Седьмой круг - Алекс Джиллиан

— А с чего ты взяла, что он нормальный мужчина?

— Потому что я слишком хорошо теперь знакома с ненормальными, милорд. — вздернув подбородок ответила Лиз. Челюсти графа стиснулись, на четко очерченных высоких скулах заиграли желваки, а глаза стали похожи на предгрозовое небо. Она опустила ресницы, внутренне готовая к тому, что последует дальше. Пощечина откинула ее в сторону. Граф бил сильнее, чем его приближенные. Откуда в одном человеке столько ярости, думала девушка, лежа на покрытом ковром полу. Правая щека пылала, но эта боль была ничем, по сравнению с той, что сжигала душу.

— Она хочет в темницу. — встав на ноги, сказал Мельбурн. — Желание леди для меня закон. Унесите отсюда этот мешок с костями. Он дурно пахнет.

Глава 4

Она не знала, сколько прошло времени, с тех пор, как ее бросили на холодный, усыпанный соломой каменный пол темницы, располагающейся в подвале замка. Здесь не было окон, и девушка была лишена возможности считать рассветы. Несколько недель, может, даже месяц, но судя по ночной стуже, февральская прохлада уже ворвалась в эти суровые края. Ей не приносили свечей, и кромешная тьма окружала Элизабет постоянно, за исключением кратких минут, когда ей приносили еду. Но даже нескольких мгновений в тусклом освещении ей хватало, чтобы душа ее наполнилась ужасом от страшного и омерзительного вида своей обители. С момента ее заключения солома в крохотном пропахшем мочой и экскрементами помещении не менялась, иногда ей бросали пучок свежей, но она вся шла на импровизированное ложе, так как спальное место в тюрьме не было предусмотрено. Ведро, в которое ей приходилось справлять нужду, не выносили по нескольку дней, и поэтому вонь в темнице стояла жуткая, но Элизабет уже ничего не чувствовала. Волосы девушки, не мытые и непричесанные кишили вшами, кожа чесалась и зудела от грязи и укусов блох. Но больше всего ее пугали крысы, чей писк она слышала постоянно. Все вокруг было в помете этих отвратительных существ, и Элизабет приходилось оставлять им часть своей скудной пищи из боязни, что, оголодав, мохнатые чудовища набросятся на нее. Днем в темнице стояла гробовая тишина, за исключением шороха и писка крыс, но ночью она слышала стоны и завывания пленников из других камер. Кто-то проклинал судьбу, кто-то призывал смерть и молил Бога о спасении или покаянии, но большинство просто по-звериному выли, потеряв рассудок от нечеловеческих условий, в которых их содержали. Определить время суток в кромешной тьме было сложно, но Элизабет понимала, что именно ночью на человека накатывает особенное отчаянье и безысходность. Для нее все смешалось, время словно совершило скачок и замерло в одном мгновении. Неумолимые боль, ужас, страх, одиночество, холод, зловоние, человеческое отчаянье и вопли сумасшедших за стеной и никакого выхода из них, ни единого луча надежды. Элизабет почти перестала верить, что ее, вообще, кто-то ищет. Она умрет здесь, и ее похоронят в безымянной могиле за воротами замка, или выбросят в ров, словно мусор. И девушка так никогда и не узнает, почему? За что судьба так жестоко разбила ее жизнь. Самое ужасное заключалось в том, что скоро, совсем скоро она перестанет задавать себе подобные вопросы, ее мысли уже принимали странный, пугающий оборот, улетали куда-то далеко, и Элизабет не могла с уверенностью припомнить, о чем думала несколько секунд назад. Ее разум отключался, засыпал, погружаясь в пучину безумия, закрываясь стеной безмолвия от ужасов, поджидающих ее в реальной жизни. Прижимаясь спиной к холодной влажной стене, она часами сидела без движения, испытывая непреодолимое желание биться головой о стену, пока не настанет конец ее мучениям. И только католические убеждения удерживали ее от самоубийства. Ад и по ту сторону жизни страшил ее. Смерть должна была принести долгожданное освобождение, а не новую боль. Иногда она произносила слова, чтобы вспомнить, как звучит ее голос, но не узнавала его в хриплых сиплых звуках, вырывающихся из простуженных легких.

Два раза в день ей приносили еду. Скудную похлебку из ячменя и кусок чёрствого хлеба. Тюремщики никогда не разговаривали с ней, просовывая тарелку и сверток с хлебом через узкое окошко на толстой двери. Дверь открывали крайне редко, чтобы вынести ведро. Несколько раз приходила горничная Луизы, скорее всего, по наитию своей сердобольной хозяйки и без ведома графа. Девушку звали Мэри Бренон. Закрывая нос белым кружевным платком, она просила стражников передать Элизабет емкость с водой, чистые тряпки, мазь для втирания в раны на спине, бинты, иногда свежее платье или одеяло. Два или три раза Мэри приносила курицу и соленую свинину. Эти редкие визиты стали для Элизабет Невилл настоящим праздником, и, не смотря на прежнее презрение к Луизе Чарлтон, девушка была ей безмерно благодарна. Воды едва хватало, чтобы обтереть лицо и тело, перед тем, как надеть чистое платье, но даже такая малость на какой-то миг наполняла Элизабет желанием жить и бороться. Она складывала свои грязные старые платья в углу, делая между ними прослойку из сена, а сверху застилала чистыми тряпками. Эта груда тряпья служила ей кроватью, а одеяла спасали от холодных ночей. Дни тянулись один за другим в ожидании прихода Мэри Бренон, которая никогда лично к ней не обращалась. Элизабет могла видеть только ее брезгливо сморщенное лицо сквозь зарешеченное окошко на двери.

Элизабет встрепенулась, испуганно поджав под себя ноги в изношенных деревянных башмаках, почувствовав чужеродное прикосновение. Крысы совсем распустились. Даже во сне Лиз чувствовала, как они бегают прямо по ней, и боялась шелохнуться, дабы не вызвать их агрессии. Это был кромешный ад, и ее хрупкое тело сдавалось, становясь с каждым днем слабее. Закрыв уши руками, девушка принялась раскачиваться из стороны в сторону, напевая хриплым голосом колыбельную, которую ей пела няня, когда она была совсем маленькой. Мысли о мести и расправе над своими обидчиками теперь занимали все ее время, иногда они казались такими яркими и четкими, что девушке казалось, что все происходит наяву, а не в ее воспаленном воображении. Даже если отец и Алекс не спасут ее, она уничтожит графа Мельбурна. Если выживет….

Ричард скакал во весь опор по болотистой долине, между холмами Чевиота. Вязкая, поросшая вереском земля не позволяла его огромному породистому жеребцу двигаться максимально быстро, но и убегающий сквозь кустарники красный олень тоже увязал в грязи своими тонкими ногами. Веселая гурьба гончих псов с не меньшим азартом преследовала потенциальную добычу. Следом за графом мчалась его свита.

Псы окружили несчастное животное, отрезав пути к отступлению. Судьба оленя была решена. Ричард пустил стрелу, которая пронзила горло его добычи. Какое-то время жертва еще держалась на ногах, глядя темными глазами сквозь расползающуюся кровавую пелену в лицо своего убийцы. Дернувшись, животное упало навзничь. Граф издал победный крик, и развернул жеребца в сторону приближающейся свиты.