Венец всевластия - Нина Соротокина

Все это Паоло увидел мгновенным взглядом и тут же склонился в поклоне, потом подумал и встал на одно колено.

— Встань, мальчик, — услышал он глубокий, приятно вибрирующий, истинно царский голос. На пиру в общем гаме Паоло и не разобрал, что государыня глаголет столь музыкально. А впрочем, любой русский, начни он говорить по-итальянски, стал бы сладкозвучен. — Тебя зовут Паоло?

— Именно так, дрожайшая царица.

— И долго ты жил в дому у дьяка Курицына?

— Без малого год.

— И каким он предстал перед тобой? Что он за человек?

Меньше всего Паоло ожидал, что разговор начнется таким образом, поэтому тут же подумал, что ухо надо держать востро и лишнего не болтать. Он сделал вид, что подыскивает нужные слова, выдержал приличную паузу.

— Дьяк Курицын великодушен и сострадателен, добрых людей он хвалит, а о злых сокрушается.

— И чему учил тебя этот добрый человек?

— Русской грамматике. Я ведь ни читать, ни писать по-русски не умел, только трещал, как ученый скворец.

— Что же ты читал?

— Апостол и Евангелие.

— Я тоже по этим книгам училась читать по-русски, — добродушно рассмеялась Софья.

Паоло отвел глаза. Он боялся, вернее, стеснялся смотреть на царицу, как боятся слишком пристально рассматривать людей с каким-нибудь внешним уродством. Тело Софьи можно было сравнить с холмистым ландшафтом, по которому, игриво извиваясь, бежал золотой ручей мелких пуговок — они лились от горла до подола. При малейшем движении царицы холмы — груди, живот, пышные бока начинали колыхаться, золотой ручей искал себе новое русло. Он нырял в складки одежды, потом вырывался на волю, взбирался на длань с перстнями, огибал колено, на которое опиралась хозяйка, а дальше вниз, водопадом. Царице пришлось дважды повторить вопрос, прежде чем смысл дошел до понимания Паоло.

— Чему меня еще учили в доме дьяка? Федор Курицын — муж, обладающий великими познаниями. Учитель наш Аристотель насчитывает семь свободных мудростей. Сие есть грамматика, диалектика, риторика, музыка, арифметика, геометрия и астрономия.

— Астрологическим таблицам, которые предсказывают судьбу, Курицын тебя тоже учил?

Она спросила быстро, вопрос словно сам с языка сорвался, а голос вдруг и скрипнул, словно дал фальшивую ноту, и Паоло замер с открытым ртом, а потом отрицательно затряс головой.

Мысли его заметались. Вон ведь куда вырулили! Как с ней говорить-то, с этой дамой? Здесь надобно быть откровенным, понеже она царица, но, с другой стороны, младой отрок знал, что откровенным до конца нельзя быть даже с самим собой. Некстати вдруг вспомнилась наука физиогномика, ворота первые… Книга эта — «Тайная Тайных», которую Курицын старательно прятал, а Паоло находил и читал по ночам, учит: «Живот большой — признак глупости и мягкосердечия»… И еще: «…кто имеет лицо с мясистыми челюстями — тот глуп и груб по природе. А глаза самые опасные — цветом похожие на голубизну бирюзы». Но у царицы черные глаза, что есть признак… как там… «у кого глаза средние, неглубоко посаженные, и сурмистые или черные, тот расторопный и разумный». Эта женщина не глупа и не мягкосердечна, но расторопна и разумна. И она царица, у нее приятное лицо, и она ему нравится, нравится…

— Как ты вообще в Москву попал? Тебя ведь привез Юрий Траханиот? Но в его задачу не входило везти в Москву музыкантов. Ты обманул, да?

Паоло дрогнул: откуда знает? Неужели Курицын открыл его тайну? И тут же отогнал эту мысль. Не в привычках Федора Васильевича зря балаболить языком. Видно, наугад пальцем ткнула.

— Простите, дражайшая царица, что оскорблю ваш слух неприятным признанием. Да, я назвался учеником каменщика. Никто не проверял моих слов. Не много народу соглашалось ехать на Русь. Люди страшатся севера и неизвестности.

— А ты, значит, не страшился?

— Мне необходимо было уехать из Италии. На родине у меня не было никаких надежд. Я потерял службу, потому что мой синьор умер. Известие о его кончине я получил в Венеции. Ну… и…

— Откуда ты знаешь русский?

— Нянька у меня была русской, — быстро ответил Паоло, он хотел добавить — «из Новгорода», но опять схватил себя за язык, здесь неуместны подробности. Он уже слышал о ратном походе на Новгород, слышал о принудительном переселении новгородцев в Москву и прочие русские города. Произносить перед государыней слово Новгород — гусей дразнить.

— Расскажи, что за человек был твой синьор.

— О, замечательный человек, достойный гражданин Флоренции. Он был богат, он любил науки и искусства, а более всего он любил читать.

— И еще он был великодушен и сострадателен, добрых людей он хвалил, а о злых сокрушался, — усмехнулась Софья.

«Боже мой, она не верит ни одному моему слову», — смятенно подумал Паоло, но не позволил панике взять верх. Он сыграет свою роль до конца.

— Именно таким он был, бесценная царица.

— Ты служил у него музыкантом?

— И еще секретарем.

Он опять поднял флейту, размещая пальцы в нужную позицию, и даже потянул к ней губы, но Софья не обращала внимания на его профессиональные жесты. Она видела, что мальчишка хочет побыстрей закончить разговор, а это значит, где-то у него скелет в шкафу… мыши на полке и тайна в голове.

— Кто твои родители?

Паоло окончательно смешался, покраснел как маков цвет.

Рука потянулась к голове, он непроизвольно дернул себя за вихор, думая с горечью — зачем мудрить, все равно она из меня все вытрясет.

— Мать моя умерла… и отец тоже, — пролепетал он не поднимая глаз, потом глубоко вздохнул и выдавил через силу: — Я надеюсь, что дражайшая царица отнесется ко мне с пониманием и простит. Я был не до конца искренен. Но более не хочу хитрить. Покойный синьор и был моим отцом. Еще у меня есть брат, и он меня ненавидит. Он убил бы меня, вернись я во Флоренцию.

— Ты бастард?

Паоло вполне устроила такая подсказка, он мысленно перекрестился.

— О, как прозорливы вы, великодушная. Именно так, хоть и тяжело мне в этом сознаться.

Софья задумчиво посмотрела на юношу.

— Сколько тебе лет?

— Шестнадцать, — выпалил он и тут же добавил со смущенной улыбкой: — Скоро будет. — Весь его вид говорил: вот, опять хотел схитрить, но вижу, что вас не проведешь.

Софья улыбнулась удовлетворенно.

— Ну вот теперь, пожалуй, сыграй мне что-нибудь грустное, — сказала она просто и ласково, словно не со слугой говорила, а с близким и хорошо знакомым человеком. — И будем плакать, вспоминать Италию и благодарить Господа, что обретаемся в Москве.

11

Юлия Сергеевна позвонила с утра. Обычный дежурный звонок.