Воин из пророчества - Дуглас Брайан

А правление Аурангзеба очень сурово. За малейший проступок он карает смертью. Крестьяне вынуждены работать до седьмого пота — и все равно голодают. И это — несмотря па то, что в Вендии собирают по три урожая в год! Одним только воинам, да еще животным живется под властью Аурангзеба недурно.

Пока облаченные властью мужи ведут во дворце переговоры, молодые будут пробовать силы в состязаниях, что устраиваются на тренировочном поле под стенами Патампура, а после — начнутся гуляния на площади перед дворцом. А ближе к ночи для всех выставят столы с праздничным угощением. Большой день предстоит! Аж дух захватывает.

Сверкание шлемов на ярком солнечном свету кажется каким-то неземным. От жара воздух раскалился, расплавился; кавалькада в золотом сиянии плывет, спускаясь с холма, словно бы над землей. Последние гости подошли к Патампуру и влились в широкие улицы города.

Повсюду толпились люди — мужчины, женщины, дети, даже степенные старики: всем хотелось видеть прибытие гостей. Из окон, с крыш, с балконов выглядывали любопытные зрители. В праздничной суматохе смешались голоса, везде мелькали смеющиеся лица, ни на одном не в силах остановить взор — столько здесь всего!

Но самая поразительная картина — сам раджа Авенир, ожидающий высоких гостей. На площадь вынесли трон под балдахином, установили флаг на высоком древке. Обычно на этом троне раджа вершил правосудие, решал сложные вопросы, принимал послов. Теперь он восседал, наблюдал за прибытием своих гостей. Перед троном расстелили длинную ковровую дорожку, и вдоль нее выстроили стражников с пиками и саблями наголо.

Конан стоял чуть в стороне, с любопытством глядя на гостей. Почти никто из прибывающих не вызывал у киммерийца одобрения. Один казался слишком высокомерным, другой — чересчур сонным, третий явно оделся в лучшую свою одежду, которая тем не менее поражала сочетанием убогости и претензий — а это говорило об отсутствии чувства меры, столь необходимом для правителя…

При каждом князьке находилась свита, в которую, помимо местного мудреца, входили молодые воины. У одного — двое воинов, у другого — четверо, а были такие, что привезли с собой по пятнадцать-двадцать человек. Весело горели глаза учеников Шлоки. Еще бы! Они уже предвкушали грядущее состязание. Одно дело — побеждать среди своих, и совсем другое — показать свою удаль на людях. Пусть и чужие князья воочию увидят, каких молодцов вырастил под своим крылом раджа Авенир!

Девушки, Гаури и Рукмини, переглядывались, поблескивали в улыбке зубами. Хорошо, что Ратарах замолвил за сестру словечко, — хорошо и то, что Траванкор действительно поглядывает на Рукмини… В сердце начинают стучать веселые молоточки, едва только девушка задумывается об этом, хоть на миг.

А вот и самый желанный — и самый несговорчивый союзник, — Мохандас. Он приехал один, словно бы желая бросить вызов некоторой чрезмерной пышности предстоящего празднества. Мохандас высок ростом, широк в плечах — статью сходен с киммерийцем, хотя — и это тоже очевидно, — он прирожденный вендиец, без всякой примеси инородной крови. У Мохандаса большие влажные темные глаза, похожие на глаза кроткой лани. Длинные густые ресницы затеняют их. Многие женщины поддались коварству этих прекрасных глаз!

Но «кротость» Мохандаса весьма обманчива. На самом деле он — свирепый и неукротимый воин, и горе тому, кто встретится с ним в бою! Мускулы играли на смуглых руках Мохандаса, широкие плечи были гордо развернуты, лицо подставлено солнцу. Упругим шагом шествовал он по живому коридору, между воинами, между пиками и саблями, по ковру.

Кто первым такое придумал — выставлять охрану вдоль всего пути? Похоже на вышивку: мерное чередование человеческих фигур. То, что должно быть живым, то есть сами воины, — неподвижно; то, что должно быть мертвым, их одежда, — то и дело шевелится под порывами ветра. А посреди идет человек, князь Мохандас, властелин двух заброшенных городов в глухих джунглях и пяти деревень. И держится при этом так, словно никогда не может родиться и тени страха в его душе.

А с трона вежливо улыбался ему раджа Авенир.

Остановившись в трех шагах, Мохандас проговорил:

— Мир твоему дому, великий раджа.

И раджа отозвался:

— Добро пожаловать, непобедимый Мохандас. Это был последний из ожидаемых гостей. Раджа Авенир поднялся с трона. Воины, что стояли вдоль ковровой дорожки, двинулись вперед и окружили своего повелителя. Вместе с Мохандасом раджа Авенир прошествовал по дворец.

Двери затворились. Что происходит теперь там, во дворце?

Молодым людям неведомо.

Ученики Шлоки рассыпались среди гостей, смешались с толпой. Ничего бы не упустить! Когда еще представится случай увидеть подобное великолепие?

Кругом гудит, кричит на разные лады, блистает, вопит праздник. Послушать ли состязание бродячих певцов? Сейчас мало найдется таких, чтобы хорошо пели, — перепевают старое, половину забыли, половину перепутали. Но раз на раз не приходится. Может быть, сюда съехались нынче лучшие и найдется такой, что сложит новую песню о новых героях?

— А, молодой воин, — сказал один певец-сказитель, когда с ним заговорил об этом серьезный юноша с черными сросшимися на переносице бровями, — начинается все не с песни, начинается все с героя…

Траванкор, слышавший этот разговор, и согласен был и не согласен. Как рассудил бы сейчас Шлока? Наверное, любой из учеников Шлоки задал бы себе такой вопрос, если бы довелось ему в чем-либо усомниться или услышать нечто, смутившее ум.

Нет ничего проще, чем переложить ношу на другого. Герой совершит подвиг, странствующий певец воспоет его в балладе, и тогда многие люди узнают о случившемся. Весь народ узнает, вся Вендия — даже до Киммерии, быть может, весть дойдет!

Да только много ли чести от того самому певцу? Все равно что идти за богатым кочевым племенем и подбирать крохи, что останутся после того, как оно сдвинется с места: там — больная овца, отбившаяся от стада, здесь — треснувшая ступа и брошенный пест, тут — дырявое кожаное ведро… А ведь именно так и живут некоторые «отверженные», родившиеся вне закона и преступившие установления богов. Траванкор слыхал о таких от Арилье. Только один раз слыхал, в странном ночном разговоре, когда обнажилась душа, и оба друга говорили, не скрывая ни одной мысли, ни одного воспоминания. Никогда больше Траванкор не возвращался к этой теме, зная, как больно ранит она Арилье. Не возвращался — но и не забыл. Слишком сильное впечатление произвел на юношу рассказ друга. Ведь прежде Траванкор никогда не задумывался о том, какая про-цасть отделяет сына раджу от сына деревенского «отверженного». И, наверное, лучше бы ему об этом не задумываться. Сам Шлока вообще не заводил бесед на эту тему. Лишь отрезал: «Вы — воины, и потому равны между собой». И тоже — только один раз.

Нехорошее сравнение певца с побирушкой, злое. Но отчасти ведь правдивое!

А вот поистине великим певец станет, если такую песню сложит, которая сама породит героев. Чтобы юноша, услыхав такую песню, загорелся сердцем и помчался в бой — совершать подвиги. Чтобы с этой песней в душе побеждали врагов! Вот тогда герой придет и поклонится поэту. Скажет: «Не я одолел неприятеля — это сделала твоя песня!» А он возразит: «Не я сложил эту песню — сами боги вложили ее в мои уста!»

Траванкор улыбнулся, качнул головой, разгоняя мысли. Слишком глубоко ушел в мечты. Шлока, наверное, сказал бы ему сейчас совсем другое: «Ополоумел ли ты, маленький братец, — стоять посреди бушующего праздника и размышлять о том, кто выше — певец или воин? Иди-ка ты лучше да веселись. Покажи всем вокруг, а пуще прочих — Рукмини, какой ты герой на самом деле!»

Траванкор засмеялся вполголоса и поскорей пошел на тренировочное поле, под стены Патампура, где уже раздавались крики и бурлил праздник.

Даже небо сегодня веселилось. На специально устроенных качелях взлетали до самых облаков молодые пары, а песни разлетались в поднебесье, как птицы над гнездом. Громкий смех настигал их, гонял суматошно, а возгласы досады — тех, кто проиграл состязание, тех, кто сорвался с качелей, тех, кому не досталось лишней улыбки, — низко стелились над землей, не в силах взлететь…

Траванкор знал, где сейчас все его друзья. Там, где начинались состязания на мечах.

Арилье уже выбрал себе противника. Им оказался рослый и очень смуглый, почти чернокожий воин из свиты одного из приезжих гостей. Глаза на черном лице сверкали синеватыми белками, зубы ослепительно скалились.

Траванкор протиснулся поближе, не желая упустить ни мгновения из предстоящей схватки. Чернокожий бился длинным изогнутым мечом с зазубренным лезвием. По обычаю, во время таких состязаний не использовалось тренировочное оружие — риск получить серьезную рану был нешуточным. Но ни один воин не подверг бы себя позору, предложив не боевое оружие, а «игрушечное».