Папа есть, нужна Любовь (СИ) - Татьяна Любимая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот — сама в подружки напрашивается. И с Тасей пытается сойтись. Бери, действуй. Красивая же девушка.
— Таисия маленькая еще для… такого рода игрушек. Коллекционных, — поправляюсь. — Не могу принять, Елена, извините.
Расстроенно поджимает губы.
Я дурак, да. Но если не мое, что делать?
— На следующей неделе в ваш отдел придет новый сотрудник. Предупредите Галину Ивановну, подготовьте рабочее место.
— Новый сотрудник… вместо меня? — вспыхивает испугом.
— Нет, новый сотрудник вам в помощь. Я планирую расширить штат, работы вашему отделу прибавится тоже.
— Ясно. Поняла, — с облегчением. — Я тогда… пойду?
— Идите, Елена. Хорошего дня.
Кивнув, уходит.
Ну, как — то так.
Глава 17
Кормлю свекровь супом с ложки. Лицо у нее привычно недовольное. Негатив после больницы прет с удвоенной силой, особенно когда Бориса дома нет. При нем выражение лица у нее страдальческое.
Не обращаю внимания на ее недовольство, абстрагируюсь, мысленно выстраиваю зеркальную стену, чтобы не принимать на себя флюиды свекрови. Она теперь на меня влияния не имеет. Раньше я старалась быть хорошей женой и невесткой, теперь — без надобности.
— Невкусно? — спрашиваю не из участия, а чтобы разбить эту оглушающую тишину, которая разбавляется только чавканьем женщины.
— Нет, — проглотив, морщится.
Я даже рада, что ей не нравится.
— Скажу Борису, чтобы заказывал в ресторане.
Забираю поднос с почти полной тарелкой супа, нетронутым хлебом. Оставляю на тумбочке чай и печенье в вазочке.
Левая рука у свекрови почти не двигается, зато правая — вполне рабочая. При желании — и поест, и попьет. Но она вредничает и отказывается шевелиться вообще хоть как — то. Почти не разговаривает.
Оставляю поднос на кухне, возвращаюсь в комнату Аллы Васильевны. Здесь сильно пахнет лекарствами, от запаха мутит. Но нос быстро привыкает, если находиться тут больше минуты.
— Сейчас придет Валентина Петровна, присмотрит за вами. Мне нужно съездить в салон.
Свекровь мычит и трясет головой — не хочет оставаться с сиделкой, нанять которую заставила Бориса я.
А я не хочу оставаться с ней. И вообще в этой квартире.
Я не подписывалась сидеть лично!
Я вообще жду развода!
Я просила развести нас немедленно. Нам дали месяц на примирение. Борис настоял на трех. Раздел имущества — только через суд — тоже по настоянию Миронова. Он вообще против развода. Твердит, что любит.
От большой любви грозит оставить ни с чем, даже без салона, ага.
Но я же понимала, что просто не будет.
Вика говорит, мне нужен адвокат, но к кому бы я ни обращалась, как только они слышат фамилию, отказываются даже консультировать.
Хорек недоделанный! Везде подсуетился.
Как муж и жена мы больше не живем. Ничего общего у нас, кроме нажитого в браке имущества, нет.
Карточка больше не пополняется. Я, если требуется, трачу выручку с салона. Это Борис таким образом хочет показать, что без него я не проживу, ждет, когда начну просить. Уверен, что я привыкла к хорошей жизни, а без мужа — пропаду.
Я с ним пропадаю, а не без него!
А еще оказалось, что все имущество записано на его мать. Даже салон. Борис сказал, это чтобы налогов меньше платить. Но я ему не верю. И корю себя за то, что не проверила документы раньше. Кто ж знал, что бывший любимый так подставит.
Мне пришлось идти на компромисс с Мироновым. Я живу в нашей квартире, присматриваю за его матерью, веду хозяйство. А как только ей станет лучше — он даст мне развод и переоформит салон на меня.
Месяц уже прошел, осталось еще немного.
Раньше Борис с утра до поздней ночи пропадал на работе. Дела были чуть ли не государственной важности.
Теперь — то я знаю, какие у него были дела! Но меня это больше не трогает. Внутри меня — выжженая пустыня. Чувств к мужу кроме брезгливости нет.
Мы почти не разговариваем. По крайней мере я. Не хочу общаться с мужем. Тошнит каждый раз, когда Борис перед глазами маячит. Он же пытается помириться — признания, цветы, подарки, приглашения в рестораны. С моей стороны полный игнор. Он бы и на море путевки взял, но мать больна. Нельзя оставить.
Мать или любовницу? — подмывает съязвить. Только зачем мне знать ответ?
Алла Васильевна в одной поре. Не хуже, не лучше. И я в тупике, но надеюсь, что салон рано или поздно будет моим. Борис обещал.
Теперь вдруг у него много свободного времени. На работу ездит по необходимости. К моему сожалению.
Если мне нужно куда-то отлучиться — подрывается ехать со мной. И мне проще отказаться от своих планов, чем сидеть с ним в одной машине.
Стараюсь делать дела, когда мужа дома нет. Сбегаю при первой же возможности. Чаще всего — на работу. И возвращаться домой не хочу, но приходится. Потому что я экономлю и готовлю себе финансовую подушку безопасности. Втихаря от Миронова.
В салоне, среди цветов, я отдыхаю от мужа, свекрови и дома. В компании Вики, с которой мы сдружились. Все силы вкладываю в свою «Камелию». Она — моя отрада.
Сейчас собираюсь туда.
Рядом с чаем и печеньем кладу пульт от телевизора. Захочет — включит.
Как раз звенит дверной звонок.
— А вот и Валентина Петровна. Все, я ушла. Когда буду — не знаю.
Все равно свекровь не разговаривает, поэтому не церемонюсь.
Я вообще стала жесткой, наглой, уверенной. Даже самоуверенной. Дерзкой.
Больше не заглядываю в рот мужу. Не боготворю его.
Его это задевает. Он бесится, но ничего сделать не может. Я не могу простить, забыть, полюбить заново.
Впускаю сиделку, даю кое — какие наставления. Женщина и без меня все знает и умеет. Прощаюсь с ней, беру ключи, сумочку, спускаюсь во двор.
— Любаша, ты, что ли? — окликает меня женский голос.
Оглядываюсь.
— Баба Катя? — узнаю в пожилой женщине отцовскую соседку. Ковыляет, переваливаясь с боку на бок, ко мне. В руке тощая цветастая котомка. — Вы какими судьбами здесь?
— Внук тут квартиру снял, приезжала с ревизией, — поясняет с одышкой. — А тебя сразу и не узнать, — осматривает с ног до головы. — Похорошела как, — одобрительно. — Красавица. Живешь тут?
— Живу.
— Муж, детишки есть?
— Детишек нет, — отвечаю односложно. Не хочу посвящать постороннего человека в свою жизнь.
— У отца-то давно была?
— Давно… Мы созваниваемся.
Иногда. На праздники.
— А-а, так и тебя с его жинкой мир не берет? Ох и вредная баба, —
