Кислородный предел - Сергей Самсонов

— Это не жизнь, — шепчет она еле слышно. — Это не жизнь.

Полгода назад Сухожилов с энтузиазмом сочинял стихи — беспомощные, но красивые, в которых были лалы, каллы и Камиллы, «воздушно и небесно милы», — и у него был устрашающий противник, потенциально и по всем параметрам непобедимый, владелец винно-водочных заводов и подмосковных птицеферм Евгений Дымов, которого они с Камиллой очень скоро прозвали меж собой «колбасником». Дымов, как в том анекдоте, подгонял к подъезду бесконечные белоснежные лимузины и разжимал перед зазнобой кулаки с припрятанным брильянтом, а Сухожилов рифмовал и по-мальчишески карабкался по водосточным трубам; обняв опасно шаткое колено обеими руками, носком ботинка ударял в Камиллино окно. У «колбасника» имелись «самые серьезные намерения», но не было инструментария. А Сухожилов обладал необходимым арсеналом, но никаких намерений, помимо эротических, за душой не имел.

Будь Камилла обычной земнородной женщиной со здоровым врожденным инстинктом банального счастья, у Сухожилова бы не было ни шанса. Тут даже и наивная студентка инстинктивно бы почуяла исходящую от Дымова тоску по истинной семейной жизни с готовностью родить и воспитать здоровых, крепких и улыбчивых детей, нарочно созданных как будто для пропаганды размножения российского народа или хотя бы для рекламы вместительного «семейного» автомобиля. Вцепилась бы в «колбасника», такого крепкого, надежного, сверхобеспеченного, дойного, впилась бы преданно в него влюбленными глазами — как Лабрадор в хозяина. Но Камилла Станиславовна Рашевская, увы, девушка была начитанная, а что делают красавицы великой русской литературы с брильянтами и денежными знаками, рассказывать не надо. «Господа, я — вещь!» — Сухожилов полагает, что Камилле это было бы по кайфу выдохнуть. Что самое смешное, без материальных благ Камилла тоже не могла. Умерла бы без роскоши, как рыбка вне аквариума. И лишь нужно было Дымову безгрешно соблюсти очередность щедрых подношений: сперва стихи, потом брильянты; «бабе — цветы, детям — мороженое». Ведь Камилла только тем и отличалась, что в свои двадцать два в упор не видела банальной, прозаической природы той войны, которая ведется за нее мужчинами, и лишь вбирала чутким слухом пламенные речи полководцев и замечала лишь развернутые парадные знамена. И Дымов догадался «про стихи», к Сергею даже обратился, чтоб с рифмой тот ему помог, но было уже поздно, Дымов — «взвешен и признан легким».

Дорогу Сухожилову пересекает женщина, одетая не по погоде, — урод в засаленном, заляпанном дерьмом болоньевом плаще и вязаном берете времен километровых очередей за колбасой, с промасленным и подгорелым беляшом распухшей рожи.

— Молчек, чем не жалко, помогите на хлеб. — И Сухожилова аж передергивает от той бесцеремонности, с какой ему тычут под нос вонючую пятнистую ладонь, от этой несгибаемой уверенности в праве просить и даже требовать.

— Иди работай! — цедит он сквозь зубы и продолжает путь, придирчиво следя затем, чтоб эта срань господня не зацепила краешек его одежды — обшлаг пиджака из шерсти и шелка от Ermenegildo Zegna, манжет рубашки от Paul Smith, носок лакированной туфли от Fratelly Rossetty, — как если бы любое, хотя бы на шерстинку-волосинку соприкосновение грозило Сухожилову незамедлительной метаморфозой в чандалу и он боялся СПИДа, лишая, волчанки и чесотки одновременно. Привык к тому, что здесь их много, к тому же рядом храм и ящик для пожертвований, сам бог велел безруким и безногим выставляться там, но чтобы здесь — не приводилось до сегодняшнего дня… с калекой все понятно, культи, слепошарость — это основание, но эти? Здоровые, двуногие, двурукие, способные не к высшей если нервной деятельности, то хоть к физическим усилиям.

Он никогда не подает. Инвалидов, слепых, слабоумных можно понять, но вот этих… Что такое могло их сломать, обезволить? Нет такого удара, нет такого несчастья, нет такой нищеты, которая могла бы заставить человека потерять элементарное уважение к себе. Будь бедным, будь каким угодно, но, будь любезен, оставайся чистым. Проблема лишь в сопротивлении, которое любой из нас способен оказать. Нет, это не обстоятельства, это — их выбор, и он в сторону слабости. С сохранением подвижности и гибкости всех членов — вот что именно отвратительно. Это то, во что они легли, с чем себя смешали, в чем растворили. Редукция не требует усилий. Сведение всей сложности существования к пассивному потреблению готового (даром полученного, упавшего под ноги, недоеденного, недопитого, от кого-то оставшегося и кому-то лишнего) не требует усилий. Вместо того, чтоб выбиваться каждый день из сил, напрягая мозги или хотя бы мускулы, им гораздо проще сделаться чувственной губкой, у которой нет свойств, кроме пористости, и потребностей, кроме жажды спиртного. И он им должен сострадать? Не можешь жить достойно — не живи, убейся головой об лед, но не требуй от меня человечности по отношению к тебе. Отто Вейнингер был прав: самоубийство — слабость, но наиболее простительная из слабостей.

Со своей щегольской амуницией в большой прямоугольной сумке Adidas из черного нейлона Сухожилов направляется к подножию восемнадцатиэтажной башни из красного кирпича. Оздоровительный комплекс на первом, полуподвальном этаже. Тугая стеклянная дверь открывается на себя, и Сухожилов входит в кондиционируемый холод стерильно чистого предбаннника. Внизу и справа, словно палуба под капитанским мостиком, простирается сочно — зеленое поле — по всем футбольным правилам размеченный ковер из искусственного дерна.

Направляясь в раздевалку, Сухожилов смотрит, как играет мелюзга — пятилетние мальчишки, поголовно облаченные в футболки-реплики знаменитых европейских клубов с номерами Рональдинью, Бекхэма, Рональду, поголовно овладевшие ухватками настоящих взрослых звезд: точно также кривятся и морщатся от боли, получив по ноге, точно так же негодуют при неловкости партнера, загубившего момент, — просто диву даешься, с какого раннего возраста человеки начинают подражать показанным им образцам, копировать экранные движения, эталонные повадки общепризнанных богов своей эпохи.

В раздевалке — битком; униформа из шерсти и льна от Canaii Milano, Armani, Hugo Boss и Cerruti повешена на «плечики» и убрана в железные шкафы; все сидят или высятся нагишом — Разбегаев, Якут Байтукалов, Садальский, Молчанов, Криштофович, Санников, Бушков — мускулистые, поджарые, худые, безобразно жирные; демонстрируя круглогодичный глянцевый загар или нездоровую на фоне этого стандарта бледность, продевая мохнатые, безволосые ноги в раструбы футбольных, с «вентиляцией» трусов, зашнуровывая белые, желтые, черные, красные бутсы из искусственной или натуральной кожи.

Сухожилов распускает узел галстука, вешает на «плечи» брюки и пиджак с рубашкой, раздевается донага, надевает черные трусы из последней коллекции Nike и натягивает плотные, тугие темно-синие гетры с вышитым эмблематическим изображением барселонского Камп Ноу сзади на икрах (восемьсот пятьдесят рублей по каталогу Soccershop). После этого он достает из сумки глянцевые, черные бутсы Nike Mercurial, на сегодня, как известно, самые легкие в мире; шнуровка скрытая, что увеличивает площадь и качество сцепления с мячом (три тысячи двести рублей в магазине «Спортмастер»), И в довершение всего он извлекает оригинальную футболку «Барселоны» с классической вертикальной разбивкой на широкие полосы — гранат и грозовая синева; клубный герб, окруженный лавровым венком, и золотистая эмблема Nike шершавы, немного колючи на ощупь, словно вышивка на парчовых ризах; на груди желтый принт Unicef, на подоле справа — красная прямоугольная нашивка с эмблематическим изображением и датой открытия стадиона Камп Ноу, на вороте сзади — полосатый красно-желтый каталонский флажок, на спину желтой шелкографией нанесены вакантный в команде 13-й номер и фамилия латиницей (две тысячи девятьсот пятьдесят рублей по каталогу Soccershop плюс семьсот пятьдесят рублей за нанесение номера с фамилией. Причастность к любимой команде бесценна. Для всего остального есть MasterCard).

Стуча шипами бутс по кафелю, они спускаются по узкой лестнице и выходят на поле. Разминкой по традиции пренебрегают. Бушков встает в ворота под бешеный обстрел. В чем, в чем, а в футболе Сухожилов понимает. Только в игре мужчина становится подлинным мужчиной, как женщина бывает настоящей лишь в сексе. И дело тут не в технике, не в том, насколько каждый виртуозен. В чертах характера, что проступают предельно выпукло и зримо. Вдруг обнажаются бесстрашие и трусость, самоотверженность и себялюбие. Готовность подчиняться целому, единому, командному дыханию и неспособность растворяться, сливаться с целым и ему принадлежать. Умение проникаться чудным бессловесным взаимным пониманием и глухость, тупость, неотзывчивость болвана, который деревянно запарывает момент за моментом и обрезает неуклюжим пасом всю свою оборону. Один — идеальный боец, солдат, муравей, пусть и техника у него не фонтан; другой — бесполезный нарцисс, пусть его финты и филигранны.