На волне Вселенной. Шрёдингер. Квантовые парадоксы - Довид Ласерна

В берлинских аудиториях Эрвин впечатлял студентов своим даром оратора, но почти не уделял им внимания помимо лекций. При всех своих талантах Шрёдингер был очень плохим наставником, особенно в сравнении с Бором, Борном или Зоммерфельдом. Как и Эйнштейн, наш герой был волком-одиночкой. Производила на окружающих впечатление и его манера одеваться — дерзкая, даже немного развязная, она в действительности скрывала консервативный ум ученого. В феврале 1929 года он стал членом Прусской академии наук. В 42 года он был самым молодым преподавателем университета. В Берлине Шрёдингер подружился с Эйнштейном. Братья по оружию на баррикадах квантовой войны, которая вскоре будет объявлена, они чувствовали еще и творческую солидарность перед лицом берлинского формализма.

Чтобы компенсировать неустойчивость своего брака, который переживал новый трудный период, Эрвин и Аннемари решили вести насыщенную социальную жизнь. Каждую неделю они организовывали у себя дома «вечер венских колбасок». Аннемари оказывала меценатскую помощь самым разным фестивалям, вроде того бала-маскарада, который превратил их квартиру в «Отель ψ ψ*». Город, отличавшийся очень богатой культурой, стал постоянным источником искушения для Шрёдингера и напоминал ему о золотой венской молодости, правда, на смену новаторским пьесам Франца Грильпарцера пришли драмы Бертольта Брехта. У Шрёдингера всегда был выбор между тем, куда пойти: в театр на Марлен Дитрих или Рут Берлау, послушать Лотте Ленья или просто посидеть в кабаре. Увы, на улицах Берлина пышно цвели не только цветы искусства. Эта почва оказалась очень благодатной для терний национал-социализма, который вскоре пустил корни и в садах преподавателей.

Несмотря на то что Шрёдингер не был замечен в политической активности и не участвовал в общественных организациях, он ненавидел нацистов. День 1 апреля 1933 года был объявлен национальным днем бойкота еврейских предпринимателей. Витрины были завешаны устрашающими плакатами, в которых немецким патриотам не советовали делать покупки, а для нечувствительных к пропаганде или даже противостоящих этим советам людей возле дверей всех еврейских магазинчиков, медицинских кабинетов и адвокатских бюро стояли бравые малые в коричневых рубашках. Возмущенный Шрё- дингер даже избил кого-то, кто слишком активно выступал в поддержку этих акций устрашения. Один из его студентов, водружая свастику, которая была обязательной, вытащил преподавателя из этой неразберихи и помог ему избежать допроса с пристрастием. Быстрое развитие национал-социализма привело к тому, что чистка евреев началась не только на улицах, но и в общественных учреждениях. Через неделю после бойкота был принят закон, предусматривающий исключение из администрации любого служащего с сомнительными взглядами или неспособного доказать чистоту своего происхождения. Реакция немецкого университетского сообщества была очень неоднозначной, однако количество возражений можно было посчитать по пальцам. Многие решили спасаться бегством, они оставили свои места, на которые сразу же были назначены другие лица, пусть даже не обладавшие должным профессионализмом, но с достаточной чистотой арийской крови. Возможность повысить социальный статус не упустили молодые карьеристы и старые ученые с потускневшей славой.

Когда у Шрёдингера спросили, почему он покинул Германию, тот ответил: «Я терпеть не могу, когда меня донимают политикой», — ответ стандартный и мало что говорящий. Но становится понятно, что за ним скрывается, если знать, что очень многие профессора в этой же ситуации предпочли терпеть это донимательство. Ни Эрвин, ни Аннемари не были евреями, так что режим им не угрожал. Но все-таки в свои 46 лет Шрёдингер, занимавший один из самых видных университетских постов в мире — трон Берлина, по собственному желанию променял его на неизвестность ссылки.

Однако, несмотря на все эти чрезвычайные политические и личные обстоятельства, жизнь шла своим чередом. Отношения Шрёдингера с молодой Итой привели к ее беременности. Ученый уговаривал подругу сохранить ребенка, однако разводиться не собирался. Ита решила избавиться от плода, и их со Шрёдингером отношения потеряли былую теплоту. Однако ученый обратился за утешением к Хильдегунде, жене его давнего друга, австрийского физика Артура Марха. В течение нескольких месяцев Хильда отвергала все его знаки внимания, но в конце концов и она не устояла перед обаянием Шрёдингера.

Летом 1933 года несколько ученых, решивших покинуть Германию, договорились встретиться. Они хотели последний раз насладиться солнцем, горными пейзажами севера Италии и общением друг с другом. Вейль, жена которого была еврейкой, отправлялся в Институт перспективных исследований Принстона. Еврея Борна ждал Кэмбридж. А Шрёдингер нашел временное пристанище в колледже св. Магдалины в Оксфорде. Друзья выбрали самые красивые и самые уединенные места, чтобы надолго оставить в памяти теплые воспоминания и чтобы ничего не испортило момент. В какой-то момент Эрвин и Хильда покинули компанию и отправились на велосипедную прогулку в окрестности озера Гарда. Здесь все и произошло. Вскоре выяснилось, что Хильда забеременела. Отчасти поэтому одним из условий, которое Шрёдингер поставил перед английской стороной,— это пост ассистента для Артура Марха.

Аннемари, Эрвин и Хильда прибыли в Оксфорд 4 ноября. Через пять дней в скромном отеле, где они остановились, раздался телефонный звонок. Редакция The Times сообщила Аннемари новость, которая только готовилась к публикации: ее муж разделил с Полем Дираком Нобелевскую премию по физике.

С возвращением Шрёдингера из Стокгольма ситуация стала крайне деликатной: и Шрёдингер, и Хильда не скрывали своих отношений от Аннемари и Артура. Аннемари стала второй матерью девочке, которая родилась 30 мая 1934 года и была названа Рут Джорджия Эрика Марх. Только в возрасте 17 лет Рут узнала, кто был ее биологическим отцом. Однажды на пляже Эрвин сказал ей: «Посмотри на свои ноги. Они точь- в-точь как мои».

Шрёдингер почти не прилагал усилий, чтобы уберечь свою репутацию. Скоро в Оксфорде пошли слухи о том, что у него две жены, а ученый и без этих неприятностей чувствовал себя в колледже св. Магдалины не очень уютно. Шрёдингеру не хватало немецкой университетской системы, и он каждый день помнил, что его пост был создан специально для него, для беженца. Такая «жизнь благодаря великодушию других» его подавляла.

(Мужчины) чувствовали смущение в присутствии женщин. <...> Жизнь в колледжах была организована, как в монастыре. Хороший стол, хорошие напитки предназначались для мужчин. Если какой-либо коллега был женат, его жену не принимали.

Впечатление Шрёдингера об обстановке в колледже св. Магдалины в Оксфорде

Часто бывало, что ученому «становилось не по себе, когда его сосед по столу, которому он с присущей ему откровенностью высказывал свое мнение, принимал важный вид, почти как какой-то бывший премьер-министр». Тоска по дому все не проходила, и в это время давний университетский друг Шрёдингера Ганс Тирринг предложил ему место профессора в университете Граца — австрийском городе, расположенном на юго- востоке страны. Шрёдингер почувствовал, что части большого пазла его жизни, который разлетелся после побега из Берлина, наконец, становятся на место. Отношения Артура и Хильды исчерпали себя. По возвращении на родину Шрёдингер найдет себе новую работу, вернет родной язык, свою дочь Рут, а также обретет новую любовь — Ханси Бауэр, дочь генерального директора страхового общества, в котором Аннемари работала после их помолвки в Вене.

Богатый внутренний мир ученого мешал ему ясно видеть происходящее вокруг него. Шрёдингер даже не подозревал, что его страна вскоре будет присоединена к Третьему рейху... И что нацисты не забыли его дерзкого отъезда из Берлина. Через много лет он расценит это решение вернуться домой как «беспрецедентную глупость».

Аллергия на классическую физику

Вернер Гейзенберг благодаря отличному образованию обладал нестандартным мышлением. Его отец был профессором греческого языка в университете Мюнхена, мать — дочерью ректора закрытого института. Гейзенберг любил быть первым во всем, чем занимался, — не важно, о чем шла речь: о теоретической физике, игре в настольный теннис или музицировании на пианино (на этом инструменте он играл с почти профессиональной виртуозностью). В мире науки Гейзенбергу посчастливилось встретить лучших учителей: «Я выучил физику, смешанную с оптимизмом Зоммерфельда и математикой Макса Борна, тогда как Нильс Бор посвятил меня в глубокий философский смысл научных проблем».

Неожиданный приход Гейзенберга в квантовую механику означал появление человека, который мыслил оригинально и без всяких обязательств по отношению к наследию прошлого. Планк был прав, утверждая, что «новая научная правда побеждает не потому, что удается переубедить оппонентов и заставить их прозреть, а больше благодаря тому, что оппоненты в конце концов умирают, уступая место новому поколению, для которого эта правда уже привычна». Для движения вперед нужно было, чтобы пришло новое поколение, способное без внутренних затруднений работать над пробелами, уже заполненными квантовой теорией, и углублять знание. Первая мировая война задержала упомянутую смену поколений. Многие молодые ученые, такие как Шрёдингер, должны были оставить исследования и пойти на фронт. Кто-то из них не вернулся из окопов, и их возможный вклад в науку погиб вместе с ними. В первые послевоенные годы Германия, изгнанная из международного сообщества, страдала от научной изоляции. Однако когда Гейзенберг вошел в зрелый возраст, лед тронулся.