Мой папа-сапожник и дон Корлеоне - Ануш Варданян

В ту зиму женщины старались справиться с тяжелой работой водоносиц засветло – кто-то пустил слух, что на дороге к Мадо неспокойно. Говорили, что здесь разбит временный блокпост лихих людей. Шушукались, что они останавливают прохожих и редкий транспорт и требуют оброк на благое дело будущей независимости Армении. Почти беззвучно, трепещущими губами шептались, что люди эти не просто люди, или, вернее, не совсем люди, а суровые призраки старинных героев-фидаинов – борцов против всех возможных иноземцев-завоевателей, поборников свободной, маленькой, но гордой Армении. Все знали – в наших местах у многих родные воевали в двадцатые годы против большевиков. И все знали – они проиграли. В Закавказье пришла советская власть, электричество и новые имена – Трактор, Колхоз и Марксэн. Побежденные романтики свободы давно уж сгинули: одни ушли через Иран и Турцию на Запад, другие сгинули на Дальнем русском Востоке. Одних помнят, о других совсем забыли, но чтобы самоотверженные герои прошлого тревожили нас бряцаньем костей с того света, этого не бывало. А уж чтобы обирать честных селян – никто и слыхом не слыхивал, чтобы призрак просил презренного металла…

Папа не верил в эти россказни, обвиняя односельчан в том, что их завиральные фантазии вылились через прозрачную границу, положенную воображению, затопив все вокруг, возобладав и над здравым смыслом, и над крупицами самоиронии. Но он не был бы Хачатуром Бовяном – плоть от плоти родной земли, если бы не оставил на донышке сердца крупинку сомнения: «А что, если?..» Поэтому в помощь маме отец подрядил меня. Я исправно выполнял возложенную на меня обязанность. Мне было интересно совершать с матерью это недолгое, но увлекательное путешествие. Редкая удача – провести с ней час-другой, не разделяя ее внимание ни с сестрами, ни со старшими домочадцами. Но в тот день отчего-то не пошел. И вот что случилось…

Люся шла по дороге. На плече у нее лежал медный карас. Уточню – уже полный воды. Хоть и было Люсе тяжело, она не забывала об осанке и мерно, как судно бортами, покачивала бедрами в такт движению. Так было легче справиться с ношей. Тело само знало, как себя нести. Мама шла, а вокруг плыли голубоватые облака тумана, стелились по дороге, ластились к ногам, как прирученные небесные бараны. Мама думала о родителях, которые хотели приехать погостить летом, когда мужем Хачиком завладели буйные идеи по переустройству жизни. Мама подумала о дочерях, которые были такими неумехами – одна другой несмышлёнее. Дети, наивные девчонки с клокочущим воображением. Мама задумалась обо мне и моем неведомом будущем. Мальчику нужно получить хорошее образование, обзавестись перспективной профессией, а этот мальчишка все жмется к старикам и все дни напролет записывает в тетрадке россказни, что подслушал у бабок и дедков. Вспомнив о старшем поколении, мама прошлась шелковой мыслью и по образам своих любимых свекра и свекрови. Деду все труднее было ходить – подводили ноги, калеченные тромбами, а у бабушки портился характер – все чаще она видела в людях дурное и все чаще оказывалась права… И вновь мысли Люси вернулись к Хачику. Она подумала о муже и взмолила Бога, чтобы Хачик ненароком не свихнулся, изучая жизненный опыт дона Корлеоне. И еще мама любовалась видом: гора, в подоле деревня, на скале двое застывших каменных воинов. Маме всегда казалось – древнеримских. Нос одного напоминал ей о том, что даже мужественные легионеры когда-нибудь останавливаются, оглядываются назад и каменеют. И вдруг Люсю окликнул хриплый мужской голос.

– Эй, сестричка, – сказали ей. Да так тихо, что Люся сначала решила – показалось. Или, может, это зимняя птица сказала подружке:

– Эй, сестричка, видишь, рябина на дереве, вот там внизу. Полетели туда.

Но она вновь услышала отчетливо и по-человечески произнесенное:

– Сестричка, стой, уважаемая.

Голос раздавался позади мамы, гундел ей прямо в затылок. Но секунду назад она сделала шаг «оттуда» – «сюда», из «было» в «сейчас» – и там, позади, никого не было. И мама вспомнила о грозных призраках давно ушедших фидаинов. Она приняла решение не останавливаться, рассудив, что детская уловка не замечать опасности превосходный способ избежать ее.

– Сестра, – вновь произнес голос.

Конечно, это был голос мужчины. И мужчины, которому явно что-то было нужно от нее. Люся не сбила ни ритма, ни скорости. Шла себе своим путем, несла своего медного лебедя на плече. Не пристало замужней женщине откликаться на призыв незнакомца, даже если он, как волк, прячется за овечьей шкурой и называет тебя сестренкой. Но незнакомец – здоровенный детина с густой бородой, наступавшей на глаза, – был настойчив.

– Эй, ты что, не слышишь, сестричка? Что такая заносчивая? Идет, пыль поднимает.

Мама могла бы смолчать. Но иногда молчание вовсе не золото, а признак слабости. Ее могли бы уличить в трусости, а этого дочь лучницы и инженера снести не могла.

– На льду пыли не бывает, – сказала мама, а я потом проклинал себя за то, что не был в тот миг рядом с мамой и не мог слышать, как она предложила незнакомцу: – Говори откровенно, что тебе нужно, и иди с миром.

Мужчина улыбнулся, как показалось маме, довольно похабно.

– Чего хочу? Это тебя интересует? Моя откровенность может стоить тебе спокойствия. Ну что? Сказать?

Внезапно Люся почувствовала себя оскорбленной. Наглец намекает, что властен над ее настроением? Вот уж нет! Она дернула плечом, вода в карасе заколыхалась. Мама решила не терять энергию накатившего возмущения – обида рождала инициативу.

– Говори, будь милостив. Дует. Меня дети ждут.

– Разве это справедливо, что такая красавица идет с тяжкой ношей по холоду. Вот и руки красные, вот и лицо уже не белое.

Не добившись ответа на свой прямой вопрос, мама даже расстроилась. Что теперь будет? Она попыталась обойти незнакомца, но тот преградил дорогу палкой, просто-напросто упер ее в скалу. Люся вскинула голубые глаза на злодея и стала ждать, что сделает мужчина. А тот вдруг возьми да скажи:

– Бедняк съел землю. Про него сказали: «От голода все!» А богатый съел, сказали: «Это он лечится так». В чем мораль?

– В том, что оба бестолковые. И богатый, и бедный набивают свой рот всякой дрянью.

И мама толкнула плечом незнакомца. Повинуясь мгновенному рефлексу, он схватил ее за руку. Но Люся словно ждала этого момента и показала класс. Быстро сняв с плеча карас, она перекинула детину через себя. Как учили ее мать и наставник в секции самбо. Незнакомец брякнулся оземь, да так, что загудела скала. Потеряв всякую жалость, Люся вышла за рамки спортивного поведения – наступила ногой на грудь обидчика.

– Ух ты, – простонал мужик.

А мама переступила через него, подхватила воду да пошла дальше. Мужик разлегся на дороге, как на собственной веранде. Он оперся на локоть и смотрел вслед уплывающей в туманце Люсе.

– Хорошо, хоть кувшином не огрела, – донеслось до мамы. Она вновь поставила кувшин на землю и обернулась. Мужчина каким-то чудом был уже прямо за ней.

– Слушай, я не знаю, кто ты и что тебе надо, – мама старалась скрыть волнение. – Но если ты помешаешь мне пойти к моим детям, я тебя не пощажу.

– Да не нужна мне ты. Мне твой муж нужен, – заявил странный дядька.

– Если тебе нужен мой муж, то что же ты возле юбок моих увиваешься? Разве это по-мужски?

– Пробовал тебя на прочность.

– Я тебе что, танковая броня?

– А что? Жена мужу и броня. Ибо сказано: скажи мне, кто твоя жена, и я скажу, кто ты.

– Кем сказано?

Мужчина пожал плечами:

– Не знаю. Так говорят.

Мать покачала головой и ушла. Когда уступ горы остался за поворотом, она прибавила шагу. Деревня была уже близко, дом было видно с холма. Навстречу стали попадаться знакомые, но мама, в противовес обычному радушию, только кивала. Она уже не заботилась о плавности походки, о достоинстве образа. Светлые волосы распушились, длинные пряди выбились из-под туго затянутого платка. Она ворвалась в сарай, что стоял на мостке между участками Карапета и нашим. Там папа и его работники делали новых «девочек».

– Хачик!

Отец поднял голову.

– Хачик, я должна тебе что-то сказать.

Отец качнул головой, что означало:

«Погоди женщина, я работаю, приду на ужин, все расскажешь».

Мама знала этот птичий язык и ответила сразу:

– Хачик, это не подождет до ужина. Это очень важно, поверь мне. Я обязательно должна тебе это сказать.

Отец отложил туфлю и с почтением водрузил на стол инструмент, снял с себя передник, и все это степенно, без суеты, чтобы не потерять лица перед работниками. Что за мужчина, который по первому же зову встает и идет за женой? Мать побарабанила пальцами по дверному косяку. За окном, выходящим на сторону Карапета, сосед испуганно заглядывал в сарайчик-мастерскую.

– Хачик, что случилось? – спросил хромой Карапет.

– Не знаю, – начал раздражаться отец. Он не любил, когда в туго сбитый распорядок дня врывалась импровизация мамы. Но за раздражением пряталось, конечно, беспокойство.