Как мы бомбили Америку - Александр Снегирёв

Обретя твердую почву под ногами, Юкка заодно обрел и свою прежнюю походку. Он вышагивал по асфальту Вильямсбурга, словно молодой гангстер, полный амбиций и помыслов. Я же, как и прежде, двигался чуть позади разболтанным шагом юного повесы без определенных жизненных ориентиров. Вдоль автомобильных дорог лежали знакомые трупики задавленных зверьков. Лаки пояснил, что это еноты. Они находились на разных стадиях разложения, и мы, регулярно проходя мимо, с интересом наблюдали за их эволюцией.

– Крошка енот, – приговаривал Юкка, присев на корточки рядом с трупиком с серым ушком, который еще вчера был свеженький, а сегодня уже полон белых червей.

– Смерть порождает жизнь, – Юкка сковырнул червей палочкой.

– А я считаю, что это опоссумы. Это слово мне больше нравится – опос-сум, – рассуждал я, разглядывая другого мертвого меховика с белым хвостиком, который пару дней назад был жирный, а теперь сдулся, как мяч.

Так прошла первая неделя в мотеле «Джордж Вашингтон Инн», расположенном на улице Пакахонтас-трэйл в колыбели американской демократии городе Вильямсбурге.

Первая любовь

Простыни. Наволочки. Пододеяльники. Постелил – разгладил – заправил. Полотенца: три для душа, два для рук, два для лица. Так в каждой комнате.

Юкка в это время натирает до блеска фаянс раковин. Моет кафель и полирует специальной пеной тумбочки около кровати.

– Слушай, расскажи про первую любовь, – попросил я друга.

– Про свою?

– А про чью же.

– Про свою потом расскажу, а вот был у меня одноклассник, Митя Чирков. У него шланг был двадцать два сантиметра! В четырнадцать-то лет! Мы мерили!

– Повезло парню, – задумчиво проговорил я.

– Повезло… он из-за этого пидорасом стал!

– Почему?

– Первая любовь! – усмехнулся Юк. – Ему одна девочка нравилась, Маша Запашная. Однажды они пошли на чердак… Ну и он ей там все порвал на хрен. У них обоих это был первый раз. Машу потом родители в другую школу перевели. Больше Митя ее не видел, а девок стал бояться как огня. Комплекс вины, наверное. В прошлом году он, кстати, прыгнул из окошка. После того как вместе с братом укокошил своего папашу.

Я скомкал грязные простыни и швырнул в коридор.

– А мне отец рассказывал, как их прапоры нажрались, а когда водка кончилась, надели на члены бутылки.

Юкка внимательно слушал. Я продолжил.

– Зачем им это понадобилось, неизвестно. Потом они и сами понять не могли. И оказалось, что бутылки не снимаются. Вызвали «Скорую».

– Ну что, орлы?! – приговаривал доктор, пристально разглядывая «больные» места. Так и сказал: «орлы». Прапоры пили водяру «Белый орел».

– Сняли? – спросил Юкка.

– А ты как думаешь?! – расхохотался я на его вопрос. – Льдом обложили и сняли. Великая вещь медицина.

– Слышь, а ты не гонишь? – Юкка засомневался в правдивости моего рассказа. – Ты когда водочную бутылку последний раз видел? Туда член не засунешь, разве что мизинчик.

– Ты че! Зуб даю! – я перекрестился на католический манер, как делают итальянские футболисты после гола. – Про этот случай вся часть говорила. Спьяну и верблюд в игольное ушко пролезет – не заметит. Тем более засунуть всегда проще, чем вытащить.

– Да уж… И как они после этого?

– Нормально, один потом рассказывал, что у него с тех пор слегка влево косит, но это даже хорошо, женщин интригует.

– А первая любовь тут при чем?

– Ни при чем. Просто после твоего рассказа вспомнилось…

Я подтыкал одеяло, а из туалета доносилось равномерное шуршание Юккиной тряпки о фаянс. В памяти всплыла одна история, самая трепетная история из моей жизни.

Впервые отец повез нас с матерью на море, когда мне было девять лет. Крым еще был нашим, и мы поселились на турбазе для офицеров бронетанковых войск неподалеку от Судака. Жилось нам прекрасно, по утрам солдат из части отвозил нас на «уазике» на пляж, перед обедом забирал, а после опять отвозил и оставлял уже до вечера.

Я ползал в пене прибоя, собирал камушки, а отец шутливо кидался в меня медузами. Однажды нас даже покатали на пограничном катере. Летели искрящиеся брызги, и катер сильно ударяло о волны.

Однажды, когда мы вечером возвращались с пляжа, я развлекался тем, что понарошку «обстреливал» прохожих из маминого солнечного зонта. «Ду-ду-ду! Тра-та-та! Бдышь-бдышь!» – я представлял себя пулеметчиком бэтээра, разящим душманов. «Бубух»!!! – я «кинул гранату». Южная природа и трясущийся «уазик» подстегивали воображение. Какому русскому, пусть даже ребенку, оказавшемуся в горах, не приходит мысль о непокорных моджахедах и нашем героическом экспедиционном корпусе. Родители меня не одергивали, прохожие крутили пальцем у виска. И тут произошло чудо: красивая дама, ровесница матери, с загорелым телом спортсменки, ответила мне. Я «всадил» в нее целую «очередь», целясь в обтягивающую футболку и белые шортики, а она… Она пригнулась, уклонившись от воображаемых пуль, сложила ладони вместе, образовав «пистолет», и сделала один-единственный выстрел. От неожиданности я застыл, разинув рот. Дама усмехнулась, подула на «ствол», расцепила ладони и поправила темные очки. Она «убила» меня. «Уазик» вошел в поворот, я высунулся из окошка по пояс… «Саша, а ну залезай обратно»! – рассердилась мать.

С тех пор я видел много красавиц, но пуля той, с крымского побережья, навсегда засела в моем сердце.

Раз уж речь зашла о первой любви… Я рассказал эту историю Юкке.

Из туалета донеслось:

– Что за сопли, чувак! Стрелять в девять лет из зонтика по бабам! Я еще в нулевке лазил пальцами в пизду Нины Майоровой.

Это был нокаут.

– А кто такая Нина Майорова… учительница? – услышал я свой упавший голос.

– Одноклассница! – Юкка торжествовал. Хрупкая карта моей первой любви была бита.

Что нам нравилось, а что нет

Вставать приходилось рано, чтобы, не мешкая, убирать комнаты, из которых съехали постояльцы. Ведь в любой момент могли появиться новые. Юкка с волосами, торчащими во все стороны, ворочался в кровати. С утра некоторые люди никак не могут подняться. Юкка из таких.

– Пора работать! – строго говорил я.

На это Юкка мычал что-то несуразное и отворачивался. Так случалось каждое утро. Устав от попыток растормошить сонного друга, я распечатывал из полиэтилена одноразовый стаканчик и наполнял его ромом. На первые деньги мы купили большущую бутыль и сунули в морозилку. Бутыль удавалось выдернуть не сразу, морозилка закрывалась неплотно, и внутри нарос целый сугроб. Рома я лил немного, только чтобы мозги просветлились. Дальше сыпал лед и, подумав, наливал еще чуть-чуть..

Юкка дергал ногой в полудреме. Я усаживался на диван и отхлебывал из стаканчика.

По утрам я ходил голым. Но в темных очках. Голым приседал и отжимался. Голым делал йоговскую гимнастику. Голым чистил зубы и язык. Язык надо чистить ложечкой, так как на нем за ночь образуются всякие мерзкие грибки, которые начинают тухнуть, из-за чего изо рта воняет. От нечего делать я накладывал на волосы питательную маску. Так проходило каждое утро до тех пор, пока зеленые электронные цифры часов не показывали восемь двадцать пять. Тогда я швырял опустевший стаканчик в ведро и решительно подходил к Юкке.

– Вставай, козел ленивый! Работать пора! Вставай, мудота!

Юкка продирал глаза, ржал и закуривал сигарету. Потом он начинал передвигаться по номеру, то и дело доставая из трусов хуй и помахивал им, как танцовщицы кабаре помахивают своими боа. Я ждал у двери, поигрывая ключом. Перед выходом Юк брал свою единственную футболку с надписью «Хочешь разбогатеть – спроси меня как!» (такие нам выдали в Москве перед отправкой) и тщательно натирал ею ботинки. Другой обуви у него не было, а у истинного джентльмена ботинки всегда должны сверкать. Закончив с обувью, Юкка разглаживал футболку и натягивал на себя. Я отпирал дверь, и мы выбирались из своей берлоги на раскаленный асфальт двора.

– Хаускипинг! – с этим кличем мы врывались в чужие двери. Мало ли кто еще спал или трахался. Надо было объявить, что идут уборщики.

Юкка предпочитал убирать комнаты, где жили черные. Он мыл ванны, а от черных остается мало волос. Практически ничего. После белых дамочек целые клоки, а после черных – пара завитков.

– Смотри, – иногда Юкка показывался из очередной ванной комнаты, держа оранжевой резиновой перчаткой очередной колтун, оброненный очередной блондинкой.

– Бэ-э-ээ, – издавал я блевотные звуки, и Юкка снова исчезал в ванной, удовлетворенный.

Как-то раз в ответ на Юккины находки я продемонстрировал ему огромный кусок серы, неожиданно выпавший из моего левого уха. Выпал ни с того ни с сего, когда я пылесосил. Я этот кусок приберег, а когда Юкка вылез из отдраенного сортира, показал ему. Юкка был в восторге, он такого никогда не видел. Слух после этого случая у меня улучшился.

Мне цвет кожи был не важен. Я застилал постели. Мне нравились усталые люди. Те, кто аккуратно заползал под одеяло, отвернув один уголок. Не расшвыривал простыни в разные стороны, не сучил ногами, будто у него совесть не чиста, лежал тихо, как мышка, и не крутился во сне. Такую постель заправить ничего не стоило. Раз – заправил простыню, два – накинул одеяло, три – покрывало. Разгладил, подушечки разложил и готово!