Пока горит огонь (сборник) - Ольга Покровская

Вскоре рядом надсадно завыли, и шуршание мягких тяжелых лап по траве придвинулось ко мне ближе. Мое племя, дети моих предков, к которым я так стремилась. Я ощутила дыхание смутной угрозы, и шерсть на мне встала дыбом… Сколько было этих лап, наверное десятки. Это была стая волков, я сразу их почувствовала. Они бесшумно двигались ко мне, тоже учуяв меня, и настрой их был самый решительный. Они были голодны, а я была их добычей. Так страшно мне никогда не было, лучше было бы мне упасть сейчас вниз, разбиться о камни, чем стать ужином для них. Для своего племени, встречи с которым я так искала. Своих далеких братьев и сестер, которые свободны всегда. И, наверно, всегда голодны и свирепы. Страшнее же было то, что я никогда больше не увидела бы своей Любимой, не почувствовала ее мягкой ладони на своей голове и не заснула бы, положив голову на ее лапу на нашем с ней Диване.

И вдруг, вдруг я услышала очень громкие звуки. До меня донесся едкий запах, который тут же забил мои ноздри. Моя Любимая когда-то стреляла из Ружья, я помнила этот запах, и Ружье ее тоже помнила. Оно всегда хранилось в нашей будке, иногда мы с Любимой брали его с собой на прогулку, и она стреляла из него по дребезжащим металлическим банкам. А однажды в нашу будку хотели пробраться плохие люди, и Любимая вышла и выстрелила из Ружья в воздух. Она могла бы этого и не делать, я бы сама разорвала их на куски. Но плохие люди испугались Ружья и ушли.

И вот теперь снова были выстрелы. Они повторились несколько раз. Движение мягких лап прекратилось. Стая замерла, чуть помедлив, развернулась в другую сторону и скрылась в сумерках.

Однако песок подо мной осыпался, я держалась из последних сил, повисла на чахлом деревце над пропастью.

Дальше началась суматоха, я услышала топот человеческих ног, потом меня схватили за шею и стали настойчиво вытаскивать из бездны, куда я падала.

Тут же я увидела глаза моей Любимой над обрывом, она же сама лежала на животе, свесившись вниз, и держала меня одной лапой. Позади нее слышались громкие человеческие голоса. Наконец моей Любимой удалось дотянуться до меня второй лапой и резко дернуть наверх. Я подтянулась что есть мочи и оказалась в ее объятьях. Я неистово целовала ее морду, лапы, пахнущие порохом и землей, мне тоже захотелось, чтобы и у меня появились эти капли на глазах, как и у нее сейчас. Мы сидели, обнявшись, вода из глаз хозяйки капала мне на грудь, и мне так хотелось сказать ей, что она – моя единственная любовь, что я прошу прощения и никогда больше не сбегу в Горы. Тот зов, на который я откликнулась, меня обманул. Мое племя и моя стая сидела сейчас со мной, и больше никого мне не надо. Только она и я. Никто на свете мне больше не нужен.

Наконец люди, столпившиеся за нами, позвали нас за собой. Я и моя хозяйка шли рядом, я впервые ступала с ней лапа в лапу не привязанная и очень ею гордилась.

Я и не заметила, как поплыла обратно. Золотой берег реки приближался, одинокая фигура все так же стояла на песке. Я подплыла ближе. И поняла, что Любимая в руках держит ремень. Я так и знала. Я поджала хвост и вышла на берег, хозяйка приблизилась ко мне, взяла за шкирку, и пару раз небольно огрела ремнем по спине.

– Федя, ну и стервозная ты собачатина. Доиграешься, отдам тебя кому-нибудь другому. Пусть с тобой мучается. Топай быстрее, Мама кормить тебя, скотину, будет, – беззлобно произнесла она, надевая на мою мокрую шею ту самую штуку.

Никому она меня не отдаст. Ведь она моя Любимая Хозяйка. Она без меня жить не сможет, я точно знаю. А я ее единственная собака. Я – немецкая овчарка по кличке Федя.

За сбычу мечт!

Звонок раскатисто дребезжит по пустой квартире. Я открываю дверь, и Танька вваливается, обнимает меня левой рукой за шею (в правой у нее сумочка и шуршащий пакет) и мычит:

– Умммм… Я так по тебе соскучилась!

Мы не виделись почти два месяца: у Таньки на работе был какой-то аврал, у меня дети болели скарлатиной. Нам с Танькой не видеться два месяца – это какая-то неправильная жизнь.

Когда-то мы с ней жили в соседних домах, учились в одном классе и, высидев шесть уроков за одной партой, по два часа еще простаивали у подъезда, не в силах распрощаться. Таньке не хотелось домой: дома у нее была мачеха, вторая жена отца, с которой Танька не ладила, и пустые макароны на обед. Мне тоже не хотелось домой – у меня там и вовсе никого не было: родители вкалывали до ночи, чтобы у нас на обед были не только пустые макароны.

Сейчас, когда я вижу Таньку – в дорогом дизайнерском костюме, с блестящей укладкой и идеальным маникюром, мне все труднее становится рассмотреть в ней ту маленькую остроносую девчонку с вечно красными руками, торчащими из рукавов заношенной куртки. Впрочем, думаю я, бросая хмурый взгляд в зеркало, и Таньке, наверно, не верится, что эта располневшая клуша в домашнем трикотажном костюме когда-то легкой поступью взбегала на школьную сцену, чтобы получить из рук директрисы очередную грамоту за победы на городских олимпиадах.

Мы идем на кухню. Я ставлю разогревать ужин, а Танька выгружает из пакета деликатесы: несколько видов сыров, банку икры, французское шампанское, коньяк.

– А где твои мужики? – спрашивает она.

– Муж в Питер уехал на два дня, по работе, – поспешно отвечаю я, – а Лешку и Ваньку я отправила к маме на ночь. Так что мы с тобой, дорогая моя, свободны как птицы.

Таньке, наверно, трудно понять мою эйфорию – Танька не замужем, и для того, чтобы провести вечер со школьной подругой, ей не нужно изобретать сложные комбинации.

Я накладываю Таньке в тарелку жареной картошки с мясом.

– Еще, еще клади, – кивает она. – Я голодная страшно! Пообедать опять не успела, в суд моталась по работе.

Танька жадно ест, а я вожусь с бутылкой шампанского – у меня не слишком-то большой опыт по вскрыванию шампанских бутылок, обычно у нас дома это делает муж.

– Давай сюда, – бормочет Танька с набитым ртом, выдергивает из моих рук бутылку и лихо откупоривает ее, бросив: – Учись, пока я жива.

Шампанское шипит и щекочет в носу. Я разливаю его по бокалам.

– Ну, рассказывай, – говорю я, когда Танька отодвигает от себя тарелку.

Она снова не доела. Она всегда просит положить побольше, но никогда не может доесть до конца.

– А, – она машет рукой. – Начальник мой, Карнаухов, опять в отпуск не пускает. У нас, говорит, аврал, вы – незаменимая. Кроме вас, никто не справится. Давайте, говорит, я вам лучше премию выпишу.

Я понимающе киваю. Мне немного завидно, что у Таньки такая яркая интересная жизнь, что она у себя в банке незаменимая, что ей даже не дают отпуск. Я могу поехать в отпуск в любой момент, – собственно, мне и отпуска-то никакого не нужно, чтобы уехать, потому что я – домохозяйка.

– А мне муж, наоборот, твердит: чего ты летом в Москве с детьми торчишь? – говорю я. – Взяла бы денег с карточки и поехала куда-нибудь на Кипр.

– Ну, хрен с ними со всеми, давай за встречу! – объявляет Танька.

Мы чокаемся. Танька лихо отхлебывает почти полбокала. Я отношу тарелки в раковину, забираюсь с ногами на табуретку и смотрю, как Танька тушит окурок. Она резко тыкает его в пепельницу так, что искры летят во все стороны.

– Да, кстати, тачку новую взяла недавно, – рассказывает Танька. – «Ауди»-шестую, смотри, какая красавица.

Она подводит меня к окну, и я, прищурившись, разглядываю внизу, во дворе, притаившуюся в сумерках новую Танькину машину. Она и правда хороша – гладкая, блестящая, похожа на какое-то неведомое сильное и уверенное в себе дикое животное.

– А у тебя что нового? – спрашивает Танька.

– Ой, да все хорошо! – отвечаю я. – На тех выходных возили с Мишей детей в зоопарк. Так весело было!

Танька, проходя по комнате, разглядывает на стене новые фотографии в рамках – Миша дурачится с мальчишками, мы с ним обнимаемся на даче под деревом.

Мы возвращаемся к столу, снова и снова чокаемся. Шампанское давно закончилось, коньяк приятно обжигает горло. Танька рассказывает о своих карьерных успехах, о том, как ее переманивают в какой-то американский банк, но она пока ломается, набивает себе цену. Мне почему-то становится обидно, и я говорю неожиданно:

– Кстати, на днях видела твоего Андрея. С женой и детьми.

– Да? – Танька доливает нам коньяк. – Ну и как он?

– Да хорошо, похоже. Довольный, выглядит неплохо. Близнецы у них такие симпатичные.

Танька фыркает и тянется за новой сигаретой.

– Ага, симпатичные! – скептически говорит она. – Зуб даю, это не его дети!

– Ну да, а чьи же?

– Да уж не знаю чьи. Это жену его надо спросить, от кого она их нагуляла. А он наверняка вообще детей иметь не может.

Я пожимаю плечами. Мы снова чокаемся и пьем.

– Мы целых два года с ним спали без ничего. Никакого результата! – говорит вдруг Танька. – Он же помешан был на детях. «Хочу ребенка, хочу ребенка! Зачем тебе эта карьера, роди мне троих!» А я такая была дура, в рот ему заглядывала! Чуть в самом деле все не бросила. Хорошо, Бог уберег! Была бы сейчас, как…