Всегда возвращаются птицы - Ариадна Борисова

Ксюша поставила сковороду с красивой горкой в духовку.

– Раз парни вздумали навестить его плоды-ягоды ночью. Залезли на забор, и вдруг как пошел свист-то из сада нечеловечий! Будто с горлышка бутылки свистели, да не с одного – оркестр! Зареклись с тех пор лазить.

– Разве на свете еще есть колдуны?

– А сосед, думаешь, кто? Тятю нашего парализовало, так мама до сих пор на соседа думает. Не просто он колдун, человек худой. Обидится на кого, позавидует либо и порчу насылает. Не знаю, что ему тятя сделал, но в один день отказали у тяти ноги, и язык стал косный. Приеду, бывало, на солнышко тятю вынесу, он давай петь: «А-а-а-а!» Песня без слов… Люди с калиток говорят: «Никола запел! Знать, Ксюха от своего отпросилась».

– От кого «своего»? – удивилась Лариса.

Ксюша помолчала, вытерла ладонью бисеринки пота на лбу.

– Посухарилась я с одним, лето с ним жила, свадьбу хотели играть… Осенью к Эльфриде вернулась.

– А жених?

– В тюрьму посадили.

– За что?!

– Верующий был, из «темных». Они в крещение не в воду ступают – песком посыпаются… Но хороший был человек, очень хороший. Вот только забрали его в армию. Резко так, обое мы опомниться не успели. Забрали, а он убег.

– К тебе?..

– Просто убег. Армия – это ж выучка на войну, на человечье убийство. По вере евонной нельзя, а по закону выходит – дезертир. Ездила я к нему. «Другого ищи, – сказал в окошко с решеткой, – нам с тобой не судьба». Не захотел по-хорошему свидеться. Почему – не знаю. Разлюбил, могет. Ну, поплакала я… Дальше живу. А что делать станешь? Не судьба.

Ксюша принюхалась, заглянула в пыхнувшую жаром духовку:

– Готово! Рушник скорей давайте!

Лапшевая горка подернулась золотистой соломенной корочкой. Умопомрачительный дух горячей запеканки вырвался в коридор. Ксюша понесла сковороду в комнату. Запела:

Ой, на холме-е сто-оит больница.У той больни-ицы окна ярко светят.Там бравых девок доктора-а лечат.Ой, от всякой хво-ори, да не от любови…

Глава 12

Вредные стихи, вредная музыка

Изу растрогал немудреный подарок девчонок. Бегая в магазин, Лариса купила где-то чудные шпильки, украшенные прозрачными голубыми бусинами. Они подходили к цвету Изиных глаз и смотрелись в закрученной на затылке косе, словно крупные капли дождя.

Только сели за стол, как кто-то деликатно постучал в дверь.

– Не завалялась ли у вас, случайно, корочка хлеба? – всунулось лицо Андрея, облагороженное таким застенчивым выражением, что девушки засмеялись.

– Заходи, комик, – вздохнула Лариса, выдвигая ногой табурет из-под стола.

– Извините, я не один…

Это было чересчур.

– Ресторан нашел, – в легком бешенстве прошипела Ксюша. – У нас тут свой праздник, никого не приглашали!

– Свадьба, поминки? – ухмыльнулся Андрей.

– Ты почти угадал, – спокойно сказала Иза. – Сегодня у меня день рождения, а еще семь лет назад в этот день умерла моя мама.

Дверь закрылась, за нею послышался шепот.

– Иза, прости, – пробормотал Гусев, снова показываясь в щели. – Я не подумал… я дурак. Простите, девчонки. – Он обратил посерьезневшие глаза к Ксюше. – Юра пришел, джазист. Помнишь, я говорил? Но раз такое дело, отложим.

– Не надо откладывать. – Иза оглянулась на девчат, и они не возразили.

На Юре красовался моднячий джемпер с застежкой-молнией, перечеркнутый наискосок ремнем висящей за спиной гитары. Гость был из тех, кого Лариса называла «гарными парубками»: лицо открытое, пригожее и обрамлено «геологической» бородкой. С таким парнем не страшно сплавляться на байдарке по горным рекам и брать штурмом какие-нибудь вершины.

Юра руководил вокально-инструментальным ансамблем. Позже выяснилось, что Юрий Валентинович преподает в музыкальной школе. Называть Юрой взрослого двадцатидевятилетнего человека стало неловко, хотя он вел себя на равных и, кажется, не чувствовал своего возрастного превосходства. Остановились на Юрии.

– Изольда – ирландское имя? – полюбопытствовал он.

– Вообще-то исландское.

– Ирландцы, исландцы – те и другие кельты. Любители пива и виски. – Он окинул стол слегка поисковым взглядом. – Слово «виски», кстати, из их гэльского языка. Означает что-то вроде «живая вода».

Лариса встряхнула кудряшками:

– О, вы знакомы с языком скандинавов?

– Увы, нет. Лекцию об Ирландии мог бы вам прочитать Патрик Кэролайн, музыкант моей группы. Его и назвали в честь святого Патрика, покровителя этой страны. Хотя сам Кэролайн из Гаваны, а здесь учится в МГУ.

– Отец Джона Кеннеди тоже был ирландцем и звали его Патриком, – сообщила политически подкованная Лариса. – Жаль, что Джона убили… Новый президент США не такой симпатичный. А ваш Патрик симпатичный?

– По-своему – да, хотя на вкус и цвет… – замялся Юрий. – Но импровизатор редкостный. Прямо как джазовый скальд. Рассказывает свои саги на саксофоне.

– Норны, феи, эльфы, нибелунги, – вспомнила Иза. – Вагнер…

– «Тристан и Изольда»? Вот откуда ваше имя!

Поначалу гости смущались, что, впрочем, не помешало им в два счета умять банку шпрот и большую часть «антифашистской» запеканки. Быстро опадала, таяла стопка золотисто-кружевных солнц.

– Спасибо, спасибо, – благодарил Андрей, кланяясь, как китайский болванчик, щедрым рукам, следящим за наполнением его тарелки. Ел он самозабвенно, едва слышно постанывая от удовольствия, чем пронял и смягчил суровое Ксюшино сердце. Сытый до одури, томный, с сожалением глянул на Ларисину кровать (он на ней сидел), не прочь откинуться на подушку, но девчонки не простили бы такую раскованность. За подушкой лежала зеленая книжка, и Андрей под видом того, что решил достать ее, все-таки прилег. Книжка оказалась поэтическим сборником Исаковского. Еще немного полежать удалось, пока читал вслух:

– Живи, советская отчизна, заветам Ленина верна, живи, страна социализма…

Дальше читать не мог, закрыл сборник и зачем-то признался, что не любит велеречивые стихи.

– Бачилы, яки у них словеса мудреные, – язвительно прищурилась Лариса.

Ксюша спросила, какие стихи он любит, и Андрей послушно поднялся. Он страшно отяжелел, осоловел, но чувствовал себя в долгу за ее умиление. Хотел прочесть свои – это было бы сюрпризом для Ксюши – и отложил на потом. В уме перелистались страницы – нет, не то, не то; сам не понял, почему выбор пал на машинописный лист из самиздатовской пачки, где шрифт, видимо, западал на букве «ё», и вместо маленькой везде смешно стояла большая. Читал вдохновенно. Андрею нравились странные, отдающие мистикой и быстро запомнившиеся стихи этого поэта.

Иза слушала с удивлением. Стихи были о завоевателях, пришедших в южную страну. Их встречала царица, не ко времени страстная женщина: «с глазами – провалами темного, дикого счастья». Захватчики явились на ее землю, а царица предлагала им себя без всякого стыда и зазрения совести. Может, несчастная сошла с ума от горя?

Ксюша сидела с блаженным лицом. Наслаждалась музыкой поэзии. Ларисе хотелось и прервать этот ужас, и узнать, чем он кончится.

Герольду был подан серебряный рог, но воины хмурились. Воины вспоминали северное небо, леса суровой родины «и царственно-синие женские взоры… и струны, которыми скальды гремели о женском величье».

«Царственно-синие» – при этих словах все глаза невольно устремились к Изе. Лицо возмущенной Ларисы покрылось красными пятнами, она не выдержала:

– Как же тебе, Гусев, не стыдно!

Брови Андрея вопросительно вздернулись:

– За что мне должно быть стыдно?

– Любые народы на свете бьются против рабства и угнетения, а этот рифмоплет цинично заявляет, что побежденные были рады кинуться врагам в ноги! Он унизил людей с кожей темного цвета, представил их так, будто они мечтают стать рабами! – Лариса не давала Андрею рта раскрыть. – Он нарядными словечками прикрыл свое презрительное отношение к борьбе с рабством! Подумать противно: а если бы мы вели себя так же с фашистами?! «Спешите, герои, несущие луки и пращи»! Фу, гадость!

– Сам написал! – ахнула Ксюша.

Андрей с непонятной усмешкой покачал головой:

– Нет. Николай Гумилев большой поэт… а моим рукописям место в столе.

– Большой поэт – Пушкин! – запальчиво крикнула Лариса. – Лермонтов, Шевченко, Леся Украинка! С победой социализма больших поэтов у нас стало много – Щипачев, Симонов, Кулиев, долго перечислять! А твой стихотворец – аморальный провокатор!

Ксюша словно не слышала Ларисиных воплей. Серые глаза ее с восхищением смотрели на Гусева.

– Почитай что-нибудь из своих рукописей.

– Не могу, – выдавил он, с надутыми щеками от еле сдерживаемого смеха (Ксюша поставила ударение в слове «рукописи» на предпоследний слог).

– Почему? – невинно спросила она.

Гусев развел руками в отчаянии от невозможности не сострить:

– Потому что по сравнению с настоящими рукопи́сями мои еще рукопопы…