НФ: Альманах научной фантастики. День гнева - Север Гансовский

“Послезавтра наш класс летит в Прагу, а меня не берут…”

Вита подняла голову и внимательно посмотрела на незнакомца. Он был высокий, с несуразно широкими плечами, нависающими как две каменные глыбы. Может быть, поэтому он немного горбился. На треугольном лице с мощным выпуклым лбом все угловатое, резкое. Даже брови напоминают коньки “ножи”. А глаза добрые и тревожные.

— Проводить тебя немного?

Быстро добавил:

— А то мне одному скучно.

Вита молчала, и он снова заговорил:

— Я расскажу тебе свою историю — может быть, ты захочешь мне помочь…

Против этого девочка устоять не могла:

— Хорошо, рассказывайте.

Медленно пошла дальше, покровительственно поглядывая на него. И он шел рядом, пытаясь приспособиться к ее шагам.

— Видишь ли, в Праге у меня очень много дел. Все их за день одному ни за что не переделать. А если ты согласишься полететь со мной и хотя бы выполнишь мое поручение на фабрике детской игрушки, я справлюсь с остальным. Ну как, согласна?

— Надо еще спросить разрешения у мамы и бабушки, — сказала Вита.

И незнакомец почему-то обрадовался:

— Конечно. И поскорей.

— Мой дом уже близко.

Она настолько прониклась доверием к спутнику, что перед эскалатором подала ему руку. Здесь было очень оживленно. Незнакомец так стиснул ее руку, что девочка вскрикнула.

— Извини, Вита.

“Откуда он знает мое имя? Почему ничего не говорит о себе? Как его зовут?”

— Пора и мне представиться, — тотчас произнес он. — Меня зовут Валерий Павлович. По профессии я — биофизик. Сейчас в отпуске. Но он кончается.

Некоторое время они ехали молча, И каждый раз, переходя с эскалатора на эскалатор, Валерий Павлович брал Виту за руку. Его пальцы были сухими и горячими, как будто он болен и у него высокая температура.

Когда подошли к Витиному дому и дверь автоматически открылась, Валерий Павлович на миг задержался у порога, словно не решаясь войти…

2

Их встретила мать Виты — маленькая круглолицая женщина с такими же, как у дочери, пушистыми рыжими волосами. Она изумленно уставилась на незнакомца:

— О, у нас гости!

Женщина присмотрелась к Валерию Павловичу, и ей начало казаться, что она его не раз видела. Но когда? Где?

— Ксана Вадимовна, — представилась женщина.

— Валерий Павлович, — и сразу же отвел глаза.

“Где я его видела?” — пыталась вспомнить женщина. Сначала ей показалось, что это кто-то из сослуживцев мужа. Но тогда бы она его помнила, как помнит всех, кто имел отношение к Антону, к ее Анту. За эти несколько минут она изрядно потормошила память, но ничего не добилась. А когда успокоилась, память сама легко, как вода, соломинку, вытолкнула наверх воспоминание. Фойе театра. Выставка картин молодых художников. Она тянет мужа за руку: “Ант, да пошли же! Третий сигнал!” А он смотрит на картину, написанную звучащими красками. На ней из тьмы выплывает лицо с заостренными чертами, яростно устремленное вперед. Ант сказал ей тогда: “Вот каким мне бы хотелось быть”. Жена искоса взглянула на его полное доброе лицо с чуть оттопыренной губой и улыбнулась про себя: “Мальчишка!” А теперь она видит перед собой тот же портрет, но оживший, “Может быть, художник писал его именно с этого человека? Невероятно…”

— Мама, а меня Валерий Павлович приглашает с собой в Прагу! — не замедлила сообщить девочка. — Он летит туда в тот же день, что и наш класс.

— Вот вы там и увидитесь, — сказала Ксана Вадимовна, не вдумываясь в слова дочери. Она смотрела на гостя и думала: “Как будто сошел с того портрета. Это лицо… Его мне уже не забыть. Только теперь я, кажется, понимаю, что нашел в нем Ант. Но оно слишком подвижно: так быстро меняет выражения, что их невозможно уловить…”

— Мама! — нетерпеливо напомнила о себе девочка. — На экскурсию меня не берут, если не извинюсь перед Колей.

— Что случилось?

— Я ударила его.

— И не хочешь извиниться?

— Ни за что! Он сказал, что герои — дураки, а трусы — умные. И что их называют по-другому потому, что это выгодно другим.

— Надо было объяснить, — попыталась успокоить дочь Ксана Вадимовна.

— Кому? Кольке? — Девочка сказала это так выразительно, что мать невольно улыбнулась, а потом ей пришлось хмурить брови, чтобы показать, что она осуждает дочь.

— Несчастный человек ваш Коля. Жизнь у него будет неинтересная, если он не изменится, — проговорила, входя, пожилая, но еще крепкая женщина с цыганскими глазами. Ее короткие черные волосы были так причесаны, что казались растрепанными. — Я — Витина бабушка, — сказала она гостю и опять обратилась к Вите: — Наверное, над ним следовало просто посмеяться.

Она многозначительно кивнула гостю, показывая, что за всем этим скрывается еще кое-что невысказанное. Но Ксана Вадимовна нетактично спросила:

— Это ты из-за отца?

Девочка напряглась, как струна.

— Мама права. В таких случаях лучше не примешивать личного, — поспешил Валерий Павлович то ли объяснить что-то девочке, то ли выручить Ксану Вадимовну.

Вита подчеркнуто отвернулась от гостя.

“Этого она еще не поймет, — с сожалением подумал он. — До этого еще слишком много синяков впереди”.

— Вот видишь, доченька… — попыталась начать повое наступление Ксана Вадимовна, но Вита решительно тряхнула головой:

— Я не извинюсь перед ним. Ни за что!

— И не надо, — неожиданно поддержала ее бабушка. — То, что мы тебе сказали, — это на будущее.

Ксана Вадимовна пожала плечами и вышла из комнаты.

Вита украдкой посмотрела на гостя: как он реагирует? Все-таки ей очень хотелось поехать в Прагу. Гость сидел в кресле сгорбившись, опустив голову. Но Вита видела, что его глаза улыбаются.

— Прошу всех к столу! — послышался голос Ксаны Вадимовны.

Они прошли в столовую, где на пультах перед каждым креслом горели лампочки синтезаторов.

— Я уже ввела программу. Оцените мое новое меню, — сказала Ксана Вадимовна гостю.

— Спасибо, но я не хочу есть, — отчего-то смутился он.

— Ну немножко, немножко, только попробуйте. Прежде чем Валерий Павлович успел опомниться, перед ним оказалась тарелка с салатом. Люк синтезатора был еще открыт, значит, сейчас появится еще одно блюдо. Но тут длинный палец гостя нажал на стоп-кнопку. Индикатор погас. Ксана Вадимовна удивленно повернулась к Валерию Павловичу. А он как-то уж очень беспомощно развел руками и проговорил:

— Но я совсем не хочу есть.

Бабушка, не отрывая от него своих быстрых антрацитовых глаз, нахмурила брови. По ее лицу было видно, что она о чем-то напряженно думает.

Валерий Павлович скользнул по ней взглядом. “Надо ей помочь. Пожалуй, это неплохой выход для всех нас”. И он подсказал ей мысленно; “Да, ты не ошибаешься. Именно поэтому я кажусь вам странным, именно поэтому мне не нужно есть”.

— Извините, — обратилась бабушка к гостю и повернулась к Ксане. — Можно тебя на минутку? Поможешь мне… (Последняя фраза была сказана специально для гостя.)

Женщины вышли в другую комнату, и здесь бабушка, с упреком произнесла:

— Не приставай к нему. Разве ты еще не поняла?

— Что я должна понять?

— Ты не заметила в нем ничего необычного?

— Какой-то он странный…

— “Странный”… — протянула бабушка. — Это нам он кажется странным. А мы ему?

Ксана Вадимовна непонимающе пожала плечами. Ее жест означал; всегда ты что-нибудь придумаешь…

Бабушка посмотрела на нее долгим раздумчивым взглядом, покачала головой: “И как вы только уживались с Антоном такие разные?” В ее памяти тотчас появился сын. Стоило тихонько позвать — и он всегда приходил, и она могла с ним беседовать. Но сейчас она не звала, а он все равно пришел. Удивительно. Возможно, никто другой не нашел бы здесь ничего удивительного, но мать знала: что-то случилось. А что могло случиться, когда Антон погиб три года назад? Значит, что-то еще должно случиться…

Она с тревогой подумала о Вите. Можно ли ее отпускать вдвоем с этим?.. В ее голосе сквозило раздражение, когда она сказала невестке:

— Неужели ты не догадалась, что это синтегомо, сигом. Так, кажется, их назвали. Ты ведь видела таких существ недавно по телевизору. Говорили: “Первый шаг в будущее человечества, великий эксперимент” и еще разное…

Ксана Вадимовна вспомнила, выругала себя: как же сразу не признала? Этот мощный лоб, глыбы плеч, в которых, наверное, спрятаны какие-то дополнительные органы. Человек, синтезированный в лаборатории. Сверхчеловек по своим возможностям. И все-таки и тогда и теперь она воспринимала сигома скорее как машину, чем как человека. Читала, что эти предрассудки сродни расовым, глупое человеческое высокомерие, умом понимала, а сердцем не могла принять. Возмущалась, когда услышала, что уже многие из первых сигомов станут врачами. Думала: “Какой же это человек согласится, чтобы его исследовал сигом? А если тот решит, что слабое создание недостойно жизни? Бедняги сигомы — им не так-то просто будет заполучить первых пациентов…”