Ржаной хлеб - Александр Мартынов

Вот передний косец поплевал в ладони, потер их, легко взмахнул косой — раз, другой, и пошел, пошел, в такт взмахам шагая. Под косой словно и не охапки густого гороха, а гроздья винограда ложатся в высокие рядки. Закачались, словно лебеди, за ведомым и остальные.

Эх, давно не было в теле такой сладкой истомы! Заиграл каждый мускул, высоко вздымаются груди! Вот уж первые капли пота из-под волос скатились по щекам; вот первые рубашки полетели на высокие валки; а вот и первые косы уже притупились, зазвенели об смолянки: «Так-сяк, так-сяк!..»

— Лексей, рубашку скинул? Смотри без порток не останься!

— Повеселей размахивай руками-то — пятки обрежу!

— Бабоньки, бабоньки! Помягче стелите валки, вспомните свои свадебные перины!

— Тюмка, а Тюмка! Вроде весной ты здесь горох сеял, потому такой реденький и уродился.

— Я сеяльщиком никогда и не был, я только убираю.

— Ясное дело, ты всегда только к готовенькому!..

Вот кое-кого уже и жажда одолевает. Пойти бы на стан, хватить холодной водички из лагуна, — стан далеко остался, товарищи обгонят…

Выручили ребятишки — учителя надоумили: ведра взяли с кружками и пошли по косарям. Эх, благодать! Попьет косарь, вытрет губы тыльной стороной ладони, поблагодарит и опять — вперед, вперед!..

Потап Сидорович косил со всеми наравне. Хотя он и измотался вконец от этой тяжелой и непривычной работы, но виду не подал. Только к концу дня отложил косу, пошел, радуясь, вдоль валков — на диво много свалили!

Подняв пучок гороха, Потап Сидорович выщелучил один стручок, кинул сухие розоватые горошины в рот, пытаясь разжевать — как стальные… «Завтра же надо пустить подборщик, — устало и довольно подумал он, — завтра же надо начать и вывозку на элеватор. Первая в районе квитанция за сданный хлеб у нас будет…»

На следующий день Таня Ландышева на своем комбайне обмолотила хорошо высохшие вчерашние валки. Первые автомашины с горохом, разнаряженные красными флагами и лозунгами, ушли в Атямар на элеватор. Как Сурайкину и хотелось, первой в районе уборку и сдачу зерна начала их «Победа».

К концу дня к опушке леса подкатила правленческая «Волга». Из нее вышли сам Потап Сидорович, бухгалтер и кассирша. Пока колхозники еще работали, на самом видном месте, под дубом, поставили раскладной стол, покрыли его красным сукном, приготовили счеты, ведомости.

Солнце было уже на закате, когда к походной конторе, с косами и граблями, потянулись колхозники. Правленцы, правда, вчера еще сказывали, что за каждый день прямо в поле платить будут, но многие еще сомневались. Скуповат их Сурайкин, это все знали, при его нраве могут и переиначить…

— Это вот да, елки-моталки! — нахваливал старый Авдей Авдеевич, первым расписавшийся в ведомости и показывая подходящим новые трешки.

— Уж больше некуда, хорошо как! Не выходя из борозды — деньги на кон!

— Не мы в кассу, а сама касса пожаловала к нам! Видали, какой почет? — со всех сторон раздавались довольные голоса.

И не было, пожалуй, веселее очереди, чем эта! Не обошлось и без шуток, иные из них встречались сочувственным хохотом.

— Погодь-ка, я сама получу! — женщина вытолкнула из очереди мужа и сама встала за него.

— Сколько получила — не спрашивай. На вот тебе на сигареты, косой помахивал хорошо, благодарность тебе, — отойдя от стола, говорила мужу другая.

— Эх, братцы мои, воистину летний день год кормит! Вот они — целых двадцать рубликов! Вроде профессор за лекцию, а не Симкин Тюмка! — тряся над головой красными десятками, похвалялся не больно молодой, с рыжей бородкой колхозник.

В самый раз, ко всеобщему удовольствию, и подкатила тут автолавка. Из машины грузно выпрыгнула Дарья Семеновна — жена Ивана Федоровича Килейкина, заведующая сельским магазином. Пышная, в белом халате, она открыла заднюю дверцу машины и начала торговать — покупай, кому что по душе! Мужики сразу же набросились на пиво — вот уж подвезло так подвезло! Брали целыми ящиками, несли в холодок, под зеленый шатер и, рассевшись вкруговую, тянули, смакуя, прямо из горлышек.

— Не работа — настоящий праздник! Спасибо Потапу Сидоровичу — уважил!

Женщины — хозяйки — приглядывали и покупали в автолавке то, что по дому нужно: детские платьица, рубашонки, ботиночки, мыло, чай, сахар… И безошибочно находили своих благоверных под любой березой.

— Хоть губы намочить-то оставили нам? Или уж все выглохтили?

— Ждали-ждали вас, — оправдываются мужики и, сочувствуя друг другу, переглядываются: и тут не скроешься, хоть где разыщут!

По опушке шум-гам, разговоры все оживленнее. Иным пиво уже кажется вроде кваса. Они пошушукаются, посоображают да и пошлют к автолавке кого побойчее. Вот и Тюмка Симкин заискивающе подкатывается к продавщице:

— Даря, у тебя там, эта… где-нибудь под лавкой не завалялась?

— Что?

— Будто уж сама не догадываешься. Что поосновательней. С устатку. Из «лебединой водички» сколько-нибудь?

— Уходи отсюда, забулдыга! — гонит та.

— Даря, а Даря!.. — канючит, никак не смея вернуться с пустыми руками, Тюмка. — Прости, ошибся, то есть — Дарья Семеновна… То есть Дина Семеновна! Вот тебе пять листиков. И ни ты меня не видела, и ни я тебя знать не знаю…

— Черти окаянные, не дают работать! Мне чтобы здесь и духу твоего не было! — нарочно громко кричит продавщица, уже выхватив из рук Тюмки пятерку и втихаря сунув ему поллитровку. Тимка с отдутым карманом идет к лесу, вдохновенно затягивает:

Три танкиста, три веселых друга.Экипаж машины — бо-е-ево-ой!..

Потап Сидорович хотел уже сесть в машину, когда слух его резанул этот дребезжащий голос. Он захлопнул дверцу «Волги», прислушался: «Э-э, неспроста Тюма Симкин затянул свою любимую. Когда он трезвый, проси его, не запоет. Где-то спроворил! С одного пива не будешь теленком мычать. Не стала бы эта ведьмовка Килейкина продавать что-нибудь покрепче, все дело испортит, завтра половина косарей не встанет…» Прячась за орешником, Сурайкин тихонько тронулся в сторону автолавки.

— Язык-то закрой на замок! — донесся раздраженный голос Килейкиной.

— Ты што, Дина Семеновна! Я, да чтобы кому-нибудь разглаголить? Я — могила! — протягивая пятерку, сказал мужчина,

Потап Сидорович вышел из-за кустов, перехватил протянутую из автолавки бутылку.

— Нахалюга! Ты сперва… — возмущенно заорал было потайной покупатель и осекся, чуть ли ни нос в нос столкнувшись с Сурайкиным; забормотал, заикаясь: — Дык, дык того… Хотели с устатку… Прости, Потап Сидорович, ошибку дал.

Он незаметно попятился и припустил к лесу, даже деньги свои обратно не потребовал.

— Это что за контрабанда тут, Дарья Семеновна? — от ярости даже вежливо осведомился Сурайкин, хотя бутылка в руке его и подрагивала.

— Твоя банда, а не моя! Работать не дают, — убирая товар, не оглядываясь, буркнула Килейкина.

— Ты что, колхозников за бандитов считаешь? — еще больше озлился Сурайкин. — Они здесь пот льют, а ты их бандитами обзываешь? Опупела? Кто тебе разрешил из-под полы торговать водкой? Ты что, хочешь, чтобы они завтра не смогли и косы поднять? Сорвать мне хочешь уборку? Знаешь, как это называется? Преступление! Вредительство!

— Делаю то, что мне нужно. — Кажется, не очень перепугалась Килейкина. — Планы делаю. И не ори на меня. Магазин не колхозный, а я не твоя работница. Разорался тут! У меня свои начальники есть!

— Планы дома выполняй! Кто тебе дал право за бутылку пять рублей драть? Или у тебя и власть своя? Это же — спекуляция! За это тебя судить надо!

— Чего, чего? — Килейкина во весь рост выпрямилась в двери автолавки, уперла руки в бока. — Еще судом грозит! Где твои свидетели? Эти пьянчужки, да?

— Завтра поговорим в сельском Совете! — Сурайкин потряс перехваченной бутылкой. — Вот тебе вещественное доказательство! Люди подтвердят. А сейчас чтобы и духу твоего здесь не было!

Потап Сидорович был взвинчен до предела. «Сделаешь для людей доброе дело, а сука эта и тут выгоду для себя найдет! Да еще по району болтовня начнется — Сурайкин колхозников водкой спаивает, до райкома докатится!..»

Потап Сидорович уехал, намереваясь сейчас же поговорить о Килейкиной с председателем сельского Совета, с Радичевой, — зарвалась баба, одергивать надо!..

Вслед автолавка оставила за собой длинный шлейф пыли. Постепенно затих гомон и на опушке. Женщины с песнями тронулись к дому, большинство мужиков осталось с ночевкой — гороховая солома после комбайна мягкая, ночь теплая; лесной воздух сейчас такой — не надышишься!

6

Не оставляла Потапа Сидоровича тревога: как там, после вчерашнего, косари на горохе? Все ли на местах? Помчался на поле чуть свет и опять порадовался: зря беспокоился. Косари поднялись нынче еще раньше: на востоке чуть-чуть только пробрызнула заря. Ну и правильно: по росе и косить легче, и солнце не палит, и воздух прохладнее. Крути не крути, сказалось, конечно, и то, что очень уж была оплата подходящая! Правда, поначалу среди косцов не было видно Тюмки Симкина да еще двоих-троих, но через час-другой подошли и они, тихие и виноватые…