Самый приметный убийца - Валерий Георгиевич Шарапов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Во, смотри-ка, общее нащупал, опер хренов. Вот и общая черта: ни врагов, ни недоброжелателей, обобраны неизвестными. А Дениска еще и убит, скорее всего, этим “кем-то”».
Мозгами-то он понимал, что надо бы заниматься своим делом, что трудятся над делом – не ему чета, опытные товарищи линейные, уточняя маршруты и время прохода, сопоставляя факты, показания контролеров, сопровождающих. Сотни, тысячи разных вещей выясняют и уточняют, о которых он, якобы следователь с курсов, и понятия не имеет. И что не только его, лейтенанта Акимова, жжет вопрос о том, кто этот левша с (предположительно) большими ладонями и где рыщет – как минимум потому, что у него в этих самых ладонях имеется «вальтер».
Умом все понимал. И все равно сердце кровью обливалось при мысли, что боевой, прошедший огонь и воду, неунывающий Дениска лежит сейчас, криво заштопанный, в холодном морге, а виновник этого где-то шляется, пьет, жрет и морально разлагается.
В этот момент стало светло и шумно. Акимов очнулся. Оказывается, пора вставать и устраивать овации. Вера глянула на него – и, порозовев, отвела сверкающие глаза:
– Не смотри так.
Сергей засмущался. Сила искусства, она такая. Заставляет человека видеть то, чего и нет. Все-таки кавалер из него – фуфло полное. Прекрасная женщина рядом, кругом плюш да золото, а он знай себе думает про разного рода посторонние и невеселые вещи. Чуткая Вера немедленно что-то такое уловила, потому что сникла, стала суше и, хотя на обратной дороге очень мило болтали они на разные темы, даже на чай не пригласила: «Поздно, Сергей Павлович, пора уж».
С горя пошел и принялся работать с документами. Ну и заснул прямо на столе.
Пока Остапчук пытался отпоить его чаем, появился Сорокин. Швырнул в корзину какую-то бумажку смятую, потирая лицо, осведомился:
– Ну что, как дела, орлы-сыскари?
Остапчук дежурно отчитался о чесе по толкучке: нет, покамест ничего похожего на сковородки и постельное из заявлений, но теток сориентировал, сказали, что будут бдить.
– Ладно. Сергей, у тебя есть что новое?
– Николай Николаевич, ничего нет, – покаялся Акимов. – Ревякин жил тихо. Лишнего имущества, денег, порицаний по службе не имел. Конфликтов избегал в работе и в быту.
– Так я и сказал, убийца – случайный человек, – напомнил Сорокин, – прилетела падла, вышел конфликт какой, вот и стрельнул.
Сергей горестно спросил:
– А чайку-то, чайку куда девать, Николай Николаевич? К чему бы эта чайка?
– Чайку – не ведаю куда, – признал капитан. – Ты говорил, что он книгочей знатный был, может, и в самом деле, бред предсмертный, помутнение.
– Как же? Увидел меня, узнал и тотчас начать бредить.
– Копаешь-то глубоко, молодец. Ну раз так, то это тебя надо спросить, чего это Ревякин, глядя на тебя, чайку вспомнил, – улыбнулся Сорокин. – Ты у нас кавалер видный, хоть, извини, на актера Михал Михалыча Названова не тянешь.
Акимов, припомнив имя красавца во вчерашней программке, засмущался, но признал, что не тянет.
– Ты, Сергей, пока подумай, чес продолжай, но по остаточному принципу. У нас, товарищи, должна быть бдительность, особенно в районе продбаз и общепита.
– А что такое?
– По городу фиксируют серию: вот уже семь эпизодов – налеты на молокозаводы и продбазы. Причем что интересно: кабинеты начальства, даже бухгалтерии и кассы – побоку, немалые суммы нетронуты…
– То-то народ крестится с облегчения, – вставил Остапчук.
– Да, ни синь пороху из денег. Но зато забирают ящиками сливочное масло и сгущенку.
– Грамотно, – пробормотал Акимов.
– Одобряешь? Ну да. Так же, как и сковородки наши с постельным, очень легко толкнуть. Или даже просто питаться…
Тут Остапчук заметил, что слипнется, и Сорокин, хмыкнув, кивнул:
– Это если с непривычки. Тебе вот точно повылазит. Но вот есть веские основания полагать, что банда состоит из несовершеннолетних, вот что скверно-то… Эти сожрут и еще добавки попросят. Акимов, ты в школе побывал?
Сергей подтвердил, что был, указал на недопустимость, получил заверения и так далее.
– Ладно. В любом случае – бдительность. Сами негодяи орудуют – еще полбеды, а если внешнее взрослое руководство… они ж дураки незамутненные, что хочешь на таком листе накорябать можно. Так, Палыч. Иди-ка отоспись. Толку от тебя сейчас – ноль.
«Ты хотел сказать: толку ноль, как всегда. Ну и пожалуйста, лис старый, – мутно раздумывал Акимов, надевая шинель, нахлобучивая фуражку. – Что, в самом деле? Пусть линейные копают, у них и опыта больше, и вообще… Своими делами заниматься надо».
И все же в сонной голове постоянно зудели Денискины слова: «…надо и это делать, и то не забывать», и это доставляло неудобство поистине физическое, как если бы в голову вкручивали костыль, длинный и холодный.
Морщась, потирая висок и ноющий шрам, Акимов вышел на улицу и глянул вверх. Там ничего нового не было: тучи да серое небо, да снова накрапывал дождь. Глянул вниз – и на этом фронте без перемен, разве что левый сапог постепенно капитулировал, пропуская внутрь первые капли ледяной воды. Еще немного, и подошва совсем отвалится…
«Надо на склад заехать, заодно и зимнее обмундирование получить, – смутно соображал Сергей. – А все потому, что нечего бить подметки, шляясь по театрам… Нет, ну ты смотри, вот ручки у кого-то чешутся. Совсем страх потеряли».
Он сорвал листок со стены отделения, машинально глянул: ничего не написано, только химическим карандашом поставлена огромная корявая галка – крылья в стороны. Смял и выкинул в урну.
* * *
Все-таки золотое сердце у директора Петра Николаевича. Он исповедовал принцип: наорал – конфликт исчерпан. (Хотя Оля втайне надеялась, что после столь оглушительного провала ее признают профнепригодной для руководства, этот вопрос не ставился в принципе.) Итак, Петр Николаевич протянул Оле бумагу:
– Вот, Гладкова, тебе новый циркуляр. Если в целом, то требуется усилить сектор начальной военной подготовки.
– Как? – наивно спросила Оля, ощущая холодок под ложечкой.
– Поскольку сейчас тебе некому помочь, начни с простого. Физкультурка по утрам, суворовское ведро холодной воды. Фельдшера пригласи, пусть про закаливание расскажет. На строй и песни налегай. По силам помогу, на труде ружья выточим.
– Да когда же? У нас и уроки, и общественная нагрузка…
Петр Николаевич глянул мрачно, поднял палец. Оля осеклась.
– Нишкни. Если у них по садам есть время шарить, то и заниматься есть
