Сыны Перуна - Сергей Жоголь

– Кажись, наш это, не хазарин, да и без оружия он, чего переполошились? – прикрикнул на ретивых защитников крепости белогорский староста Неклюд.

– Это Радмир, – признал своего приятеля Невер, – а лошадка Зоркина.

Через некоторое время ворота детинца открылись, и людская толпа окружила въехавшего в крепость молодого всадника.

Невер выбежал вперед, и старые друзья обнялись.

– Зорко, что с ним, жив? – указывая на лошадь, спросил Невер.

– Нет его больше, да и всего поселка нет, не успел Зорко до Дубравного добраться, – и Радмир рассказал о найденном им несколько дней назад теле друга и о том, что стало с его родным поселением.

– Что про хазар скажешь, куда делись? – произнес, обращаясь к Радмиру, первые за это утро слова угрюмый Борята.

– Ушли они, воевода, совсем ушли, да только беды наши на том не кончились. Вслед им конные русы двинулись, думаю, не далеко хазары уйдут. Я тут в лесах уже несколько дней укрываюсь, да и с русами пообщаться пришлось, если бы не они, был бы я сейчас в плену у степняков.

– Так думаешь, нам русы не опасны? – спросил Борята. – Побьют хазар они, да глядишь, за нас примутся?

– Наверняка побьют и к нам придут, вот только вопрос, зачем. Тот обоз, что хан хазарский в свои земли отправил, русы уже захватили, всю добычу себе забрали, а вот пленных, что в обоих селах хазары повязали, русы на волю выпустили. В лесах они сейчас прячутся.

Все вокруг загудели, услышав такую новость, и бросились расспрашивать Радмира о том, не видал ли он кого из их близких.

2

Несколько дней радостные жители Поречного и их соседи, избавившись от грозного неприятеля, сновали вокруг своего поселения, убеждаясь, что опасность миновала. Первые освобожденные от хазарской неволи пленники стали возвращаться из лесов. Но думы о грозных русах не давали воеводе покоя, и поэтому, послав гонцов с вестями на болота, он приказал беглецам повременить с возвращением в поселок.

Но вот наконец-то пришли и посланцы от Киевского князя.

К воеводе прибежал молодой парень из тех, кто вместе с Невером в ходе хазарского набега отсиживался в детинце. Он с другими мужиками поутру ушел работать в поле и сейчас искал пореченского воеводу, чтобы сообщить ему новость.

– Русы пришли, дядька Борята, много, – взволнованно произнес запыхавшийся от длительного бега гонец. – Мужиков в поле окружили, спросили, кто у нас старший, говорить хотят. Вот меня к тебе послали.

– Окружили да повязали или как? Много – это сколько: два, десять, сто? Толком рассказывай, – проворчал недовольный воевода.

– Да нет, не повязали. Конные подъехали, человек двадцать, а может, больше, никого не тронули, велели вперед бежать, а сами сказали, что вслед поедут, со старшим нашим, с тобой то есть, говорить хотят.

Четверо вооруженных всадников въехали в поселок и направились к вышедшему им навстречу Боряте. Отовсюду к главной пореченской площади – месту встречи русов и воеводы сбегались любопытные поселяне. Всем хотелось взглянуть на славных воев, которые прогнали ужасных хазар, послушать, что они скажут. В одном из всадников оказавшийся поблизости Радмир узнал своего недавнего спасителя, назвавшегося Гориком.

– О, здорово, герой, как нога? – могучий рус ловко спрыгнул с коня, обращаясь к юноше, как к своему старому знакомому. – Я же тебе говорил, скоро бегать будешь. – Радмир на это только молча пожал плечами.

Окруженный толпой незнакомых ему людей рус совсем не испытывал страха.

– Ну, кто тут у вас за главного будет? – обратился к гудящей толпе княжеский посланец.

Спутники Горика находились поблизости и, не слезая с коней, наблюдали за происходившим.

– Ну, со мной говори, Борятой меня кличут. Я тут старший, верно говорю? – повернувшись к толпе, произнес вышедший вперед Борята. Все вокруг согласно закивали.

– Меня зови Гориком, мы люди Олеговы, князя Киевского младшая дружина 21, – рус говорил громко, словно хотел, чтобы речь его была слышна всем. – Хазар тех, что вам ущерб принесли, мы побили, сейчас сам князь сюда идет с ратью своей. Коли дадите нам пищу и кров да тризну по убитым братьям нашим справите, не будет вам от нас беды и разора.

– Коли с миром идете, то мы вам не враги, – промолвил воевода с молчаливого согласия всех окружающих. – Только после набега богатых столов от нас не ждите, хаты

наши – не хоромы княжьи, и половина, вишь вон, сгорела.

– Олег, предводитель наш, – воин, не неженка, шатров с собой не возит, да и мы, гридь княжеская, на землице спать привычные, в походах дичину да конину есть приучены, так что если крыша над головой есть да солома под боком – вот нам и хоромы. А если еще девку горячую под бок положить – так и одеял не нужно, – трое конных русов, услышав последнюю фразу своего товарища, дружно заулыбались в усы.

– Девок силком трогать не дам, а то не будет у нас с вами ладу, – тут же нахмурился Борята.

– Так мы ж не силком, а только по любви, вон Славко у нас до любви уж больно охочий, – Горик указал рукой на рыжеволосого молодого воина, и остальные русы громко заржали. – Любят его девки, как пчелки медок, а уж где у него самое сладкое место, он никому не сказывает, – услыхав эту шутку, заулыбались и сами пореченские мужики.

Через час почти две сотни воинов князя с десятком пленных хазар вошли в поселение. Борята, договорившись с княжьей дружиной, послал гонцов на болота с добрыми вестями и приказом возвращаться.

3

Злобно смотрели славянские мужики на приведенных русами пленных. В драных перепачканных одеждах, со связанными руками, когда-то грозные хазарские вои сейчас не выглядели такими уж и страшными, какими они предстали перед пореченской ратью несколько дней назад. Угрюмо смотрели хазары на своих недавних противников, кто откровенно дерзко, а кто с испугом. Но никто при этом не проронил ни слова – ни победители, ни побежденные. Русы заперли их в одном из сараев, предварительно развязав руки и поставив двух сторожей из отроков. Поселковым мужикам было поручено напоить и накормить пленных. Среди запертых в ветхом строении людей сидел и думал о своей незавидной участи бывший слуга убитого Буйука – буртас Тилмай—Кечайка.

К вечеру в Поречное вернулись женщины, старики и дети и все поселение наполнилось криками радости и громким женским плачем. Жены и матери, потерявшие своих близких в сражении с хазарами, не стесняясь выражали свои скорбь и горе. Почти в каждом дворе, каждом доме горе и радость слились воедино. Оплакивая погибших, воем выли бабы, плакали маленькие дети, а выжившие в бою мужчины не знали таких слов, которыми можно было бы утешить вдов и сирот.

Невер, обняв мать и сестер, поведал им о смерти мужа и отца и, увидев на их слезы, отвернулся в сторону. Неподалеку в одиночестве стоял Радмир, ему уже некого было встречать, он постоял, насупившись, несколько минут и, повернувшись, побрел прочь. Навстречу ему попалась дочь пореченского воеводы. Зоряна увидела Радмира, ее глаза засветились, но несмотря на то, что девушка рванулась к нему навстречу, Радмир сейчас не чувствовал радость от встречи. Он только кивнул остолбеневшей красавице и побрел дальше, озабоченный своими, лишь ему одному ведомыми мыслями. Многие знали, что Борятина дочь тайно вздыхала по парню, и даже суровый воевода давно уже подметил, что дочь перестала быть маленькой девчонкой. Зоряна, почувствовав холод, исходивший от парня, побледнела и замерла. Наблюдавший эту сцену Невер только в очередной раз тяжело вздохнул.

4

Наскоро возведенная курганная насыпь возвышалась посреди огромной поляны, окруженной лесом, и семь мертвых тел лежали в ряд на самом ее верху в окружении скопившихся вокруг них воинов-русов. Оружие и доспехи мертвецов были аккуратно сложены у них в ногах, здесь же лежали их седла, уздечки, какая-то нехитрая посуда, турьи рога и чаши, на дне которых было насыпано по несколько медных монет. У подножья насыпи, вознося руки к небу, монотонно рыдали четыре старухи, которых русы пригласили из числа пореченских жительниц для совершения поминального обряда по усопшим воинам. Вокруг небольшого кургана горели костры, на которых в чугунных котлах варились мясо домашних животных, дичина и другие яства, предназначенные для предстоящей стравы – поминального пиршества. Все стоявшие вокруг дружинники были без доспехов и шлемов, в простых домотканых или богатых шелковых рубахах, в зависимости от степени знатности воина, его положения и уровня дохода, подпоясанные широкими золочеными поясами. Такие пояса отличали княжьего дружинника и выдавались при переходе из отроков в гридни. Из оружия они оставили при себе только кинжалы и мечи, с которыми княжья гридь не расставалась почти никогда. Луки, стрелы, копья и щиты, а также шлемы и кольчуги они оставили сегодня в домах, в которых расселили их пореченские жители. Все они, кроме небольшого, до зубов вооруженного отряда из тридцати облаченных в доспехи всадников, укрывшихся в лесу и выполнявших роль охраны, стояли с непокрытыми головами. Часть воев, с наголо бритыми головами, украшенными одной-единственной прядью волос, с длинными, свисающими ниже подбородка усами, представляли собой коренных варягов-русов из прибалтийских бодричей и верингов. Другие, бородатые и длинноволосые или постриженные «в кружок», были, в основном, из примкнувших к княжьей рати покоренных славян: кривичей, вятичей и древлян, а также ближних соседей радимичей – северян. Некоторые из дружинников были из мородово-мерянских племен, черемисов и бесстрашных, воинственных буртасов, часть воев были из степняков – угров и булгар – и для славян-радимичей они мало чем отличались от ненавистных хазар. Особняком держались немногочисленные скандинавы: рыжеволосые свеи, даны и угрюмые воины севера – нурманны, бородатые, с обезображенными шрамами хмурыми лицами. Но все это разноплеменное войско, присягнувшее великому киевскому полководцу, носило в ту пору одно имя – Княжья Русь. Многие по привычке называли своего вождя по-своему, каждый на свой лад: князем, воеводой, каганом или конунгом. Многие с трудом понимали славянскую речь, но все они, связанные узами воинского дружинного братства, умели воевать и воевать так, что слава о них гремела от холодных берегов Балтики до жарких земель, населенных византийскими греками.