Слуги дьявола - Сергей Владич

Перед самой смертью Досифей вышел из затвора и, опираясь на палку, обошел все кельи, прощаясь с братией. Он высказал только одну просьбу: «Тело мое приготовлено к напутствованию вечной жизни; молю вас, братия, не касаясь, предать его обычному погребению». На следующее утро Досифей скончался, стоя на коленях перед иконою. Это случилось 25 сентября 1776 года. Старцу шел пятьдесят шестой год.

Все было сделано, как завещал отшельник, — никто не посмел нарушить его предсмертную просьбу и обмыть тело. Похоронили его в Китаевской пустыни, возле северной стены Свято-Троицкой церкви. На могиле вскоре поставили характерный для того времени памятник с его портретом. А через несколько лет родная сестра Досифея, приехав в Киев и взглянув на портрет, узнала в великом старце свою младшую сестру. Тогда-то и открылась чудесная тайна всей его жизни.

Так все красиво выглядело в легенде.

Однако, с учетом своего профессионального опыта, Сергей Михайлович в сказания и легенды верил слабо — он больше полагался на документы и письменные свидетельства. Но именно документальные подтверждения легенды о Досифее отсутствовали практически полностью. В истории, рассказанной местным священником, было много спорных моментов. В частности, у Трубецкого возникли сомнения, что на протяжении более чем тридцати лет братья-монахи не распознали в Досифее женщину. И точно, проведя следующий день в исторической библиотеке Киево-Печерской лавры, им удалось установить, что в документах за сороковые годы XVIII века имеется запрос о том, у кого исповедуется и причащается «жительствующая при Китаевской пустыни Досифея». Это короткое упоминание вполне могло свидетельствовать о том, что в лавре и Китаевской пустыни знали о Досифее как об отшельнице и вовсе не заблуждались, принимая ее за мужчину.

Кроме того, Анна Николаевна обратила внимание на следующие факты. В легенде о Досифее говорится, что старец прожил в отшельничестве в Китаевской пустыни семнадцать лет. Но если, как свидетельствует официальная версия, Дарья пришла в монастырь восемнадцати лет от роду, а умерла в возрасте пятидесяти шести лет, то где же провела Досифея двадцать один год своей жизни? Кроме того, получалось, что Дарья Тяпкина пришла в Китаево в 1739 году, а уже в 1744 году ее в образе мудрого и знаменитого в Киеве старца посещает императрица Елизавета. Однако не удивительно ли, что «старцу» на тот момент всего двадцать три года? И ведь именно об этом факте, как помнил Сергей Михайлович, говорилось в дневниках Дубянского: государыня Елизавета Петровна беседовала не с древним старцем, но с молодой девицей! Как же все это могло оставаться загадкой на протяжении десятилетий для всех, кроме императрицы?

Еще одно открытие ожидало их в той самой Свято-Троицкой церкви, у стен которой похоронена Досифея. Попрощавшись с настоятелем, они решили еще немного задержаться, чтобы осмотреть не совсем обычный, выполненный лаврскими мастерами иконостас церкви и ее внутреннее убранство. Тогда-то Анна Николаевна и обратила внимание на висящую справа от нартекса довольно древнего вида икону, на которой была изображена тайная вечеря Иисуса Христа с апостолами. Увидев эту икону, Сергей Михайлович просто замер от удивления, а Шувалова прокомментировала изображенное на ней таинство так:

— Не знаю, кого там усадил справа от Иисуса на «Тайной вечери» Леонардо да Винчи и что все это означает, но то, что на этой иконе справа от Иисуса Христа сидит женщина, не требует не то что доказательств, но видно даже без увеличительного стекла…

Когда они вышли из церкви, Трубецкой вдруг сказал:

— Знаете что, Анна Николаевна, у меня есть предложение. Мы уже два дня здесь, а все еще не добрались до знаменитых китаевских пещер, в которых, как говорят, имеется подземный храм и якобы келья Досифеи сохранилась. Давайте сходим, посмотрим для полноты картины, а потом поедем на набережную чай пить. Обсудим все там.

Так они и поступили. И хотя присматривающий за пещерами монах честно признал, что настоящая келья отшельника Досифея была расположена отдельно от пещер остальных братьев и до наших времен не сохранилась, Сергей Михайлович и Анна все же решили спуститься в подземелье. Они купили по свече, зажгли их у входа и смело шагнули в темноту. Подземная церковь оказалась на замке, и им ничего не оставалось, как свернуть вправо, где вдоль вырытого прямо в глинистой почве на глубине около двенадцати метров узкого лабиринта были устроены монашеские кельи.

В пещерах царила абсолютная тишина, было холодно и очень темно. Единственный видимый огонек мерцал впереди, как оказалось, — возле кельи, устроенной в память о Досифее. Они подошли поближе и увидели, что свет исходил от стеклянной лампадки, которую держал в руках сидящий у входа в келью монах. Он был маленького роста, сгорбленный, его голову и плечи покрывала черная накидка, и поэтому все, что им удалось разглядеть в мерцающем свете лампадки, — это морщинистое лицо старца с тонкими губами и несколько массивным подбородком без признаков какой-либо растительности.

Трубецкой и Анна остановились возле кельи и молча постояли минуту или две. Они не решались потревожить монаха разговором, но тот вдруг сам заговорил тихим и в то же время неожиданно высоким по тембру голосом. Он говорил не поворачивая головы, хотя было очевидно, что слова его адресованы Сергею Михайловичу и Шуваловой.

— Что привело вас к Досифее? — спросил монах.

— Поклониться хотим памяти великого отшельника и о жизни его узнать, — тихо произнесла Анна Николаевна.

В ответ на это монах не проронил ни слова, лишь слегка кивнул несколько раз. Возникла пауза. Затем монах повернул к ним голову и, как показалось Трубецкому, с любопытством посмотрел на Сергея Михайловича и Анну. Трубецкого поразили удивительно живые глаза на покрытом морщинами лице старца.

— Ну, раз так, тогда слушайте, — вдруг сказал монах. — Красивая сказка о Дарье-Досифее, которой уже много лет потчуют посетителей монастыря, — лишь часть правды. А ведь не только монастырское воспитание привело ее к Богу, но любовь земная, человеческая, и случилось это так.

Когда Дарьюшке исполнилось пятнадцать лет, в городок, где тогда жило семейство Тяпкиных, прибыл на постой направляющийся в столицу гвардейский Семеновский полк. В том полку служил прапорщик лейб-гвардии Алексей Шубин. Чрезвычайно красивой наружности, ловкий, словоохотливый, он вмиг покорил сердце юной девушки. И когда полк должен был отправиться дальше, Дарья готова была идти пешком за ним хоть на край света. Но тут тяжко захворала ее мать, и она не решилась оставить родителей и сестер. Лишь через несколько месяцев собралась-таки Дарья ехать искать Шубина, и вот тогда-то от петербургской своей родни узнала, что милый ее сердцу прапорщик теперь в нежных чувствах состоит с Елизаветой, дочерью самого царя Петра, жившей по велению действующей императрицы Анны на поселении поблизости от Петербурга. Там опальная Елизавета, открыто водившая дружбу со слобожанами и гвардейскими офицерами, расквартированными неподалеку, и увидела красавца Шубина и полюбила его.

И все равно отправилась Дарья в Петербург, под предлогом родню навестить, но по прибытии узнала, что о неосторожной связи Елизаветы донесли императрице Анне, которая, желая досадить царевне, приказала Шубина арестовать, заковать в оковы и поместить в каменный мешок, где нельзя было ни сесть, ни лечь. После пыток Шубина сослали на Камчатку…

Дарья кинулась к отцу с отчаянной просьбой помочь найти и спасти Алексея, но тот лишь руками развел. Тогда Дарья отправилась в церковь, упала на колени перед иконой Божией Матери и стала горячо молить о спасении любимого. Всю ночь молилась Дарья, и было тогда ей видение — сама Дева Мария говорила с ней и предрекла, что спасти Шубина сможет только сама Дарья, если пожертвует ради этого мирской жизнью и станет невестою Христовой. Но сделает это так, чтобы завет между ней и Господом втайне от всех остался. Не раздумывая, в тот же день постригла Дарья свои чудные волосы и ушла из дому искать покой для души и утешение для сердца. А чтобы тайну завета сохранить, обратилась отроком. Так и стала она отшельником и провидцем Досифеем, и служение ее, от любви и чистоты сердца исходящее, было там, свыше, принято. — Монах, как показалось на мгновение, горестно вздохнул. — Поелику по прошествии многих лет страдания Шубина прекратились. И случилось это немедля по возвращении Елизаветы Петровны из Киева в Петербург. Вдруг государыня вспомнила о своем любимце, когда-то сосланном из-за нее в дальнюю Камчатку. С великим трудом отыскали его в одном камчадальском селении. Посланник императрицы объездил все прииски, спрашивал везде, нет ли где Шубина, но не мог ничего разузнать. Когда Шубина ссылали, то не объявили его имени, а самому ему запрещено было называть себя под страхом смертной казни. В одной юрте посланник царицы спрашивал нескольких бывших тут арестантов, не слыхали ли они что-нибудь про Шубина, но никто не дал положительного ответа. Потом в разговоре с арестантами посланник упомянул имя императрицы Елизаветы Петровны. «Разве нынче Елизавета царствует?» — спросил тогда один из ссыльных. «Да, вот уж который год, как Елизавета Петровна взошла на родительский престол», — отвечал посланник. «Но чем вы удостоверите в истине?» — спросил ссыльный. Офицер показал ему подорожную и другие бумаги, в которых было написано имя императрицы Елизаветы. «В таком случае Шубин, которого вы отыскиваете, перед вами», — отвечал арестант. Его привезли в Петербург, где он был произведен «за невинное претерпение» прямо в генерал-майоры лейб-гвардии Семеновского полка и получил Александровскую ленту. Императрица пожаловала ему богатые вотчины, но Шубин недолго оставался при дворе. Камчатская ссылка, где он предался глубокой набожности, совершенно расстроила его здоровье, и уже в чине генерал-поручика он просил увольнения от службы. Получив отставку, Шубин поселился в своем имении, где и умер тихо. Вот так-то.