Рука - Жорж Сименон

Закончив причесываться, она направилась к шкафу за бельем. Она, не стесняясь, сняла свой пеньюар и, вовсе не провоцируя меня, предстала передо мной обнаженной. Она одевалась в моем присутствии столь же естественно, как если бы была в одиночестве, а я не сводил с нее глаз и не упустил ни одного ее жеста, ни одного движения.

Так ли уж я прав, утверждая, что не был в нее влюблен? Думаю все же, что прав. Мне и в голову не приходило жить с ней, связать с ней свою судьбу, как я это сделал когда-то с Изабель.

Я смотрел на нераскрытую постель Рэя, и она меня нисколько не стесняла, не вызывала в сознании никаких неприятных картин.

Я знал, что в квартире есть еще две комнаты. В одной из них я как-то спал, опоздав на поезд. Жанет занимала другую, меньшую, находившуюся ближе к кухне.

Странно, но в квартире не было столовой, вероятно, потому, что отвели как можно больше места для салона.

— Так хорошо? Я не слишком вырядилась?

Она надела платье из тонкой черной шерсти, освеженное серебряным плетеным пояском. Наверное, она знает, что черное ей к лицу.

— Вы великолепны, Мона…

— Нам надо и о делах поговорить. Столько всего на меня навалилось, не будь вас, я просто не знала бы, что мне делать.

Жанет накрыла маленький столик, пододвинув его к застекленной стене и украсив бутылкой с длинным горлышком рейнского вина в ведерке со льдом.

— Мне надо переехать. Найти квартиру поменьше. Вообще-то мы оба эту недолюбливали. Рэй пускал ею пыль в глаза. Хотел поразить своих клиентов… Думаю, его забавляло также давать шикарные приемы, объединять вокруг себя людей, интриговать, наблюдать, как люди теряют свое человеческое достоинство.

Она вдруг посмотрела на меня серьезно.

— А ведь я никогда не видела вас пьяным, Доналд.

— И тем не менее я напился в вашем присутствии…

В субботу, у Эшбриджа…

— Вы были пьяны?

— Разве вы не заметили?

Она поколебалась:

— Не тогда…

— Когда же?

— Трудно сказать… Я не уверена… Не сердитесь, если я ошибусь.

Когда вы вернулись после неудачных поисков Рэя, мне показалось, что вы не в себе.

Омар, различные сорта холодного мяса были расставлены у нас под рукой, на передвижном столике. У меня кровь прилила к голове.

— Тогда это было не от опьянения.

— От чего же?

Тем хуже. Я решился.

— Дело в том, что я вовсе не пытался отыскать Рэя.

Я был слишком вымотан. Я задыхался в буране, и мне все время казалось, что сердце у меня останавливается. Не было никакого шанса найти его в темноте, среди урагана, когда снег хлестал прямо в лицо и слепил глаза.

… Вот тогда-то я и направился в сарай.

Она перестала есть и смотрела на меня с таким изумлением, что я чуть было не пожалел о своей искренности.

— В сарае я уселся на садовую скамейку, спрятанную туда от дождя и снега, и закурил.

— Вы пробыли там все время?

— Да. Я бросал окурки прямо на землю. Выкурил по крайней мере десять сигарет.

Она была потрясена, но явно не рассердилась на меня.

В конце концов она протянула свою руку и пожала мою.

— Спасибо, Доналд!

— За что — спасибо?

— За доверие. За то, что сказали мне правду. Я почувствовала: нечто произошло, но не знала что именно. Я даже думала, не поссорились ли вы с Рэем.

— Из-за чего же могли бы мы поссориться?

— Из-за той женщины…

— О какой женщине вы говорите?

— О госпоже Эшбридж. Патриции. Когда Рэй увел ее, мне показалось, что вы ревнуете.

Меня потрясло, что ей все известно.

— Вы их накрыли? — спросил я.

— В тот момент, когда они выходили. Я не следила за ними. Случайно наткнулась… Вы не приревновали Рэя?

— Не из-за нее…

— Из-за меня?

Она спросила это без тени кокетства. Мы действительно говорили по душам. Совсем не так, как с Изабель, — там сплошная война взглядов.

— Из-за всего… Я толкнул дверь, из которой потом вы видели, как они выходили. Я ни о чем не думал… Просто выпил лишнее. И вот наткнулся на них. Совершенно необоснованно, словно прилив крови к голове, меня охватила чудовищная ревность к Рэю.

В Йеле я был зубрилой, но все считали меня куда более способным, чем Рэй, простите за хвастовство.

Когда он решил обосноваться в Нью-Йорке, я ему предсказывал долгое прозябание… Сам я окопался в Брентвуде, всего за тридцать миль от отчего дома, как если бы побоялся очутиться без поддержки… И почти тотчас же, словно желая обеспечить себе еще большую поддержку, женился на Изабель.

Она ошеломленно слушала меня, осушила свой стакан, показала мне на мой.

— Пейте…

— Я вам все сказал. Об остальном, о моих мыслях в ту субботу, вы догадываетесь сами… Рэй заполучил вас и стал компаньоном в деле Миллер и Миллер. Ему все было подвластно, и он мог себе позволить небрежно взять по дороге любую женщину, как, например, эту Патрицию…

Она медленно выговорила:

— И вы ему завидовали?

— Я вас возмущаю, Мона?

— Напротив…

Она была явно взволнованна. Верхняя губа у нее дрожала.

— Как хватило у вас, Доналд, мужества рассказать мне все это?

— Вы, Мона, единственный человек, с которым я могу говорить.

— Вы ненавидели Рэя?

— Той ночью, когда сидел на скамейке, да…

— А раньше?

— Я считал его своим лучшим другом. Но вот, сидя тогда на скамейке, я установил, что лгал себе.

— А если бы вы могли его спасти?

— Не знаю. Возможно, что и спас бы, через силу… Я больше ни в чем не уверен, Мона… Можете ли вы это понять, за одну ночь я совсем переменился…

— Я заметила это. Изабель тоже.

— Да, она сразу заподозрила что-то, пошла в сарай и обнаружила там набросанные мною окурки…

— Она сказала вам об этом?

— Нет. Она всего лишь убрала окурки. Я уверен, она испугалась, подумав, что лейтенант Олсен тоже сможет их обнаружить.

— Уж не считает ли Изабель, что вы… что вы могли сделать нечто другое?..

Я предпочел идти напролом.

— …что я столкнул Рэя со скалы… Не знаю. Вот уже целую неделю Изабель смотрит на меня, словно не узнавая, стараясь что-то осмыслить, понять. А вы поняли?

— Мне кажется, да…

— И не возмущаетесь?

— Да нет же, Доналд.

Тут я впервые почувствовал тепло горячего женского взгляда.

— Я ждала, что вы заговорите со мной об этом… Мне было бы грустно, если бы вы промолчали. Вам потребовалось большое мужество.

— Ну, в том положении, в каком я нахожусь…

— Что вы имеете в виду?

— Я зачеркнул все семнадцать лет своей семейной жизни, а может быть, и все сорок пять лет своей жизни вообще. Все осталось в прошлом. Вчера я испытал стыд перед своими дочерьми, чувствуя себя и их совершенно чужими друг другу… И все же я продолжаю произносить прежние слова, делаю прежние жесты.

— Это необходимо?

Я взглянул на нее. Поколебался. Было бы так просто. Если я все зачеркнул, разве не имею я права начать по-новому? Мона была передо мной. Трепещущая, строгая.

Эта минута была решающей. Мы ели, пили рейнское вино, а Ист-Ривер текла у наших ног.

— Да, — пробормотал я. — Это необходимо.

Не знаю почему, но когда я произнес это «да», у меня перехватило горло, и я пристально посмотрел на Мону. Я был почти готов. Нет, не совсем еще, но все же я мог, и очень скоро, полюбить Мону. Я мог бы обосноваться в Нью-Йорке… Мы бы могли…

Не знаю, была ли она оскорблена. Во всяком случае, она этого не показала.

— Спасибо, Доналд.

Мона встала, стряхнула крошки с платья.

— Кофе?

— Пожалуйста.

Она позвонила Жанет.

— Что вы предпочитаете — остаться здесь или перейти в будуар?

— Перейти в будуар.

На этот раз я прихватил свой портфель. Потом медленно пошел рядом с ней, положив руку ей на плечо.

— Вы понимаете меня, Мона? Вы ведь тоже чувствуете, что у нас ничего бы не получилось…

Она пожала мне руку, и я мысленно вновь увидел ее руку на паркете нашей гостиной, освещенную огнем камина.

Я чувствовал себя отдохнувшим. Немного позже я подсел к старинному столику, на который положил бумагу и карандаш.

— Ну так как, что вы знаете о своих делах?

— Ничего не знаю… Рэй никогда не говорил со мной о делах.

— У вас есть наличные деньги?

— У нас общий счет в банке.

— Вы знаете, сколько денег на этом счету?

— Нет.

— Рэй застраховал свою жизнь?

— Да.

— Вы в курсе его взаимоотношений с Миллерами?

— Он был их компаньоном, но если я правильно поняла, не на равных правах. Каждый год его вклад увеличивался.

— Он не оставил завещания?

— Сколько я знаю, нет.

— Вы посмотрели в его бумагах?

— Да.

Мы прошли вместе в кабинет Рэя и начали просматривать его бумаги.

Между нами не ощущалось никакой неловкости, никаких задних мыслей.

Полис страховки в пользу Моны выражался в двухстах тысячах долларов.

— Вы известили агентство?

— Нет еще…

— И банк не известили?

— Нет. Я ведь почти никуда не выходила с четверга. Только в воскресенье утром прошлась возле дома по тротуару, чтобы подышать воздухом.