Азъесмь - Этгар Керет

Он скончался на месте. Это было ясно хотя бы потому, что он лежал на животе, а взгляд его был направлен в небо. При этом он продолжал улыбаться, и это было жутковато. Переехавший его водитель грузовика был худым везде, кроме живота. Издалека он походил на змею, проглотившую теннисный мячик. Он рухнул на колени около грузовика, зарыдал и просил Бога простить его, пока не приехала полиция и не забрала его оттуда. Еще до полиции приехала «скорая». Доктор закрыл негру глаза и попытался разжать пальцы, сжимающие деньги, но, по всей видимости, они были сжаты по-настоящему крепко. В конце концов им пришлось засунуть его в «скорую» вместе с нашей сотней, разменянной на десятки, и «скорая» уехала.

Когда прибыла полиция, моя подружка заявила, что я обязан сказать им про деньги, а иначе кто-нибудь в больнице возьмет их себе или отдаст на благотворительность. Мне уже было на все наплевать, я просто хотел уйти. Но я знал, что для нее это дело принципа, она от меня не отстанет, так что пришлось мне подойти к полицейскому и объяснить ему, в чем дело. Он обругал меня и сказал, чтобы я валил подальше. Не думаю, что он мне поверил. Моя подружка сказала, что я должен настоять на своем, но во второй раз он был еще менее вежлив и сказал, что, если я не заткнусь, он арестует меня за нарушение общественного порядка. Потом они залезли в машину, прихватив тощего брюхатого мужика, и уехали. Моя подружка заставила меня собрать с тротуара пятнадцать копий, что равнялось причитающейся нам сумме, плюс пять долларов за то, что нам некуда их девать, и унести с собой в гостиницу.

Ночью, вместо того чтобы спать, я читал книгу, по главе из каждой копии, а наутро сказал ей, что не стану учить психологию. Она сказала, что моя проблема в том, что я сам не знаю, чего хочу от жизни, и что вдобавок я слишком тощий и полный лох, и что я передумал слишком поздно, и теперь мне не вернут плату за запись в университет. Когда мы вернулись домой, она еще и бросила меня, а я начал писать сценарий. Сценарий рассказывал историю близнецов, которые родились от негритянки и белого, близнецов, один из которых черный, а другой – белый. В моем сценарии белый дедушка близнецов ненавидел негров, и поэтому, когда близнецы родились, он поджег их дом, и мама погибла. Ее муж бросился в дом, чтобы ее спасти, и тоже погиб. Спаслись только близнецы. Этих близнецов разлучили, и они росли в разных городах, но в душе всегда знали, что не одиноки и что в конце концов они все-таки встретятся. И вправду, через сорок лет после того, как их разлучили, они встретились, но при очень печальных обстоятельствах, потому что белый близнец случайно переехал черного на грузовике. Но знаете что? За секунду до того, как грузовик его убил, негр понял, что встретил своего близнеца, и умер со счастливой улыбкой на устах – улыбкой, которая очень поддерживала его брата в течение долгих лет, когда его трахали в задницу в тюрьме.

Моя бывшая подруга тем временем нашла нового парня, его зовут Дуби, и он учится на врача. Я спросил его, может ли случиться, что из родившихся близнецов один будет белым, а другой негром. Он сказал, что не может, и поэтому, если во мне есть хоть капля профессиональной честности, я должен навсегда зашвырнуть этот сценарий куда подальше. Когда он это говорил, у него на лбу прыгала толстая вена – я думаю, он немножко ревнует.

Железные правила

Обычно мы не целуемся на людях. Сесиль, при всех ее танцах-шманцах, глубоких вырезах и заводном характере, на самом деле очень стеснительная. А я из тех, кто подмечает каждое движение вокруг и никогда не способен забыть, где находится. Но факт остается фактом: в то утро мне это удалось, и вдруг обнаружилось, что мы с Сесиль целуемся и обнимаемся за столиком в кафе, будто парочка школьников, которая силится отвоевать себе чуть-чуть интимности в общественном месте.

Когда Сесиль ушла в туалет, я залпом прикончил кофе. Остаток времени я потратил на то, чтобы привести в порядок одежду и мысли. «Ты счастливый человек», – сказал голос с сильным техасским акцентом прямо у меня за спиной. Я обернулся. За соседним столиком сидел пожилой человек в бейсболке. Все время, пока мы целовались, до него было рукой подать. Мы терлись друг о друга и постанывали прямо в его омлет с беконом и даже не замечали. Получилось очень неловко, не было никакого способа извиниться и не сделать еще хуже. Так что я застенчиво ему улыбнулся и покачал головой.

«Нет, в самом деле, – продолжил старик, – мало кому удается сохранить это после свадьбы. Многие люди женятся, и это просто исчезает». «Как вы сказали, – я снова улыбнулся, – я счастливый человек». «Я тоже, – засмеялся старик и продемонстрировал руку с обручальным кольцом, – я тоже. Мы вместе сорок два года, а мне еще и не начало приедаться. Знаешь, из-за работы я все время летаю в командировки, – так вот, каждый раз, когда я уезжаю от нее, говорю тебе, мне просто плакать хочется». «Сорок два года! – вежливо присвистнул я. – Она, должно быть, просто чудо». «Да», – кивнул старик. Я видел, что он подумывает вытащить фотографию, и испытал облегчение, когда он отказался от этой мысли. С каждой минутой ситуация становилась все более неловкой, хоть и было ясно, что он желает мне добра. «У меня есть три правила, – улыбнулся старик, – три железных правила, которые помогают мне это сохранить. Хочешь, расскажу?» «Конечно», – сказал я и жестом попросил у официантки еще кофе. «Первое, – старик помахал пальцем в воздухе, – каждый день я пытаюсь найти в ней что-нибудь новое, что я в ней люблю, пусть даже совсем крошечное. Ну, знаешь, – как она берет телефонную трубку, как ее голос становится тоньше, когда она притворяется, будто не знает, о чем я говорю, – всякое такое». «Каждый день? – спросил я. – Вам, наверное, нелегко». «Вполне легко, – усмехнулся старик, – особенно когда привыкаешь. Второе правило – каждый раз, когда я встречаюсь с детьми, а сейчас уже и с внуками, я говорю себе, что половина моей любви к ним, – это на самом деле любовь к ней, потому что они – наполовину она». «Последнее правило, – продолжил он, когда Сесиль уже вернулась из туалета и уселась рядом со мной, – возвращаясь из поездки, я всегда привожу своей жене подарок, даже если уезжаю только на один день». Я снова кивнул и пообещал, что запомню. Сесиль посмотрела на нас обоих немножко растерянно, потому что я вообще-то не из тех, кто заводит беседы в общественных местах, и старик, видимо, это понял, встал и собрался уходить. Он притронулся к шляпе и сказал мне: «Продолжай в том же духе», потом отвесил легкий поклон Сесиль и ушел. «Моя жена? – усмехнулась Сесиль и состроила гримаску. – Продолжай в том же духе?» «Все фигня, – я погладил ее по руке. – Он просто увидел обручальное кольцо у меня на пальце». «Аааа, – Сесиль поцеловала меня в щеку. – Он показался мне странноватым».

Во время обратного полета я сидел один на целых трех креслах, но, как всегда, не сумел заснуть. Я думал о нашей сделке со швейцарцами и не слишком верил, что она склеится, и еще я думал об игровой приставке с инфракрасным джойстиком и другими причиндалами, которую купил для Рои. Когда я думал о Рои, я старался все время помнить, что половина моей любви к нему – это на самом деле моя любовь к Мире, а потом попытался найти что-нибудь крошечное, что я в ней люблю, – ее как бы безразличную мордочку, когда она ловит меня на лжи. Я даже купил ей подарок в «дьюти-фри» самолета – новые французские духи, о которых молодая улыбчивая стюардесса сказала, что их сейчас покупают все подряд, даже она сама ими пользуется. «Вы зацените, – сказала стюардесса и протянула мне загорелую руку ладонью вверх. – Разве не потрясный запах?» Ее рука пахла совершенно прекрасно.

Рабин умер

Вчера ночью умер Рабин. Его задавило мотороллером с лодкой на прицепе. Рабин умер на месте. Водитель мотороллера получил тяжелые травмы и потерял сознание, приехала «скорая» и забрала его в больницу. До Рабина они даже не дотронулись, потому что он был мертвый и ничего нельзя было сделать. И тогда мы с Тираном взяли его и похоронили у меня во дворе. Потом я плакал, а Тиран закурил и сказал мне, чтобы я перестал, потому что его раздражает, когда я плачу. Но я не перестал, и через минуту он уже тоже плакал. Потому что как бы я ни любил Рабина – он любил его еще больше. Потом мы пошли к Тирану домой, и на лестничной площадке ждал полицейский, который хотел Тирана арестовать, потому что водитель мотороллера, уже пришедший в сознание, донес врачам в больнице, что Тиран бил его по каске палкой. Полицейский спросил Тирана, почему он плакал, и Тиран ему сказал: «Кто плакал, ты, полицай, псих фашистский?» Полицейский закатил Тирану оплеуху, а папа Тирана вышел и потребовал у полицейского его личные данные, а полицейский отказался их сообщить, и за пять минут отовсюду повылезли чуть ли не тридцать человек. Полицейский велел им успокоиться, а они сказали, чтоб он сам успокоился, и начали толкаться, и чуть не подрались опять.