его. Макс, равнодушный к радостям стола, тем временем любовался строгой красотой девушки, которая, так же как и ее мать, молча прислушивалась к разговору мужчин. Подшучивая сам над своей тяжбой, рыцарь рассказал о своей встрече на гейльбронском постоялом дворе с бывшим канцлером графов фон Гогенлоэ, Венделем Гиплером[46], который приезжал туда каждый базарный день и рыскал по окрестным городам и селам, давая безвозмездно советы бедным людям, притесняемым господами. В тот раз он направлялся в Нюрнберг защищать двух бедняков от графского произвола в имперском верховном суде.

— Какой прекрасный человек! — воскликнула девушка, и ее темно-синие глаза заблестели. — Можно ли оставаться равнодушной, когда сильный угнетает слабого!

— Уверен, что он выиграет свое дело, так же как и мы — свое, — подхватил ее отец. — Так выпьем за наш успех, милейший доктор!

— Дай-то боже, — тихо промолвила хозяйка дома. Мужчины чокнулись.

— В интересах знатных господ благоразумней было бы не играть с огнем, — продолжал рыцарь. — Третьего дня у этого самого окна мы наблюдали поучительную сцену. Видно, и здесь среди горожан и крестьян начинается брожение, как и повсюду. Иначе они покорно снесли бы шалость юнкеров.

И он бросил из-под полуопущенных тяжелых век испытующий взгляд на своего гостя.

— Ах, это было ужасно! — воскликнула фрейлейн фон Менцинген, и ее нежные щеки залились краской негодования.

— Эльза! — мягко остановила ее мать.

— Это лишний раз подтверждает, что бесправие и произвол неизменно сказываются и на самих угнетателях, приводя их к одичанию, — поддержал девушку Макс. — Господа становятся рабами своих низменных страстей и сами толкают себя к гибели.

— Мне думается, власть городского патрициата нигде не в почете, — заметил фон Менцинген.

— Мы стоим на грани великого поворота, господин рыцарь, — отвечал Макс, — и, надо надеяться, поворота к лучшему, если только каждый исполнит свой долг.

— И мы, женщины, тоже чувствуем дыхание нового времени, — сказала фрау фон Менцинген, сочувственно взглянув на гостя. — И перед нами тоже стоит великая цель — научиться самоотверженно помогать другим и не тратить попусту время на ничтожные мелочи. Нет ничего унизительней существования бесполезных трутней. И Эльза тоже разделяет мое мнение…

— Ну ладно, ладно! — с неожиданной резкостью перебил ее хозяин. — Ведь это вовсе не значит, что нужно замкнуться в четырех стенах, вдали от общества, как то было раньше. Уединение нам не годится. И ты, Эльза, должна наконец понять, что тот, кто не жил в молодости, вовсе не жил. От того, что мы будем отказывать себе во всем, бедным легче не станет.

Эльза покачала кудрявой головкой:

— Но я не гонюсь за удовольствиями, и мне ничего не надо, только бы не разлучаться больше с вами, батюшка!

— И бог даст, не придется, — добавила ее мать. — То были годы тяжелых испытаний.

— Для нас они миновали, — проговорил рыцарь. — Теперь мы возложим горящие уголья на головы тех, кто когда-то принес их нам[47]. И как бы им не обжечься! — Он отрывисто рассмеялся.

Когда Макс поднялся из-за стола, чтобы откланяться, хозяин сказал:

— Считайте мой дом своим домом.

— Мы всегда будем рады вас видеть, — радушно прибавила фрау фон Менцинген, протягивая ему руку, которую он почтительно поцеловал.