Женщины да Винчи - Анна Берсенева

На привале она подошла к командиру первого взвода саперов и сказала, чтобы он приказал своим солдатам пройти проверку на педикулез. Произнесла она это самым строгим тоном, на какой была способна.

– Хозяйство наше смотреть будешь? – усмехнулся комвзвода. – Ну, смотри. Нам не жалко.

Зина предполагала, что во время осмотра, который проводился за плащ-палаткой, растянутой между двумя соснами, будет немало соленых шуток, и к этому она была готова. Но вот к тому, что в действительности услышала от каждого входившего к ней за плащ-палатку, она не была готова совсем. И совсем это все не напоминало шутки…

– Нет у меня мандавошек, – сказал первый боец, расстегивая штаны. – Тебя не награжу, не бойся. – И предложил, ухмыляясь: – Попробуем, как стемнеет?

Он был совсем молодой, на щеках пушок вместо щетины, но в голосе его звучало какое-то подзаборное бесстыдство, которое он не только не считал нужным скрывать, но, наоборот, всячески подчеркивал.

А второй был немолод, даже пожилым он был, по Зининым меркам, лет сорока уже, наверное. Застегивая штаны после осмотра, он сказал:

– Шо, девка, нема в мэнэ сифилиса? Ну так в рот возьми, погуляйся.

И в том, как он это произнес, даже бесстыдства не слышалось, буднично звучал его голос.

Именно после его «погуляйся» у Зины потемнело в глазах, и темнело с каждой минутой все больше, и сердце перемещалось в голову, и колотило изнутри тяжелым молотом… Ей даже заплакать не хотелось от наката всех этих однообразных в своем похабстве слов и жестов, которыми сопровождался каждый следующий осмотр, она чувствовала только, что ей физически плохо, как будто ее раз за разом бьют и бьют по голове.

В какую-то минуту она поняла, что от этих ударов перед глазами у нее мелькают ослепительные вспышки, то есть в полном смысле слова ослепительные – она ничего не видит. И, значит, толку нет от ее работы, она элементарно не выполняет своих обязанностей.

Логика забилась в самый дальний угол ее сознания, но все-таки не исчезла, и, сообразуясь с этой встроенной в нее от рождения логикой, Зина выбралась из-за натянутой между соснами плащ-палатки и, цепляясь ногами за кочки, чуть не падая, побрела прочь – от грузовиков и полевой кухни, от медсанбата с невозмутимой Воскарчук, от солдат, которые не считали ее человеком, от всего, что было обратно тому, что с детства, с рождения и даже, может, еще до рождения казалось ей само собой разумеющимся и незыблемым…

Зина почувствовала, что задыхается. До сих пор она считала, что такое ощущение бывает только в книжках, но нет, оно и правда такое, и точно как в книжках рванула она ворот гимнастерки, думая, что это поможет ей отдышаться, но не помогло…

Болотные кочки заставляли ее тело ходить ходуном – «морошка выдернет ножки», так в здешних местах говорят, от кого услышала? – но она не чувствовала этого и брела все дальше, и при этом ей казалось, что не бредет она, а бежит.

– Филипьева! Ты куда направляешься?

Зина остановилась машинально, как лошадь, услышавшая свою кличку, названную знакомым голосом.

– Ты зачем в болото идешь?

Тут капитан Немировский, наверное, понял, что Зина, хоть и смотрит прямо на него, но не узнает его и не понимает, о чем он ее спрашивает.

– Зина, что с тобой? – спросил он уже совсем другим голосом.

Не с удивлением, а с догадкой сочувствия.

Зина наконец поняла, кто перед нею. То есть не поняла, а осознала. И сразу, к собственному удивлению, почувствовала, что молот у нее в голове утих и вспышки перед глазами прекратились. И сразу же ей стало стыдно за то, что она такая расхристанная, с разорванным воротом и, наверное, с диким выражением лица.

– Провожу осмотр бойцов, товарищ капитан, – судорожно сглотнув, сказала она.

– В болоте?

– Тут везде болото, – глупо ответила Зина.

Ну должна же она была хоть что-то ответить! А ведь нечего.

– Но не везде трясина, – возразил Немировский. – А ты в самую трясину направляешься. – И спросил: – Что за осмотр проводишь?

– На педикулез. С выявлением венерических заболеваний.

– Та-ак… – протянул он. – Это кто ж тебе поручил?

– Старшина Воскарчук.

– Ну Наталья! – Немировский покрутил головой. – Ну!..

Похоже, он не находил больше слов, чтобы охарактеризовать это поручение.

– Но что же в этом такого? – тихо сказала Зина. – Я же медсестра.

– Воскарчук тоже медсестра. Приспичило проверять, ну и осматривала бы сама, а не…

– Не – что?

– Не Филипку поручала.

Он улыбнулся. Впервые не усмехнулся, а именно улыбнулся. И если даже от его усмешки у Зины замирало сердце, как от неожиданного, щекочущего глаза солнечного зайчика, то улыбка показалась ей просто сплошным световым потоком. Она еле удержалась от того, чтобы зажмуриться. Ей даже пришлось шмыгнуть носом.

– С Воскарчук я поговорю, – сказал Немировский. – А ты успокойся. – И, секунду помолчав, добавил: – На солдат обижаться нельзя, Зина. Как на ангелов. Их завтра не будет.

– Почему… завтра?.. – пробормотала она.

– Потому что немцы вот-вот к нам пристреляются. Может, не завтра даже, а сегодня. Линия эта, «Пантера», у них такой мощности, что нас огнем накрыть ничего не стоит. Мы потому и спешим болота пройти, укрепиться хотя бы. Так что осмотр приказываю отложить до более спокойных времен. Жаль, что тебе его вообще затеять пришлось. Лучше бы ягоды пособирала.

– Какие же в марте ягоды? – улыбнулась Зина.

– Да вот клюква перезимовала. Разве в ваших лесах так не бывает?

– Бывает. У нас ягод много. И грибов.

«Сейчас скажет, что я сама на гриб похожа», – мелькнуло у Зины в голове.

Но капитан ничего такого не сказал, а протянул руку и разжал пальцы. На его ладони лежало несколько мерзлых багровых клюковок.

– Ну держи тогда, – сказал он. – На следующем привале и сама соберешь.

Но на следующем привале клюкву собирать уже не пришлось, да и привала больше никакого не было. Капитан не ошибся: немецкая артиллерия в самом деле пристрелялась. Последние десять километров пути превратились в непрерывный грохочущий ад, и только у деревни Зимари, вырвавшись наконец на освобожденный от немцев плацдарм, медсанбат смог развернуться так, чтобы оказывать раненым первую хирургическую помощь.

Зине пришлось переквалифицироваться, потому что операционную сестру ранили, Немировский приказал ей становиться с ним к столу, и она даже испугаться не успела – да как же, мол, я же этому не училась! – а встала и подавала ему необходимые инструменты с четкостью автомата, но этому, пожалуй, удивляться не стоило, потому что он не только говорил ей, протягивая руку, названия нужных инструментов, но и, кажется, даже описывал их двумя-тремя точными словами, а если она ненароком ошибалась, то не ругался и не орал, а поправлял ее, а вот сама она, если б случилось, в такой ситуации точно орала бы и ругалась, даже матом, наверное.