Я никогда и нигде не умру - Этти Хиллесум

Порой мне приходится потратить столько сил, чтобы начать день, построить его основу: встать, умыться, сделать зарядку, натянуть чулки без дырок, накрыть стол; одним словом, «сориентироваться» в повседневной жизни, и чтобы еще остались силы для другого. Когда я, как любой житель города, встаю вовремя, то так собой горжусь, будто совершила что-то необыкновенное. И все-таки внешняя дисциплина, пока нет внутренней, для меня очень важна. Если я утром дам себе поспать на час дольше, это не значит, что я высплюсь, а значит, что я попросту не справляюсь с жизнью.

Во мне живет небольшая мелодия, которая иногда так и просит моих собственных слов. Но скованность, неуверенность в себе, лень и не знаю что еще препятствуют этому. И так, подавленная, она бродит во мне и временами прямо изводит. А потом меня снова заполняет тихая, печальная музыка.

Как мне иногда хочется вместе со всем, что во мне запрятано, убежать в слова, найти в них пристанище для всего-всего. Но нет слов, которые были бы готовы меня приютить. Да, собственно говоря, все дело именно в этом. Я ищу для себя приют, но тот дом, в котором я хочу укрыться, должен быть камень за камнем построен мною. Дом и убежище для себя ищет каждый человек, а я всегда ищу несколько слов.

Бывает, чувствую, что каждое сказанное вслух слово, каждый совершенный жест лишь усиливает и без того большое разногласие. Тогда мне хочется погрузиться в глубокое молчание и наложить печать молчания на всех остальных людей. Да, любое слово на этой слишком беспокойной земле может еще больше увеличить разногласия.

Делай то, что может рука твоя делать[25], и ни о чем не думай заранее. Итак, мы застелим сейчас постель, отнесем чашки на кухню, а потом будет видно. Подсолнухи Тидэ получит еще сегодня. Надо еще закончить работу над «Горем от ума», постараться втолковать этой девочке правила русского произношения и закончить обработку анализа этого шизофренического случая, выходящего за пределы моей психологии и понимания. Погружаясь в каждую минуту, делай, что делают твои руки и душа, и не распространяй свои мысли, страхи и заботы на последующие часы. Придется снова заняться твоим воспитанием.

21 октября [1941], после обеда. Рождение настоящей внутренней самостоятельности — медленный и мучительный процесс. Все лучше и лучше понимать, что для тебя не существует никакой помощи, поддержки, никакого убежища у других. Что и другие точно так же неуверенны, слабы и беспомощны, как ты. Что ты должна становиться все сильнее. Не думаю, что поиск убежища у других — твой выход. Ты всегда будешь возвращаться к самой себе. Другого не дано. Остальное — обман. Но как тяжело каждый раз осознавать это заново. Особенно — будучи женщиной. В тебе все-таки всегда существует стремление раствориться в другом, в единственном. Но и это самообман, хоть и красивый. Две жизни не могут совпасть в своем течении. По крайней мере для меня. Разве что в отдельные мгновения. Но оправдывают ли такие мгновения всю совместную жизнь? Могут ли они удержать эту общую жизнь? Тем не менее это сильное чувство. И иногда счастливое. Одна. Господи. Тяжело. Ибо мир остается таким негостеприимным.

Как сильно бьется сердце. Но не для одного человека, для всех людей. Мне кажется, у меня богатое сердце. Раньше я всегда представляла, что отдам его одному человеку. Но нет. И когда в 27 лет приходишь к подобной суровой «правде», тебя часто охватывает отчаянье, одиночество, чувство страха, но с другой стороны — чувство гордости и независимости. Я доверена самой себе и должна прийти к согласию с собой. Единственный критерий, которым ты обладаешь, — ты сама. Снова повторяю себе это. И единственная твоя ответственность в этой жизни это ответственность за себя. Но с этим ты должна справиться полностью. А сейчас надо позвонить S.

Среда [22 октября 1941], 8 часов утра. О Господи, дай мне по утрам немного меньше мыслей и немного больше холодной воды и гимнастики.

Жизнь невозможно заключить в несколько формул. В итоге именно это тебя постоянно занимает и ты много над этим думаешь. А не получается, потому что жизнь бесконечно разнообразна, ее не поймать, не упростить. Но сама ты могла бы стать проще…

Четверг [23 октября 1941], утро. Какая же ты дура! Прекрати ломать себе голову! Не пытайся одним или несколькими яркими словами обрисовать все… Слова никогда не смогут охватить тебя целиком. Божий мир и небеса такие большие. Разве недостаточно большие?

Хотеть назад в темноту, в материнское лоно, в общую массу — или стать самостоятельной, найти собственную форму, победить хаос. Я разрываюсь между этими двумя вещами.

24 октября. Сегодня утром — Леви. Мы не должны заражать друг друга своими плохими настроениями. А вечером — новые постановления, касающиеся евреев. По этому случаю я позволила себе полчаса подавленности и беспокойства. Раньше я бы бросила работу и утешилась чтением какого-нибудь романа. Сейчас надо заняться Мишиным анализом. Это очень важно, что он так хорошо отреагировал по телефону. Не стоит питать большие надежды, но он заслуживает помощи. Пока что надо использовать приоткрывшуюся к нему дверку. Может, в дальнейшем это поможет ему. Не нужно ждать великих результатов, надо верить в малое. Вот уже два дня, как, не углубляясь в собственные настроения, беспрерывно работаю. Хорошая девочка, молодец!

«Я так привязана к этой жизни».

Что ты понимаешь под «этой жизнью»? Удобную жизнь, которую ты ведешь в данное время? Действительно ли ты привязана к голой, совершенно голой жизни, в том виде, в каком она тебе представится, выяснится лишь с течением лет. Ты располагаешь достаточными силами. И в тебе есть что-то такое: «Смеясь ли прожить жизнь или плача, это всего лишь жизнь». Но это не все. Это замешано на западном динамизме, который временами я очень сильно чувствую: у тебя прекрасное здоровье, ты тянешься к самой себе, к своей основе. А теперь — работай.

После одного разговора с Яапом[26]:

Время от времени мы бросаем друг другу частички самих себя, но я не думаю, что при этом мы понимаем друг друга.

Четверг [30 октября 1941], утро. По всем направлениям страх жизни. Совершенная подавленность. Отсутствие уверенности в себе. Отвращение. Страх.

11 ноября [1941], утро. Кажется, будто прошли долгие недели, наполненные ужасными переживаниями, а я снова стою перед той же проблемой — перед необходимостью разорвать на мелкие кусочки этот самообман или фантазию, назовите как угодно, это стремление всю жизнь обладать одним человеком. Ты должна свой абсолютизм стереть в пыль. И не думай, что от этого ты обеднеешь, наоборот, — станешь богаче, многограннее. Надо принять свойственные людским отношениям спады и подъемы и рассматривать их не как повод для печали, а как нечто положительное. Не хотеть целиком владеть другим еще не означает отказаться от него. Дать другому полную свободу, и внутреннюю тоже, отнюдь не значит отречься. Постепенно начинаю понимать свою страсть в отношениях с Максом[27]. Меня все больше разжигает отчаянье, возникающее оттого, что в конце концов всегда сталкиваешься с недосягаемостью другого. Пытаешься его достичь не тем, слишком абсолютным способом. А абсолюта нет. Очень хорошо знаю, что жизнь и человеческие отношения бесконечно многообразны и что абсолюту или объективности ни в чем и никогда не добраться до истинного. Но это знание должно из головы перейти в кровь, во всю тебя, это тоже надо прожить. Все время возвращаюсь к тому, что на протяжении всей жизни нужно тренироваться принимать ее не только в соответствии со своим мировоззрением, но и в согласии со своим чувством. В этом, быть может, и заключается единственная возможность обрести гармонию.