Родовое проклятие - Ирина Щеглова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Прошло года два после возвращения в Союз, мой младший брат нашел-таки заветный флакончик, тщательно от него оберегаемый, и вылил драгоценное содержимое на розовый ковер.
Мы с братом выросли и уехали. Давно нет Союза, и я не знаю, как живут бывшие советские специалисты из маленького горного поселка Эль-Абед, что на самой границе Алжира и Марокко, да и живы ли они. И только состарившийся ковер сохранил еле ощутимый аромат сандала и цветущих апельсиновых деревьев.
…Лица внизу расплываются, как в плохо наведенном объективе. Лица, поднятые вверх. Задыхаюсь и прыгаю, прямо в протянутые руки. Руки подхватывают меня, обнимают. Дедова рубашка мокрая от моих слез.
– Ах, ты – иностранка чёртова! – всхлипывает Григорий.
Мама приехала рожать в Подгорное.
Был апрель. Я бродила по колено в талой воде на лугу, собирала для мамы первые весенние цветы. Они были похожи на кувшинки – такие же желтые, круглые чашки соцветий и длинные мясистые стебли. Бабушка сказала, что это купальницы.
В окошке роддома их не взяли. Банку с луком взяли, а цветы – нет.
– Кому? – строго спросила женщина в окошке. Я назвала.
– Она на столе, рожает. – Окно захлопнулось. Я побрела домой, прижимая отвергнутый букет.
Андрюшка родился очень похожим на отца, вот мама и назвала его – Андреем.
…
– Тебе надо еще регистрацию получить, – сообщил отец, как только мы отъехали от вокзала.
– Зачем? – удивилась я.
– Ну, ты же гражданка другого государства. У нас теперь нововведения: если кто-то из России приезжает больше чем на три дня, то должен зарегистрироваться. Говорят, без этой бумажки оштрафуют, и все такое…
– Не поняла, только из России?
– Да нет, всех, наверно, касается…
Отец плавно поворачивает направо, и наша старенькая «Нива» выезжает на шоссе.
– На дачу? – Спрашиваю, – может, лучше сразу сделать эту вашу регистрацию?
– Нет, сама не сделаешь, там очереди, концов не найдешь. У меня в милиции знакомый хороший, он тебя и за билетом отвезет, и регистрацию поможет оформить…
…
Вот! Вот оно! Мы стоим в этой бесконечной очереди, чтобы сделать регистрацию! Дошло, наконец… Надо сказать соседям, пусть передадут дальше… Многие, как я, волнуются, наверно… Так, что там надо? Да! Цель прибытия и – надолго ли… Потом, заплатить пошлину. Кажется – все… Только вот, в чем она – цель?
Нет, нет, нет… Надо разобраться. Цель – это когда тебе известно зачем; а когда неизвестно? Хорошо. В таком случае, возможно, если я спрошу…
– послушайте…
Он вздрагивает, как будто я касаюсь его кожи оголенным проводом под высоким напряжением.
– Вы знаете зачем…
Они молчат… кто-то тяжело дышит… с чего бы? Нет, это не дыхание; это – всхлипы…
– Но я же никого не хотела расстро…
…неприятно. Придет же в голову лезть к человеку со своими дурацкими домыслами. Может, он и по-русски не понимает, может…
…снова чуть двинулись вперед.
В конце концов, мне не впервой стоять в очереди, проходить всякие контроли и вообще – ждать.
11
У моего правого сапога сломался каблук, поэтому при ходьбе я старалась наступать на носок, чтобы каблук окончательно не вывернуло. Со стороны, наверное, казалось, что я хромаю. Шуба из «искусственных чебурашек» села после химчистки, я затянула ее в талии ремнем, пытаясь хоть как-то исправить положение. Старалась, как могла, но мои жалкие попытки ни к чему не привели.
Все двенадцать часов, что я ждала отправку своего рейса, провела, забившись в темный угол зала ожидания; боялась увидеть свое отражение в многочисленных витринах и зеркальных стеклах.
В Ереванский аэропорт мой рейс прибыл около двух ночи, по-местному. Тонкую цепочку усталых пассажиров втянуло, через одну из галерей, бездонное брюхо аэровокзала.
Если бы меня похитили инопланетяне, то в первые мгновения пребывания на их территории я чувствовала бы себя не лучше. В пространстве зала ожидания крохотные фигурки людей растворялись мгновенно и без остатка. Я остановилась потрясенная, и, задрав голову, медленно начала вращаться вокруг своей оси.
Родители возникли неожиданно, подхватили меня с двух сторон и вывели на свежий воздух.
– Это зачем же он такой огромный? – первым делом спросила я.
– Французский проект. Аэропорт Шарля де Голля такой же, – объяснил отец.
– Они здесь космические корабли собираются принимать? – не унималась я.
– Да нет, они просто хотят быть европейцами. Европейским государством, – отец был снисходителен.
Нас ждал микроавтобус и несколько любопытных армян, приехавших вместе с родителями. Мы были представлены друг другу. Но ожидающие так устали, что не задавали никаких вопросов.
Мы очень долго ехали. Я думала, что наш поселок находится где-то в пригороде Еревана, а оказалось, что нет, он в окрестностях города Раздана, высоко в горах.
В мозгах у меня происходил некий временной сдвиг: десятилетняя давность, Северная Африка, Алжир, и крохотный поселочек в горах. Там был свинцово-цинковый рудник, а здесь добывают золото. Очередная отцовская командировка в другое измерение.
В квартире имелась сидячая ванная, на кухне стоял самодельный стол из плохо оструганных сосновых досок и несколько табуретов. В одной из комнат тесно прижавшись, сгрудились три железные кровати, с панцирным сетками и никелированными шишечками, другая комната была нежилой, в ней лежали чемоданы и нераспакованный багаж.
Пришлось вернуться в реальность.
Пока я принимала ванну, отец занял угол самодельного стола закуской и бутылкой армянского коньяку. Мама нажарила гору отбивных, сгрузила их в эмалированную миску. Отец нарубил крупными кусками несколько видов местной копчености; и когда я вошла в кухню, пытался наскоро почистить сушеного сига, рыбу из озера Севан.
– А, дочура, садись, – он ногой пододвинул мне табуретку, – бери травку к мясу, мы тут с мамулей травку раскушали.
Зелень была такой свежести, что листики оттопыривались от стеблей и стояли, как влитые, как будто их только что сорвали с грядки.
– Надо собрать в пучок, – отец потянулся к вороху травы, – смотри, вот так. – Он выбрал несколько стебельков лука, веточку петрушки, укропа, кинзы и еще чего-то неизвестного мне, окунул все это в солонку и отправил в рот; при этом, захватил вилкой отбивную и, размахивая ей в такт какому-то своему внутреннему ритму, кивком головы указал мне на уже наполненную рюмку.
– Давай, за приезд!
– Папуля, – спохватилась мама, – пусть она поест.
– Кушай, дочура, – отец засуетился, – вот, возьми кусочек, это очень остро, но вкусно.
– Не суй ты ей эту гадость, пусть свежее мясо ест, – настаивала мать.
– Дочура, слушай мамулю, ешь свежее мясо, – радовался отец.
Я кивала головой на обе стороны, откусывала от десяти кусков, макала пучки травы в крупную соль, жевала все это вместе с рыбой сиг, которая водится только в озере Севан, и копченый суджюк, вкус которого терялся из-за количества специй, названия я не знаю до сих пор.
Отец держал рюмку на весу, ожидая, пока я прожую, я глотнула с риском подавиться, взяла свою рюмку, мы чокнулись, и я опрокинула в себя коньяк, не услышав ни вкуса, ни крепости.
– Это – настоящий, – отец говорил о коньяке. – Черчилль его очень уважал. Ему Сталин целый вагон коньяку подарил.
– Ну, разумеется, – я засмеялась, – аэропорт Шарля де Голя, коньяк Уинстона Черчилля; что еще?
Отец сразу плеснул мне вторую.
– Я спать пойду, а то уже не соображаю ничего, – призналась мама, – завтра поговорим, Она поднялась со своего места и сразу же распорядилась:
– Ты ее не мучай особенно, – это отцу, – А ты, – она обратилась ко мне, – Не слушай его, иди спать.
– Нет, мама, нормально, я не хочу, я не устала, – попыталась я успокоить ее.
– Галина, – вступил отец, – я завтра машину пришлю; вези Марию в город, купите там, все что надо, – он закряхтел и замялся, – а то она сегодня вышла в этой своей шубе…. Перед армянами неудобно. Я столько рассказывал…
– А ты поменьше рассказывай, – оборвала его мать. Потом окинула меня взглядом и произнесла:
– Одеть ее надо, действительно. Страсть Господня.
– Кстати, дочура, – отец озаботился, – ты тут одна не ходи никуда. Тут не принято, чтобы женщина одна, без мужа, или мужчины…
Мама ушла спать, а мы с отцом еще долго сидели за нашим экзотическим столом, похожим на строительные козлы и пили крепчайший в мире напиток, с французским названием. Отец шутил и напевал какой-то шансон, подражая Шарлю Азнавуру.
– Помнишь язык? – спросила я.
– Почти все забыл, нет практики. Теперь буду армянский учить. – Он развел руками. – Ну, как? Нравиться тебе здесь?
Я смотрела на него и видела, что ему очень нравиться; и поэтому должно нравиться нам – его близким.
– По первым ощущениям очень похоже на Алжир. – Мне хотелось одобрения; но для него не существовало прошлого:
