Джума - Гарри Зурабян

Ему стоило нечеловеческих усилий взять себя в руки:

- Ничего... - прохрипел и с несвойственной для него жалостью взглянул на жену: - Анастасия, умоляю тебя, будь осторожна.

- Да что случилось, Борис? Ты можешь, наконец, объяснить?!

- Просто... просто... если с тобой что-то случится, я... не переживу, - пришла ему на ум спасительная фраза.

Она изумленно приподняла брови.

- Я не думала, что так дорога для тебя, - в ее голосе прозвучала уже знакомая ему за годы совместной жизни ирония.

- Ты поедешь из театра с Юрой, - жестко потребовал Родионов. - И никаких возражений.

- Хорошо, - согласилась она, глядя на мужа изучающе, до конца не веря его словам и, подозревая в них некий иной смысл.

Борис Николаевич облегченно вздохнул и, выйдя из гостинной, засобирался на работу.

Анастасия Филипповна подошла к окну. Отодвинув ажурные гардины, долго смотрела на улицу, отмечая, как муж выходит из подъезда, садится в поджидавшую его машину и отъезжает. Он не поднял голову, не глянул на выходящие в тихий двор окна квартиры.

- Мама, - услышала она за спиной голос дочери, - почему ты до сих пор живешь с этим ничтожеством? - Наталья подошла и обняла мать за плечи, прижавшись к ней лицом.

- Не говори так, Ната, он - твой отец.

- Моего отца звали Олег Артемьев.

Анастасия Филипповна дернулась и отстранилась:

- Что ты сказала?!!

Наталья смотрела на мать понимающими и всепрощающими глазами взрослой женщины.

- Мне дед все рассказал перед смертью и папино письмо передал, - тихо проговорила она. - Он попросил у меня прощения. И еще сказал, что его страшная болезнь - Божья кара за то, что он разрушил вашу любовь - твою и Олега.

Они с минуту стояли молча, а потом, не сговариваясь, кинулись друг к другу, завыв громко, по-бабьи, протяжно и тоскливо, - так, как плачут бабы только на Руси, независимо от того, выросли они в семье генерала или доярки...

Глава шестая

Артемьева знобило. Воспаленные глаза слезились; голова походила на раскаленный в печи чугунок - так горела и была тяжела. В висках, не переставая, пульсировала тупая, ноющая боль. Он поудобнее уселся на широкой лавке, пристраиваясь спиной к теплой стене русской печки. Шумно дыша, с удовольствием отхлебнул из глиняной кружки большой глоток густого, с запахом малины и хвои, варева.

В светлой горнице, с деревянной, старой, но добротной, с вычурной резьбой, мебелью и домотканными, яркими ковриками на выскобленных добела половицах, возле стола суетился кряжистый, широкоплечий старик, чьи черты лица почти скрывали роскошные усы и борода. Седые, густые

56

волосы, кольцами падавшие на лоб, перетягивал тонкий, кожаный ремешок. Кожа лица представлялась смуглой и обветренной, но почти лишенной морщин и того редко встречающегося ныне оттенка, по которому, не ошибившись, можно с уверенностью определить: человек ведет здоровый образ жизни и протекает она, преимущественно, в достаточном удалении от напичканных автотранспортом и промышленностью городов. Необычным контрастом с седыми волосами и бородой выглядели глаза - удивительно молодые, чистые, не затянутые старческой пеленой. И хотя были темно-карими, почти непроницаемо черными, невольно притягивали взор таившимися в них мудростью, силой и какой-то древней, забытой тайной. В его глазах не ощущались отблески вездесущего ока телевизора и не отражались щедро унавоженные мирской суетой строки газетных полос. Глаза старика лучились первозданным, природным знанием.

- Ты к печи-то поближе, Степаныч, поближе, - зычным, но приятным, голосом наставлял Артемьева старик. - Эт, тебе не дьявольская суздыкалка дома. Ишь, выдумали: газ, вода горячая из энтих щупалец железных. Про бани и не упомнят уже. Камнями пообкладывались, бетоном энтим... Тьфу, прости, Господи! А опосля и дивятся: чего на погосте народу больше, нежели живых?

- Строг, ты, больно Ерофей, - улыбнулся Артемьев, чувствуя, как с каждым глотком целебного отвара прибывает сил и отступает недомогание.

- Я к себе попервой строг, - живо откликнулся тот. - По Божьим законам живу, а вы в своих клетях - по дьявольским. Все шарахает вас, нешто медведя-шатуна: по оврагам да буеракам. А Бог он давно людям подсказку дал: живи по десяти заповедям - и здоровье будет, и душа в покое.

- Выходит, и я по дьявольским законам живу? - с иронией спросил Георгий Степанович.

- И ты! - припечатал хозяин дома. - Уж сколь раз тебе наказывал: бросай людям головы потрошить. Так нет, прешь супротив Бога и матушки-природы.

- Я людей лечу, Ерофей.

- Лечит он, - весело фыркнул старик. - Себя, и то, недосуг. - Он придирчиво оглядел стол: - Иди уже к столу. Я, тебя, Егорка, нынче лечить буду. Всех бесов повыгоняю, а опосля помолюсь.

Артемьев, кряхтя, поднялся, перешел к столу. Ерофей сперва перекрестился на иконы в красном углу, прочитал молитву, беззвучно шевеля губами и прикрыв глаза. Лишь потом сел за стол, разлил по стопкам ярко-красную рябиновую настойку. Расправил усы, бороду, широко улыбнулся, сверкнув крепкими, белоснежными зубами:

- За твое здоровье, Егор! Дай, те, Бог поутру проснуться без хвори, тоски и сомнений! - Он махом опрокинул стопку, причмокнул губами от удовольствия и с аппетитом захрустел упругим, соленым огурцом.

Артемьев выпил, с минуту посидел молча, смакуя вкус и запах настойки. Оглядел стол и почувствовал жадный, неутоленный голод.

Спустя время, оба расслабились, откинувшись на широких лавках.

- Хорошо у тебя, Ерофей! - с нотками мечтательности в голосе заметил Георгий Степанович. - Душа отдыхает...

- Душа, Егор, она, грешная, без роздыху трудится, потому, как раба Божья. - Он глянул, хитро прищурившись: - Ну, говори, чего захворал-то?

- Вирусная эпидемия. Грипп по всему городу людей косит.

- Куды там! - фыркнул Ерофей. - Вирусы! Мне энтими вирусами еще батюшка твой, царствие ему небесное, - широко перекрестился Ерофей, - все мозги, как нафталином, пересыпал. Бывало, сойдемся в споре - искры летят! Уважал я его шибко, был в ем стержень. А насчет души человечьей - ну никакого понятия! Все болячки, говорит, от вирусов и микробов. Я ему толкую, что, дескать, душа в силки дьявольские попала, - разошелся Ерофей, отчаянно жестикулируя руками. - Ни в какую! Вирусы, говорит, и все тут! Он с силой ударил ладонью по столешнице. - Я ему талдыкаю: где, мол, покажи, не вижу их. А вот я, к примеру, гляну в глаза человеку и враз его болячки все разгадаю.

Артемьев от души рассмеялся:

- И мою разгадаешь?

- И твою! - заверил старик. Он глянул, казалось, в самую душу. У Артемьева на миг дыхание перехватило. - Забота тебя тайная до костей сгрызла, - с расстановкой выдал Ерофей. - Кабы не знал тебя, Егор, подумал бы, прости, Господи, украл ты чего, а нынче кумекаешь, как припрятать подальше, да поглубже.

- Силе-е-ен! - в голосе Артемьева прозвучало невольное восхищение.

- Разгадал, выходит, твою болячку?

- Почище рентгена просветил.

- А то - вирусы, вирусы... - Ерофей не скрывал довольной улыбки. Рассказывай о хвори-то, будем кумекать, как лечить да чем. - Он наполнил стопки.

Выпили, вновь с аппетитом принимаясь за еду.

- Ерофей, - неторопливо начал Георгий Степанович, - помнишь, у отца в молодости друг был - Сергей Рубецкой?

Ерофей внезапно побледнел и непроизвольно отшатнулся на лавке, пытаясь унять волнение и неосознанно поднося руку к сердцу, массируя его. Это не укрылось от внимания Артемьева. Он вскочил с места и с тревогой кинулся к давнему другу:

- Что с тобой, Ерофей? Неужели сердце прихватило?

- Да пустяки, - отмахнулся тот, уже взяв себя в руки. Недовольно поморщившись, объяснил: - Давеча выскочил распаренный-то из избы, вот, видать, и прихватило. Оклемаюсь небось, в баньке с тобой вечером попаримся, и как заново на свет явлюсь. - Он взглянул на Георгия Степановича и, улыбнувшись, спросил: - Дык, что там, с "золотопогонником" энтим приключилось-то?

- Ох, не любишь ты, Ерофей, "белую" гвардию, - успокоившись и удовлетворившись объяснениями друга, попенял ему Егор.

- Я и "красную" не больно-то жалую, - махнул рукой Ерофей. - Помню про такого. Его и матушка твоя, царствие ей небесное, часто поминала.

- Понимаешь, парень молодой ко мне в отделение поступил, с черепно-мозговой травмой. К тому же, с признаками обморожения. Думали, не выживет. Но живой. Правда, с головой у него худо. Боюсь, нормальным уже не будет. Но есть две поразительные особенности, - оживился Георгий Степанович. - Он очень похож на молодого Сергея Рубецкого. И еще... Артемьев нахмурился и, помолчав, продолжал: - Не стану утомлять тебя терминологией, но в его состоянии лежат, как, прости меня, бревно. А он говорит! И, по меньшей мере, на нескольких языках! Скрывал я это, сколько мог... - Артемьев испуганно умолк, потупив взгляд. Потом вздохнул и, махнув рукой, в упор взглянул на друга: - Ерофей, его в убийстве обвиняют. Причем, какого-то могущественного "вора в законе".

- Жандармы при ем?

- Жандармы? - брови Георгия Степановича поползли вверх. - Ах, наконец, понял он, - Ерофей, они теперь называются милиционеры.