Веласкес - Мария Дмитриенко

— Великий король Филипп II, да будет ему царствие на небесах, — негромко говорил монах, — думал о своих подданных даже в церкви. Во время долгих служб ему через окошечко подавали для просмотра бумаги, передавали сводки о военных действиях.

Веласкес тем временем думал о том, что король хотел казаться перед богом самым маленьким из грешников, великий король-католик, свершивший столько деяний в угоду любимой матери церкви!

Во внутренних двориках стояли статуи — превосходные скульптуры греческих мастеров. Картинная галерея дворца была, пожалуй, одной из самых богатых в Европе. Более тысячи пятисот полотен насчитывалось в ее залах. Кроме этого, немало сокровищ таил в себе «Реликарио» — там находились изделия из золота и серебра с вкрапленными в них драгоценными камнями, лежало евангелие со страницами из чистейшего золота.

Осмотрев все возможное, дон Диего принялся за работу, и вскоре комната, отведенная ему в доме Фонсеки, сплошь была заставлена копиями Леонардо, Веронезе, Рафаэля, Рубенса и других великих мастеров. У них учился он, совершенствуя свое мастерство. Особенно нравился ему Тициан. Возможно, что именно в этот период под воздействием Тициана и венецианских живописцев палитра Веласкеса приобрела новые живописные качества, стала более светлой и прозрачной.

Время бежало, но дон Хуан де Фонсека пока не приносил утешительных вестей. В его доме, как и в севильском доме Пачеко, часто собирались гости. Нередко захаживал сюда литератор дон Луис де Гонгора Арготэ[22], друг молодости Пачеко. Он подолгу беседовал с доном Диего о Севилье. Маэстро начал писать его портрет.

Через два месяца Веласкес прощался с Мадридом, его широкими площадями и улицами, прекрасными дворцами и их коллекциями. К сожалению, мечту покорить столицу пока приходилось оставить. Граф Оливарес никак не мог добиться у короля аудиенции для художника, а доброжелательный дон Фонсека срочно должен был выехать в Италию. Но Веласкес не отчаивался: впереди была еще целая жизнь.

ХУДОЖНИК ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА

В Севилье маэстро ожидало несчастье. Горела, металась в жару маленькая Игнация, плакала над нею измученная донья Хуана де Миранда. Смерть, которая несколько дней стояла у изголовья девочки, казалось, только и ждала того, чтобы вернулся отец.

На кладбище, где обрело вечный покой тельце крошки Игнации, близ церкви, у самой ограды, дон Диего нашел могилу отца Саласара. В Испании нет обычая плакать над могилами. Но разве только слезы могут выражать горечь утраты? Художник смотрел на небольшой, уже густо поросший травой холмик и горько сожалел о том, что так и не собрался написать портрет своего наставника.

Мертвые ложатся в могилы, живые же продолжают жить. Опять побежали вереницею дни, трудовые дни неутомимого маэстро.

Слуга Хуан де Пареха не мог надивиться энергии хозяина и учителя, который сутками простаивал у мольберта. Могло показаться, что, макнув кисть в краски, он черпает там силы для себя.

Филиппа IV Веласкес видел всего только раз, когда тот в окружении свиты ехал верхом в свой загородный дворец. Но острый глаз художника схватил в тот момент многое. Кроме того, в королевской коллекции видел Веласкес портреты Филиппа, написанные, когда он еще был инфантом. Он решился писать портрет.

Прошло почти полтора года со времени поездки в Мадрид. За этот период многие портреты вышли за стены мастерской маэстро, чтобы украсить собою лучшие гостиные города.

Однажды утром в дверь дома Веласкеса постучали. Перепуганный Хуан Пареха вылетел на крыльцо. Мимо него, ничего не замечая, почти пробежал дон Пачеко. Через минуту весь дом был на ногах. Радостная весть на сей раз была их гостьей: дон Пачеко получил от дона Хуана де Фонсеки письмо: «Уважаемый граф пожелал вновь увидеть молодого маэстро. При дворе его ждут». Кроме того, дон Хуан высылал на дорожные расходы 50 дукатов, субсидию премьер-министра.

Недолгими были сборы. В тюки бережно упаковали несколько полотен. Карета, почти нигде не останавливаясь, понесла дона Диего и тестя, который на сей раз сам решил сопровождать его в Мадрид. Пронеслась мимо одетая в золотистую дымку Кордова, блеснул золотым копытом на серебряной подкове Толедо.

Путники въехали в строгий, чопорный Мадрид.

Севильянцев тепло встретили в доме Фонсеки. Вызова во дворец можно было ждать со дня на день. За прошедшее время многое изменилось в столице. Королю наскучила его государственная деятельность. Бремя забот о нуждах страны он все охотнее взваливал на широкие плечи своего первого министра, а сам занимался охотой, корридами и другими подобающими лишь королям забавами. Найдя подходящий момент, осторожный граф Оливарес внушил королю мысль, что пора позаботиться о том, чтобы оставить потомкам память о себе, увековечить свой образ в полотнах, выполненных достойнейшими из художников. Король счел слова графа справедливыми. Тогда-то граф попросил Фонсеку вызвать в Мадрид молодого маэстро из Севильи.

Дни ожидания по обыкновению текут очень медленно. Веласкес решил не терять времени даром и начать писать портрет своего покровителя дона Фонсеки.

Не успели высохнуть на полотне краски, как сын графа Пеньяранда дон Антонио, бывший камергером инфанта кардинала, попросил у художника разрешение показать портрет при дворе.

Признание на сей раз сразу пришло к молодому маэстро. В одном из залов дворца собрались придворные. Со всех сторон слышались похвалы таланту Веласкеса, воздавалась хвала его кисти. Двери отворились, и в зал вошел король. Перед ним почтительно расступились, с поклоном давая дорогу. Он прошел на середину зала.

Все присутствующие ждали, что скажет король, который считался знатоком и ценителем искусства. Филипп IV смотрел на портрет. Ни одна черточка не дрогнула на его лице. Молчание длилось долго. Затем он повернулся к премьер-министру и спросил о художнике. А потом, всем на удивление, выразил желание позировать маэстро, добавив при этом, что тот отличный портретист.

В этот вечер во всех аристократических домах столицы только и было разговоров, что о портрете дона Фонсеки и не известном пока никому молодом маэстро. Высказывались разные суждения, но все сходились на том, что талант Веласкеса несомненен и ему повезло, коль сам король Филипп IV решил доверить ему свой портрет.

Взволнованный дон Пачеко писал в тот вечер друзьям и родным в Севилью: «В течение одного часа весь дворец признал редкие качества портрета». Учитель больше, чем ученик, упивался успехом.

В жаркий полдень 10 августа 1623 года, когда столица изнывала от нестерпимого зноя, прохладными галереями, минуя огромные залы, по королевскому дворцу к покоям короля спешили несколько человек. Среди них не очень высокий, худощавый, хорошо сложенный юноша. Его немного великоватая голова отлично была посажена на сильной, мускулистой шее. Большой выпуклый лоб обрамляли длинные черные волосы, кольцами ложившиеся на высокий белоснежный кружевной воротник. Небольшие черные, очень выразительные глаза блестели под густыми бровями. На губах проступала улыбка. Ничто в облике молодого человека не говорило о том, что через несколько минут будет решена его судьба.