Непознанный Мир Веры - Сборник

— Это ложь! Это неправда! — опомнившись, хотел крикнуть я, но услужливая память связала мне язык. Каким-то непонятным образом мне вдруг вспомнилось такое маленькое, ничтожное событие, к тому же и относившееся еще к давно минувшей эпохе моей юности, о котором, кажется, я и вспоминать никогда не мог».

Здесь рассказчик вспоминает случай из времен учебы, когда однажды во время разговора на отвлеченные темы, какие бывают у студентов, один из его товарищей высказал свое мнение: «Но почему я должен веровать, когда я одинаково могу веровать и тому, что Бога нет. Ведь правда же? И может быть, Его и нет?» На что он ответил: «Может быть, и нет». Теперь, стоя на мытарстве перед бесами-обвинителями, он вспоминает:

«Фраза эта была в полном смысле слова „праздным глаголом“; во мне не могла вызвать сомнений в бытии Бога бестолковая речь приятеля, я даже не особенно следил за разговором, — и вот теперь оказалось, что этот праздный глагол не пропал бесследно в воздухе, мне надлежало оправдываться, защищаться от возводимого на меня обвинения, и таким образом удостоверилось евангельское сказание, что если и не по воле ведающего тайны сердца человеческого Бога, то по злобе врага нашего спасения нам действительно предстоит дать ответ за всякое праздное слово.

Обвинение это, по-видимому, являлось самым сильным аргументом моей погибели для бесов, они как бы почерпнули в нем новую силу для смелости нападений на меня и уже с неистовым ревом завертелись вокруг нас, преграждая нам дальнейший путь.

Я вспомнил о молитве и стал молиться, призывая на помощь всех святых, которых знал и чьи имена пришли мне на ум. Но это не устрашило моих врагов. Жалкий невежда, христианин лишь по имени, я чуть ли не впервые вспомнил о Той, Которая именуется Заступницей рода христианского.

Но, вероятно, горяч был мой порыв к Ней, вероятно, так преисполнена ужаса была душа моя, что я, едва вспомнив, произнес Ее имя, как вокруг нас появился какой-то белый туман, который стал быстро заволакивать безобразное сонмище бесов. Он скрыл его от моих глаз, прежде чем оно успело отдалиться от нас. Рев и гогот их слышался еще долго, но по тому, как он постепенно ослабевал и становился глуше, я мог понять, что страшная погоня оставила нас».

Это единственный «посмертный» опыт души, идущий намного дальше кратких фрагментарных переживаний, приводимых в новых книгах, опыт, пережитый восприимчивым человеком, который начал с современного безверия, а пришел к признанию истин православного христианства — и настолько, что закончил дни свои монахом. Эта маленькая книга может быть использована как наглядный пример, по которому можно судить о других описаниях.

Д-р Морис Роулингс, врач из Теннесси, специализирующийся на терапии сердечно-сосудистых заболеваний, сам реанимировал многих людей из состояния клинической смерти. Опросы этих людей показали ему, что «вопреки большинству опубликованных случаев жизни после смерти, не всякий опыт смерти приятен. Ад тоже существует! После того как я сам осознал этот факт, я начал собирать рассказы о неприятных случаях, которые другие исследователи явно пропустили. Это случилось, я думаю, потому, что эти исследователи, как правило психиатры, никогда не реанимировали пациента. Они не имели возможности быть на месте происшествия. В моем исследовании „неприятный“ опыт, по крайней мере, столь же распространен, что и „приятный“… Я установил, что большинство неприятных впечатлений вскоре вытесняется из сознания пациента. Эти тяжелые опыты, по-видимому, столь болезненны, что они сознательно изгоняются из памяти, и люди помнят только приятные опыты или ничего не помнят».

Д-р Роулингс так описывает свою модель этих опытов ада: «Подобно тем, кто имел приятный опыт, сообщавшие о тяжелом опыте тоже могут лишь с трудом осознать, что умерли, когда они смотрят, как врачи возятся с их телом. Они также по выходе из комнаты могут попасть в темный проход, но вместо того чтобы попасть в светлое окружение, они попадают в темную, тусклую обстановку, где они встречают странных людей, которые могут таиться в тени или идти вдоль горящего огненного озера. Ужасы превосходят всякое описание, и их трудно вспомнить». Имеются различные описания (включая рассказы «постоянных членов Церкви», которые были удивлены, оказавшись в подобном состоянии) бесенят и странных гигантов, путешествий в черноту и огненный жар, ям и океанов огня.

В общем, эти опыты — как по своей краткости, так и по отсутствию ангельских и бесовских руководителей — не обладают характеристиками подлинного потустороннего опыта, а некоторые из них напоминают приключения Роберта Монро в «астральной плоскости».

Но они все же вносят важную поправку в широко известный опыт «наслаждения» и «рая» после смерти: «внетелесная сфера» ни в коем случае не есть наслаждение и свет, а те, кто испытал в этом «адскую» сторону, ближе к сути вещей, чем те, кто испытал в этом состоянии только «наслаждение». Бесы воздушного царства несколько приоткрывают свою истинную природу этим лицам, давая им намек на мучения, ожидающие тех, кто не знал Христа и не исполнял Его заповедей.

Иеромонах Серафим (Роуз)

Иоганн Вольфгант Гете (1749–1832),

немецкий поэт, мыслитель и естествоиспытатель.

Всякий, кто не верит в будущую жизнь, мертв и для этой.

Пасха в Соловецком лагере

Еще бы я не вспомнил ее, эту единственную разрешенную на Соловках заутреню в ветхой кладбищенской церкви…

Я работал тогда уже не на плотах, а в театре, издательстве и музее. По этой последней работе и попал в самый клубок подготовки. Владыка Иларион добился от Эйхманса разрешения на службу для всех заключенных, а не только для церковников. Уговорил начальника лагеря дать на эту ночь древние хоругви, кресты и чаши из музея, но об облачениях забыл. Идти и просить второй раз было уже невозможно.

Но мы не пали духом. В музей был срочно вызван знаменитый взломщик, наш друг Володя Бедрут. Неистощимый в своих словесных фельетонах Глубоковский отвлекал ими директора музея Ваську Иванова в дальней комнате, а в это время Бедрут оперировал отмычками, добывая из сундуков и витрин древние драгоценные облачения, среди них — епитрахиль митрополита Филарета (Колычева). Утром все было тем же порядком возвращено на место.

Эта заутреня неповторима. Десятки епископов возглавляли крестный ход. Невиданными цветами Святой ночи горели древние светильники, и в их сиянии блистали стяги с ликом Спасителя и Пречистой Его Матери.

Благовеста не было: последний колокол, уцелевший от разорения монастыря в 1921 году, был снят в 1923 году. Но задолго до полуночи вдоль сложенной из непомерных валунов кремлевской стены, мимо суровых заснеженных башен потянулись к ветхой кладбищенской церкви нескончаемые вереницы серых теней. Попасть в самую церковь удалось немногим. Она не смогла вместить даже духовенства. Ведь его томилось тогда в заключении свыше 500 человек. Все кладбище было покрыто людьми, и часть молящихся стояла уже в соснах, почти вплотную к подступившему бору.

Епископы и священники — узники Соловецкого лагеря. Январь, 1923 год.

Третий слева сидит — Священномученик Иларион (Троицкий), архиепископ Верейский.

Тишина. Истомленные души жаждут блаженного покоя молитвы. Уши напряженно ловят доносящиеся из открытых врат церкви звуки священных песнопений, а по темному небу, радужно переливаясь всеми цветами, бродят столбы сполохов — северного сияния. Вот сомкнулись они в сплошную завесу, засветились огнистой лазурью и всплыли к зениту, ниспадая оттуда, как дивные ризы.

Грозным велением облеченного неземной силой иерарха, могучего, повелевающего стихиями теурга-иерофанта, прогремело заклятие-возглас владыки Илариона:

— Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его!

С ветвей ближних сосен упали хлопья снега, а на вершине звонницы вспыхнул ярким сиянием водруженный там нами в этот день символ Страдания и Воскресения — Святой Животворящий Крест.

Из широко распахнутых врат ветхой церкви, сверкая многоцветными огнями, выступил небывалый крестный ход. Семнадцать епископов в облачениях, окруженных светильниками и факелами, более двухсот иереев и столько же монахов, а далее — нескончаемые волны тех, чьи сердца и помыслы неслись к Христу Спасителю в эту дивную, незабываемую ночь. Торжественно выплыли из дверей храма блистающие хоругви, сотворенные еще мастерами Великого Новгорода, загорелись пышным многоцветием факелы-светильники — подарок Веницейского Дожа далекому монастырю, хозяину Гиперборейских морей, зацвели освобожденные из плена священные ризы и пелены, вышитые тонкими пальцами Московских великих княжен.

Христос воскресе!