Меч-кладенец - Борис Орешкин

— Вел… Не Вель, как ты говоришь, а В-е-л…

— Я поняла: Вел. А меня — Лана.

Вел опять украдкой посмотрел на ее длинные, рассыпавшиеся по спине волосы, на брови, как ласточкины крылья, на смеющиеся губы. И ему стало хорошо. Он усмехнулся добродушно.

— Смелая ты. Ловкая. Из лука метко стреляешь. И красивая. Никогда еще не видел таких.

Лана притворилась, что не расслышала этих последних слов. Повернулась назад, сказала задумчиво:

— Кафы, наверно, уже в погоню пустились…

— Нет. Я их знаю. Ночью они спать любят. Утром каждый возьмет двух коней. Помчатся тогда по нашему следу. Надо запутать их. В лесу следы назад повернем, покружим, не найдут они нас… Я хитрый!

— Да, ты очень хитрый: взял да и вышел прямо из травы! Мы так испугались, я и другие рабыни.

— Рабыни? Тебя же Ланой зовут! Скажи: почему у кафов так много людей с именем Раб и Рабыня? Я только и слышал везде: Раб да Раб… Даже меня там, в городе, Рабом называли. Путали с кем-то.

Онемев от удивления, Лана широко раскрытыми глазами смотрела на Вела. Поняв, что он не шутит и не смеется над ней, подъехала совсем близко к нему, сказала печально:

— Раб — это не имя. Так называют побежденных в бою, живыми захваченных. Их кормят и заставляют работать вместо себя. Каф может убить раба, или обменять на другого, или за деньги продать… Ты не знал этого?

— Нет… Но ведь такого не может быть! Пленных или убивают, или отпускают на волю.

— Тебя кафы не отпустили? И меня тоже. А когда убежала, поймали и на ноги цепь надели.

Вел замолчал, задумался. Так вот почему Фабан не дал убить его людям с косичками! Он сохранил Велу жизнь, привез в город, чтобы там обменять на те блестящие кружочки, которые деньгами зовутся. А потом Безволосый продал его Теоклу. Но почему Теокл сначала так хорошо кормил Вела, а потом пятнистого зверя к нему пустил? Зачем?

Спрашивать об этом ему не хотелось. И думать больше ни о чем не хотелось. Хотелось пить, лечь на траву, вытянуть в покое болевшую ногу. Ранка маленькая совсем, а нога вся распухла. Трудно бока коня сжимать. А ослабить ноги нельзя: конь может на землю сбросить ослабевшего всадника. Так учили его конные воины Фабана. Конные воины… Раб… Зверь пятнистый… Море… Прохладные соленые волны…

— Что с тобой, Вел? Ты спишь?

— Нет…

— Скоро река. Слышишь запах воды?

— Слышу. К реке ехать надо. Напиться…

Вечерело. Кони, почувствовав близость воды, сами пустились вскачь. Из темноты выплыли черные кроны деревьев. Сильно запахло тиной. Копыта коней зачавкали по влажной земле. Сквозь кусты кони один за другим вышли к реке, опустив головы, начали жадно пить. Вел соскочил, скрипнув от боли зубами. Стоя на одной ноге, нагнулся, захватил пригоршней воду, освежил сухой рот, обтер влажной рукой лицо. В голове прояснилось. Плохо! Хворь на него напала. Забыл он тогда, перед боем, Духов степных одарить. Да и нечем было. Вот и мстят они Велу. Хворь на него наслали. Через рану в бедре она вошла. Надо бы трав поискать, приложить к ране да в укромном месте залечь, ждать, пока Хворь выйдет. Но нельзя: с рассветом кафы по следу поедут, догонят, найдут, снова рабами их сделают. Всю ночь надо ехать, следы хорошо запутать. Река небольшая, мелкая. На конях можно прямо по воде скакать вверх или вниз. Лучше вниз, на полдень, назад. Ведь кафы знают, что им с Ланой на полночь надо. Вот и обманем их, в другую сторону поедем.

Напившись, Вел с трудом влез на коня, первым выехал на середину реки, повернул вниз по течению. Вода местами была глубокой, но чаще они ехали по быстрым и мелким перекатам, подгоняя коней, все время пытавшихся выбраться то на один, то на другой берег. На одной из песчаных кос кони все-таки выскочили на берег. С большим трудом Лане и Велу удалось снова загнать их в воду. Плохо: следы остались. Поймут теперь кафы, что вниз по реке беглецы пустились. Это он, Вел, виноват. Коней своих не сдержал.

На берегу реки лес густой, темный. И чудится Велу, что он снова в родных местах. Голос Бала из леса звучит: «Иду, Вел, иду… Держись!» Потом Колдун откуда-то сзади шепотом: «Соль! Много соли…» Прохладная, ласковая рука обняла Вела за шею. Веса, с белым венком на голове, сказала голосом Ланы:

— Потерпи. Скоро приедем!

Лана давно уже заметила, что с Велом происходит что-то неладное. Рана небольшая, легкая, а сидеть на коне не может, обмяк весь. И жар сильный, весь горячий. Неужели стрела с ядом была? Есть у кафов такие стрелы… Если так, то погоня уже не главное. От яда надо Вела спасать! А река все шире, все глубже делалась. Наконец нашлось хорошее место, островок, дубами заросший. Кони вылезли из воды, встряхнулись, сразу же принялись щипать траву. Пусть кормятся. Уложив Вела на подстилку из шкур, девушка с ножом в руке нырнула в кустарник. На запах, на вкус в ночной темноте искала нужные травы. Весь островок на коленях исползала и нашла то, что нужно. Нажевала одной травы, к ране на бедре приложила, перевязала потуже. Другую траву, истерев на камне, водой развела, заставила Вела выпить. Потом, укрыв его всеми шкурами, что у них были, сняла с коней груз, села верхом на самого рослого жеребца, схватила уздечки других коней и погнала назад, снова по реке, но уже против течения. Стегала ремнем без жалости, торопила, на зарю начинавшуюся смотрела: подожди, не торопись, заря алая! Дай врагов обмануть, Вела спасти. А заря не слушает, все ярче и ярче разгорается, ночь прогоняет.

Гонит коней Лана, хлещет ремнем по их мокрым спинам. Вода от копыт во все стороны брызжет. Еще не вырвалось солнце на волю, когда добралась она до места, где кони на берег вышли, следы на песке оставили. Тут выехала она из реки, покрутилась, натоптала следов еще больше, потом через кусты со всеми конями выехала, пустила их вскачь по привольной степи. Отъехав подальше, соскочила со своего скакуна, сняла уздечки с коней, хлестнула их по спинам: скачите, кони, в степь, уводите погоню от реки, от острова, где ее Вел лежит! Вскинулся вороной жеребец, почувствовав волю, заржал звонко, обскакал вокруг табунка и повел его за собой в степные просторы.

Умчались кони. А Лана, закинув на плечо связку уздечек и поплотнее привязав к ногам обрывки цепей, легким, стремительным бегом пустилась к реке. Но не прямо, не по прежним следам, а далеко стороной от них. Теперь надо было до реки раньше погони добраться, чтобы никто ее не заметил. Босые ноги девушки почти не оставляли следов на сухой степной почве. Нет, не заметят кафы то место, где соскочила она с коня. Дальше по конским следам поедут, думая, что за беглецами они идут.

Только в полдень, мокрая и усталая, добралась Лана до островка, где лежал Вел. Шла по воде, чтобы не оставить следов. Вздрагивала каждый раз, как утка взлетит или косуля из кустов выскочит. Все казалось, что кафы ее выслеживают. У островка остановилась, долго прислушивалась, озиралась вокруг. Нет, все тихо, спокойно на заросшей камышом и чернолесьем реке… Склонилась над Велом. Живой! Губы от жары иссохли, а лоб мокрый, холодный. Прижалась к щеке, старый рубец от раны на плече Вела поцеловала.

Сняв и расстелив на траве одежду, чтобы просохла, Лана снова пошла за травой, помогающей от кафского яда. Надо часто повязку менять, все время настоем травы Вела поить. Теперь, отведя погоню, она уже ни на шаг не отходила от Вела, не давала ему заснуть, то и дело заглядывала в его помутневшие, бессмысленные глаза, поила настоем травы.

К вечеру у Вела усилился озноб, начались судороги, Лана легла рядом с ним, обхватила руками, согревала дыханием, накинула сверху все меховые подстилки кафов. И все-таки дрожал Вел под ними, как только что родившийся ягненок.

— Не умирай! — шептала ему на ухо Лана. — Не уходи в страну предков. Вернись! Иди на мой голос… Слышишь? Я здесь, в стране живых. Иди ко мне! И Вел услышал ее. Он открыл глаза, улыбнулся слабо, беспомощно и тут же уснул. Теперь Лана не мешала ему. Знала, что не тот это сон, от которого не просыпаются.

Ивичи

В долгом пешем походе прошло целое лето. Чем дальше продвигались на север Вел и Лана, тем больше деревьев появлялось в степи. Лес рос уже не только вдоль рек и ручьев. Сосновые боры и тенистые дубравы все чаще встречались путникам на открытых травянистых равнинах. Горбатые, круторогие зубры настороженно косились на проходивших мимо людей. Ветер осыпал с деревьев уже начавшие желтеть листья. Рощи и дубравы были полны грибами, черными и красными ягодами. Зато давно уже не встречали Лана и Вел возделанных полей и глинобитных жилищ кафов. Не встречались им больше и кочевые становища конных людей с косичками. Ничья земля! Даже охотники сюда не заходят. Вот почему для всякого зверя тут раздолье. И зубры, и туры, и дикие кони, и бараны степные огромными стадами паслись на сочных лугах среди перелесков. Повсюду виднелись следы животных. Вел даже смотреть на них перестал. Зачем следы изучать, если сами животные прямо на глазах ходят? Но однажды следы все-таки привлекли его внимание. Шли они широкой, прямой полосой. Дикие табуны коней так не ходят. Люди конные ехали… Полоса следов вела на полночь, туда же, куда путь Ланы и Вела лежит. Прошлым днем шел сильный дождь, а следы не размыты. Значит, после дождя люди ехали. Но запаха уже не осталось, на следах лежала роса. Выходит, ночью ехали люди. Нет, не охотники это. Зачем охотникам ночью ездить? Да и много их слишком. Может, погоня? Но кто же пошлет столько воинов в погоню за двумя беглецами?