Кёнигсберг - Юрий Буйда

Я взял ее за руку:

- Прошу и умоляю: не пей.

- Не могу! Расскажи про бабушку! Свет в окошке...

Я рассказывал ей о бабушке, пока Вера не уснула.

В какую тьму бежала та полнотелая девица с гравюры, бросив туфельки, недозвучавший спинет, тепло и уют своей крохотной комнатки, - ну не тени же она испугалась! - куда? Кто ждал ее там? Пригожий гвардеец? Соседский бакалейщик со склеенными в колечко усиками? Или и впрямь - сам дьявол, Не-Знаю-Что, Тутейший...

Утром я осторожно поинтересовался у Кати, говорила ли когда-нибудь ее мать об оружии в доме. О пистолете. Именном.

- Она говорила, что папу таким наградили, - и амба. Я опаздываю. Бояться не будешь?

- Буду. Где она?

- Чулки стирает. - Чмок. - Я цинична? Раз уж задан вопрос, ответ не требуется. Ревет, наверное.

И улетела вниз, скользя рыжей варежкой по перилам.

Я увяз. В чем? Точнее, конечно, в ком, ваше гнилейшество.

22

Когда я снова объявился в квартире, Вера ничуть не была похожа на реву-корову. На столике перед ней стоял узенький бокал с рислингом. Губы ее были слишком накрашены. Я посчитал последние деньги в кармане: на пристойный букет роз не хватит.

- Роз не хватает, - вздохнул я. - Ты молодец.

- Ночью вдруг разом раскрылись все розы, накрыв нас запахом густым, сладким и невыносимым, как запах разложившегося трупа. Мне это приснилось.

Она закурила тонкую сигарету.

- Ты не предатель, - сказала она. - У меня маниакально-депрессивный психоз. Это пройдет. Катя тоже не предаст. Остальные...

- Значит, - перебил я ее, - у тебя есть пистолет и ты не хочешь отдать его мне, лучшему в мире стрелку?

Она качнула головой: нет.

Я вышел из здания университета на улице Университетской и прислонился к одной из тех бетонных штук, которые не позволяли задохнуться в его подземелье генералу фон Ляшу, последнему коменданту Кёнигсберга. Где-то здесь и подписал он капитуляцию. Я понимал, что единственный способ спасти Вере жизнь - позвонить полковнику Павленко. Может быть, встретиться с ним и все рассказать. Но стать стукачом, предателем... Стоп! А разве ты уже не предал Веру, с наслаждением трахая Катю? Веру сдать Павленке - годика этак хотя бы на три, и нба тебе - живи с красавицей Катей, в которой ты с каждым днем открываешь все больше достоинств, все больше будущего, а в Вере только мрак, мрак и прошлое...

Я спустился в пивбар под гостиницей "Калининград", спросил две кружки светлого и, выслушав: "У нас в сортире курят", закурил сигарету. Никакой Конь тебе не подмога, и никакая бабушка - не в помощь. Собственного брата не уберег, одинокого лжеца, - чем ты лучше Костяна? Почему тебя - проносит мимо? Почему-то вдруг вспомнилась собачка, прятавшаяся от нас в послевоенных развалинах, старая немецкая псинка. И пока взрослые вывозили мебель, бронзу, хрустали и вообще грабили Восточную Пруссию как хотели, мы, пяти-шестилетние мальчишки, выслеживали эту грязную собачонку, оставшуюся от немцев и наверняка знавшую про их главные клады. И это были не мельхиоровые супницы, не бильярдные столы, не книги на незнакомых языках, от которых при погрузке обычно избавлялись, - нет, это было настоящее сокровище. Мы видели, что она брюхата и голодна, и по очереди таскали ей еду, а один из нас - тоже по очереди - литровую бутылку молока. Что-то свыше надоумило нас: она будет рожать на том самом месте, где и спрятаны сокровища сокровищ. Она же не может на это время отлучиться со своего поста. И наконец мы ее застукали. Она забралась в полуразгромленный подвал с покосившейся бетонной плитой, забралась на ватный матрас, и нам пришлось присутствовать - не отворачиваться! - при появлении всех четверых щенят. Мы подтолкнули к ней огромную миску с литром молока, и такая маленькая собачка лизнула меня в знак благодарности языком - только меня. А я посмотрел в ее светящиеся в полумраке глаза и быстро-быстро полез наружу. Мои товарищи волей-неволей последовали за мной и тотчас набросились на меня. "Если кто хочет драться. - Я снял ранец. - Хоть вместе, хоть по одному". Они не понимали случившейся со мной перемены и переглядывались. Драться-то из-за чего? "Никаких там сокровищ нет, - продолжал я. - И никогда не было. Дело в самой собачонке и ее щенках. Мы спасли ее от холодной и голодной смерти. Когда-нибудь, как говорит моя мама, это нам зачтется, как зачлась одному отпетому бандюге луковка".

И я рассказал им веселую историю о злой бабе и луковке и о Боге, который дал несчастной последний - да уж куда! за последним шансом шанс! а та, гадюка, им не воспользовалась. После чего мы пришли к выводу, что пятеро собачат будут покрепче гнилой луковицы и в случае чего спасут нас как миленьких. Мы носили им еду, какую удавалось урвать от школьных завтраков, псы подрастали, делили городок на районы, как это у них принято, и только старая Немка долго еще бегала только за мной, пока не померла от старости. Я уж и думать забыл о луковке, но однажды вдруг ни с того ни с сего - отец уже лежал в больнице - вспомнил эту детскую историю, и старик после смерти матери он в полтора года стал старым стариком - расплакался, и извинялся, и сказал, что это мир спасет, и вообще я дурак-дурачина, а плакал он светлым-светло, и значит, есть Бог, и мама жива, и собака Немка жива, и живо оно, живо! "Что - оно?" - спросил я на прощание. "Оно - так, мусор, слезы, память, жизнь, убийства даже, грязь всякая да вон кусок хлеба под ботинком, жизнь дурная, любовь уничтожающая - тоже оно, а живо! живо! живо, Борис, живо-о-о!"

- Что будем? - раздался скрипучий голосок ангела сверху.

- Четыре пивка - для рывка! - прогудел Конь. - Отвальная?

- Почти. - Я испытал огромное облегчение при виде этой слегка исхудалой человеческой лошади с набрякшими подглазьями. - Красный диплом?

Гена горделиво повел плечом:

- Кто бы сомневался! Один Артем Аршавирович Гатинян задал философский вопрос: зачем?

- А ты?

- А я говорю: чтоб. Понимаешь? Ну, ты понимаешь? Как насчет большого маршрута?

- Маршрут отменяется.

И я довольно откровенно поведал Коню историю последних месяцев, не умолчав даже о мыслишке-хвостишке сдать Веру гэбэшникам.

- Катя - на твоей, брат, совести, а вот насчет ребят из конторы не волнуйся: дураков там, прямо скажем, маловато, и я буду удивлен, если Вера с твоим Кавказом у них не под колпаком. Все равно возьмут. Ну а ты... Ты хоть видел плакат с твоей фотографией на весь первый корпус?

- Его разыскала милиция?

- Утвердили диплом в качестве диссертации, кандидат ты мой наук филолухических. Уипьем уодки, как говаривал Черчилль. - Он вынул из кармана пол-литра и налил в пивные кружки. - Ну-с!

Выпили. Заглотнули пивом.

Официантке, двинувшейся было к нам с решительными намерениями, Гена только вяло махнул. Буфетчица поймала ее за нарядный передник и что-то энергично объяснила.

- Объясняй дальше! - Конь закурил папиросу. - Тесть научил - а приятно бывает "беломорину" всадить под выпивку. Ну? Ты, главное, скажи: одна она дома или нет?

- Это не главное! - взвился я. - Главное через неделю начнется.

Гена встал.

- Такси! Лимонад! - Он схватил только что вошедшего мужика за тельняшку. - Для меня - сейчас - Каштановая Аллея - молнией!

Лимонад оттянул тельняшку на пузе и кисло кивнул.

- Она тебе рада будет, - сказал я, клацнув при этом зубами.

Милицейский патруль остановил нас на перекрестке.

Гена выскочил из машины к сержанту: "Жареха!" Объяснив, что малыш (то есть я) этот ее муж, мы подошли к подъезду, когда сверху кто-то крикнул:

- Четыре машины "скорой" - со свистом!

- Помнишь Верхнее озеро... с усиками...

Мы уверенно вошли в подъезд и поднялись на этаж.

- Я здесь живу, - сказал я усатому.

- Документы!

- Кто ж с документами на рынок ходит! - попер Гена.

- Пусти его, Рагоза. - В гостиной на полу сидел полковник Павленко. В углу, лицом к батарее отопления, двое скованных наручниками - лицами вниз. Третий повис в пробитой раме балкона. Из носа у него капала черная кровь. Угол балконного стекла вошел глубоко в живот. На лбу чернело пятно от выстрела в упор. - Дни считали, по часам мерили, а она им свой домашний телефон сообщила - и ваших нет! Вера там...

- Все! - Павленко встал, врач подставил плечо. - Думаешь, сам не дойду до машины?

- Плюсну соберем - ручаюсь, - сказал врач. - Но стреляли-то голубчики разрывными. Так что держите ногу на весу и не дай господь наступить на пятку...

- Гниль. - Павленко протянул руку. - На свадьбе вроде с тобой знакомились - второй раз не повредит. - Стиснул руку Гене. - А ты, боец, и нам бы пригодился. Захаровские и на суше в цене.

- Два сквозных в легкое, - вытянувшись, доложил Конь. - С тех пор арабского солнца терпеть не могу.

- Где Вера? - наконец спросил я.

Полковник взял у врача полотенце и принялся тщательно отирать лицо.

- Повторяю: в ванной.

Она лежала в ванной, полной крови.

- Нервы, - сказал тихо врач за моей спиной. - Какая красивая...

- У нее гравюра есть одна, - зачем-то сказал я, - девушка бросается вон из комнаты в темноту. К кому? К чему? Зачем? Однажды она сказала: женщины уходят навсегда - это только мужчины возвращаются. Меня рядом не было. Куколка...