Способный ученик - Стивен Кинг

— Старик боялся одного мальчика, — продолжал Дюссандер, — ставшего, в каком-то смысле, его другом. Смышленый был мальчик. Мама про него говорила «способный ученик», и старику уже представилась возможность убедиться в том, какой он способный... хотя и в несколько ином разрезе.

Пока Дюссандер возился с выключателем устаревшего образца, Тодд приближался сзади, бесшумно скользя по линолеуму, избегая мест, где могла скрипнуть половица Он знал эту кухню, как свою собственную. Если не лучше.

— Поначалу мальчик не был его другом. — Дюссандер кое-как одержал верх над выключателем и с осторожностью алкоголика со стажем спустился на одну ступеньку. — И старик поначалу сильно недолюбливал мальчика. Но постепенно... постепенно он стал находить определенное удовольствие в его компании, хотя до любви тут еще было далеко. — Держась рукой за поручень, он высматривал что-то на полке. Тодд уже стоял сзади, по-прежнему сохраняя спокойствие, — пожалуй, в эти секунды правильнее было бы сказать: ледяное спокойствие, — и мысленно прикидывал, как он его сейчас изо всех сил толкнет в спину. Впрочем, стоило дождаться момента, когда тот наклонится вперед.

— Старик находил удовольствие в его компании, и объяснялось это, вероятно, чувством равенства, — вслух рассуждал Дюссандер. — Видишь ли, жизнь одного была я руках другого. Каждый мог выдать чужой секрет. Но со временем... со временем старик все больше убеждался в том, что ситуация меняется. Да-да. Ситуация выходила из-под его контроля, все уже зависело от мальчика — от его отчаяния... или сообразительности. И однажды, среди долгой бессонной ночи, старик подумал о том, что неплохо было бы чем-то поприжать мальчика. Для собственной безопасности.

Дюссандер отпустил поручень и весь подался вперед но Тодд не шелохнулся. Лед спокойствия таял в его жилах, и уже накатывала горячая волна растерянности и гнева Между тем Дюссандер нашел то, что искал, и в этот момент Тодд с омерзением подумал: ну и запах... более зловонного подвала, наверно, не бывает. Пахло мертвечиной.

— И тогда старик слез с кровати — что значит сон для старого человека? — и примостился за тесной конторкой. Он сидел и думал о том, как он хитро вовлек мальчика в свои преступления, за которые мальчик грозил ему, старику, расправой. Он сидел и думал о том, какие усилия, почти нечеловеческие, пришлось мальчику приложить, чтобы выправить положение в школе. И что теперь, когда он его выправил, старик для него — ненужная обуза. Смерть старика принесла бы ему желанное освобождение.

Дюссандер обернулся, держа за горлышко бутылку старого виски.

— Я все слышал, — сказал он миролюбиво. — Как отодвинул стул, как поднялся. У тебя, ты знаешь, не получается ходить совершенно бесшумно. Пока не получается.

Тодд молчал.

— Итак! — Дюссандер поднялся на ступеньку и плотно прикрыл за собой дверь в погреб. — Старик все написал. От первого до последнего слова. К тому времени почти рассвело, ныли пальцы, сведенные проклятым артритом, и все же впервые за многие недели он чувствовал себя хорошо. Он чувствовал себя — в безопасности. Старик снова лег в кровать и спал до полудня. Еще немного, и он проспал бы свою любимую передачу «Больница для всех».

Дюссандер уселся в кресло-качалку, вооружился обшарпанным перочинным ножом и начал долго и нудно соскабливать сургуч, которым была запечатана бутылка.

— На следующий день старик надел свой лучший костюм и отправился в банк, где лежали его скромные сбережения. Бан ковский служащий внес полную ясность. Старик забронировал камеру в сейфе. Старику объяснили, что один ключ будет у него, другой в банке. Чтобы открыть камеру, понадобятся оба ключа. Воспользоваться его ключом можно будет лишь с его собственного письменного разрешения, заверенного у нотариуса. За одним исключением. — Дюссандер беззубо улыбнулся Тодду, чье лицо сейчас напоминало гипсовую маску. — Исключение — это смерть вкладчика. — Продолжая улыбаться, Дюссандер сложил перочинный нож и сунул в карман халата, после чего отвинтил на бутылке колпачок и плеснул в кружку порцию виски.

— Что тогда? — спросил Тодд охрипшим голосом.

— Тогда камеру откроют в присутствии банковского служащего и представителя налоговой инспекции. Сделают опись содержимого. В данном случае — один-единственный документ на двенадцати страницах. Обложению налогом не подлежит... хотя интерес безусловно представляет.

Пальцы мальчика сами сплелись намертво.

— Это невозможно, — произнес он с интонацией человека, на чьих глазах другой человек разгуливает по потолку, — вы... вы не могли это сделать.

— Мой мальчик, — участливо сказал Дюссандер, — я это сделал.

— А как же... я... вы... — И вдруг отчаянное: — Вы же старый! Старый, неужели непонятно?! Вы можете умереть! В любую минуту!

Дюссандер поднялся. Он вытащил из шкафчика детский стаканчик. В таких когда-то продавали желе. На стаканчике хоровод мультяшек, знакомых Тодду с детства. Тодд смотрел, как Дюссандер, словно священнодействуя, протирал стаканчик полотенцем. Как поставил перед ним. Как налил символическую дозу.

— Зачем это? — процедил Тодд. — Я не пью. Нашли себе собутыльника.

— Возьми. Есть повод, мой мальчик. Сегодня ты выпьешь.

Тодд, после долгой паузы, поднял стаканчик. Дюссандер весело чокнулся с ним своей грошовой керамической кружкой.

— Мой тост — за долгую жизнь! Твою и мою! Prosit! — Он осушил кружку одним залпом... и захохотал. Он раскачивался в кресле, топоча ногами в шерстяных носочках по линолеуму, и хохотал, хохотал — диковинный стервятник, утопающий в домашнем халате.

— Ненавижу, — прошептал Тодд.

И тут со стариком начался форменный припадок: он кашлял, хохотал, давился — все разом. Лицо сделалось багровым. В испуге Тодд вскочил и принялся стучать его по спине.

— Prosit, — повторил Дюссандер, прокашлявшись. — Да ты выпей. Хуже не будет.

Тодд последовал совету. Жидкость, напоминающая микстуру от кашля в ее худшем варианте, обожгла ему все внутри.

— И эту мерзость вы пьете?! — Его даже передернуло. Он поставил стаканчик. — Может, хватит, а? Заодно бы и курить бросили.

— Какая трогательная забота о моем здоровье. — Из кармана, в котором исчез складной нож, Дюссандер достал мятую пачку сигарет. — А я, мой мальчик, о твоем беспокоюсь. Как ни открою газеты — «Велосипедист сбит на оживленном перекрестке». Брось ты это дело. Ходи пешком. Или, как я, — автобусом.

— Катитесь вы со своим автобусом знаете куда...

— Знаю, мой мальчик, — Дюссандер засмеялся и плеснул себе еще виски, — только покатимся мы туда вместе.