Верное сердце - Александр Кононов

Но Евлампий не уставал.

Он скакал и скакал, да еще и подмигивал Грише: вот, мол, дурака нашли — сметанную голову…

Наконец Гриша вспомнил: а «ножички» где же? «Вилочки козлу», «ложечки козлу», а «ножички»? Он и сам теперь толком не помнил, что должно идти после «ложечек» и закричал запальчиво:

— «Ножички»!

— Чего «ножички»? — оглянулся Евлампий и нечаянно задел Яна ногой.

— Задел, задел! Теперь становись сам!

— Чего задел, где задел?

— Еще не было «задел козла». Значит, это ты рано…

— «Рано, рано»!… Рано у барана!

— Но ты ж сбился? Задел?

— А зачем ты заорал «ножички»? Какие тебе еще «ножички»? Ты заорал, я и сбился.

— Сбился — значит, козел. Становись!

— Становится виноватый. А я не виновен. Кто сбил меня своими дурацкими «ножичками», тот и виновен.

— А, так ты не хочешь быть козлом? — зловеще спросил Гриша, подходя к Евлампию. — Ты не хочешь по-честному?

— Но, но! Убери грабли подальше… Одного такого мы видали, через левую руку кидали!

Гриша близко увидел злые глаза Евлампия, узенькие, карие, в зеленых крапинках.

Не помня себя, он схватил его изо всех сил, пригнул к земле:

— Ян, прыгай через него!

Евлампий ловко вывернулся, с размаху дал Грише подножку, тот покатился на песок, еле успев ухватиться за Евлашину ногу. Но раз ухватился, то и не выпустил, — Евлампий упал рядом…

Выйдя от Перфильевны, прасол Лещов долго глядел на мальчишек. Враги самозабвенно катались перед ним по земле. Верткий Евлампий то и дело оказывался наверху, но каждый раз потом его подминал под себя Гриша: он все-таки был сильнее.

В сытых глазах прасола засветился неподдельный интерес; он даже описал полукруг около дерущихся, стремясь, видно, разглядеть подробности битвы. Наконец Гриша окончательно уселся на Евлампия и, схватив гореть песку, заорал победно:

— Ешь землю, проси пощады!

И тут увидел перед собой бороду Лещова. Он вскочил испуганно.

Но прасол только сказал сыну:

— Не умеешь, дурак, сдачи давать!…

И пошел к двуколке. За ним поплелся и Евлаша, одергивая измятую рубаху и посылая исподтишка Грише и Яну разные посулы — в виде сжатых кулаков, кукишей, высунутого языка; все это чередовалось у него с удивительным проворством.

Гриша с Яном долго обсуждали происшедшее, и воспоминаний об этом, должно быть, хватило бы у них на целый день…

Но тут возник на дороге щеголеватый топот. Предчувствуя необычайное, мальчики побежали к придорожному плетню. Скакал эскадрон драгун. Впереди на золотистом жеребце сидел хмурый офицер; лицо у него было словно забинтовано огромными усами. Драгуны пропылили мимо «Затишья» не останавливаясь.

Стоявшая с ведрами у колодца кухарка Анфиса проговорила громко:

— Это они солдата ищут…

Гриша спросил у нее осипшим от волнения голосом:

— Какого солдата?

— Беглый солдат, сказывали, в лесу объявился.

— А кто… Как его зовут?

— Да ты что взвился-то? Я на его крестинах не была…

Взяв ведра, она пошла к дому.

Гриша на Анфисиных крестинах тоже не был, а как ее зовут, знает. Но приставать к кухарке с расспросами не решился. Пробормотав растерянно в сторону Яна: «Погоди, я сейчас», он пошел домой. В избе была только одна мать. Гриша начал говорить про драгун, но она закричала:

— А, провались ты! Уйду вот от вас от всех, тогда спохватитесь, да поздно будет!

Гриша испугался, что мать уйдет. Она давно грозилась уйти «куда глаза глядят», и каждый раз становилось страшно: а ну как в самом деле уйдет? Без нее худо будет. Даже сердце падает, когда подумаешь об этом. Гриша выскользнул из избы и сам пошел по усадьбе «куда глаза глядят». И увидел Яна; тот успел уже заняться делом: сидел у сажалки, налаживал к спуску на воду сухую корягу. Хорошо плыть на ней к другому берегу!

Ян посмотрел на расстроенное Гришино лицо и сказал уверенно:

— Это Ивана ищут.

И сразу оба забыли про корягу, бросили ее на берегу, пошли в поле и долго ходили — до вечера, говорили про Ивана, про тех, кто его спас, про боевую дружину, которая помогла солдату бежать из тюрьмы. В дружине ровно двенадцать человек, все — в красных рубашках, в высоких сапогах, с револьверами. Про многое говорили, мешая услышанное со своей выдумкой, и выдумки этой не стыдились. Она ведь не была ложью.

17

…Шли по лесу учитель Шпаковский и Гриша Шумов.

Шпаковский сегодня был серьезен и молчалив. Только один раз, увидев перед собой непроходимые на вид заросли ельника — там и тропок-то никаких не было видно, — он не удержался, сказал Грише:

— «Сусанин, Сусанин, куда нас ведешь…»

В ельнике было тихо и прохладно. Огромный рыжий комар плясал на пробившемся сюда тоненьком, как игла, луче солнца. Лазоревыми космами висел лишайник на темной коре старой ели. Гриша огляделся. Лес теперь казался ему знакомым. И ель эту он будто видел уже раньше, или, может быть, ее сестру, такую же молчаливую и сумрачную. Он огляделся. Корчевье где-то неподалеку. Да вот и стук топора послышался… Гриша зашагал дальше, за ним учитель.

Они вышли на открытое место. Толкунчики серым облачком заколыхались над головой: к погоде.

Попалось болотце. Гриша обошел его стороной, из уважения к штиблетам Шпаковского. Про это болотце, должно быть, и говорил Иван, когда посылал мальчишек к Кириллу Комлеву.

Иван, Иван… Грише страшно захотелось рассказать про него учителю: есть, мол, в этом лесу такой человек, которого ищет, подымая пыль по дорогам, целое войско: драгуны… Можно не называть по имени, а просто сказать: есть в лесу такой человек.

Удержался Гриша, ничего не сказал.

Обойдя стороной болотце, подошли они к корчевью.

На низких пеньках сидели молчаливые женщины в платочках, с узелками, с мешочками в руках, — сидели так, словно ждали кого-то.

Шпаковский остановился в нерешительности.

Но из-за дерева уже показался Кейнин и приветственно махал учителю рукой. Шпаковский пошел к нему своими журавлиными ногами так поспешно, что Гриша должен был бежать за ним трусцой, чтоб не отстать.

Уже на ходу учитель вынул что-то из кармана, но Кейнин сказал ему повелительно-спокойно:

— Не здесь!

И повел их обоих к соснам, стоявшим неподалеку от корчевья.

По дороге учитель пробормотал:

— Да, да, конечно, осторожность… Нужна осторожность. Я и то уж подумал: туда ли попал? Женщины какие-то на пеньках сидят… Зачем они тут?

Кейнин засмеялся:

— Женщины? О, это наше интендантство.

— А-а… — понимающе протянул Шпаковский.

Но Гриша решил, что учитель сделал это из вежливости, чтоб не расспрашивать дальше; сам-то Гриша слов Кейнина не понял.

Они пришли к соснам, сели на сухой, колкий от хвои бугорок.

Кейнин вопросительно поглядел на учителя. Тот молча протянул ему что-то. Гриша удивился. Это были всего-навсего маленькие, серые снаружи книжечки; Кейнин бережно перелистал одну из них — мелькнули голубоватые страницы с черным орлом, распялившим хищные лапы.

— О, целых четыре! — с уважением сказал Кейнин. — Как это вам удалось?

— С помощью пива. Волостной писарь — большой любитель этого напитка.

— Да как же это он решился? Так вот взял да и отдал? Или продал? Паспорта — дорогой товар.

— Нет, обошлось недорого: писарь спал в это время.

Кейнин помолчал, разглядывая учителя, потом оглушительно захохотал.

Гриша и раньше уже замечал: латышские мужики смеются реже русских, но когда уж захохочут, так будто из пушки ударило.

На этот пушечный раскат и вышли из лесу люди — пятеро. Трое были с дробовиками… И один из них — Иван!

Гриша сперва даже как-то задохнулся, замер. Потом не помня себя кинулся вперед с криком:

— Дядя Ваня!

Иван прислонил дробовик к сосне, бережно взял Гришу, поднял его и поцеловал.

Он изменился: отросшая борода его была аккуратно подстрижена, на голове новый картуз, пиджак залатан и по-военному подпоясан ремнем.

— Дядя Ваня, а с Кирюшкой-то Комлевым видался ты? Нашел он тебя в лесу?

— Нашел! И с людьми подходящими свел — вон они.

Гриша глянул: рядом с тремя незнакомыми латышами стоял в городской своей одежде, такой необычной здесь, Петр Сметков. У него тоже успела отрасти темная бородка.

— Здравствуй, Шумов! — сказал Сметков, протягивая руку.

Гриша положил в его большую руку свою ладонь и вдруг почувствовал, какой он маленький среди этих людей.

— Ну, как папаня? Меня он не поминал?

— Нет, не поминал. Ни разу, — честно ответил Гриша и добавил: — Нас Перфильевна скоро прогонит.

— Прогонит?

— Ага. Батя тогда в город поедет. И я с ним!

Кейнин в это время говорил учителю: