Дама в черном - Гастон Леру

Если бы кто-нибудь незнакомый с происшествиями в Гландье случайно подслушал речь Рультабия, он непременно счел бы сумасшедшим и того, кто это говорил, и тех, кто это слушал! Но, повторяю, всякий переживший ночь на галерее в Гландье поступил бы, как я: он без долгих рассуждений зарядил бы свой револьвер и стал ждать утра!

Глава VIII

Некоторые исторические сведения о Русселе-Ларсане-Боллмейере

Час спустя мы все были на своих местах и отмеривали шаги вдоль парапетов, внимательно всматриваясь в землю, небо и море и беспокойно прислушиваясь к малейшему ночному шуму, дыханию моря и ветру, который поднялся около трех часов утра. Проснувшаяся к этому времени Эдит зашла навестить Рультабия. Последний позвал меня, поручил охранять свои ворота и Эдит и отправился делать «обход караулов».

Эдит была в великолепнейшем настроении. Несколько часов сна освежили ее, и она от души смеялась над сонным видом супруга, которому только что отнесла стакан виски.

– О! Это безумно интересно! — говорила она мне, хлопая в ладоши. — Как бы мне хотелось познакомиться с вашим Ларсаном!..

Я невольно содрогнулся при этих словах. Несомненно, существуют романтичные натуры, которые не задумываются ни над чем и в своей наивной бессознательности гневят судьбу. Несчастная, если бы она знала, о чем говорит!

Я очень мило провел два часа в обществе обворожительной Эдит, рассказывая ей страшные истории о Ларсане — истории отнюдь не вымышленные. И раз мне представляется такой случай, я позволю себе познакомить уважаемого читателя с одиозной личностью Ларсана-Боллмейера, в существовании которого многие могли сомневаться. Ввиду того что в настоящем моем повествовании его роль более чем значительна, я считаю своим долгом подготовить читателя к той мысли, что я только передаю факты и ничего не выдумываю. Кроме того, если бы я и вознамерился приукрасить столь страшную историю плодами собственного воображения, Рультабий воспротивился бы этому самым решительным образом и восстановил бы факты в их первоначальном виде. Появление таких выдумок может повлечь за собой слишком серьезные последствия, чтобы я позволил себе выйти за рамки строгой передачи событий, пусть даже несколько сухой и методичной. Я отсылаю тех, кто может счесть мой рассказ каким-нибудь детективным романом, к отчету о версальском процессе. Анри-Робер и Андре Гесс, адвокаты Дарзака, произнесли прекрасные защитные речи, которые были стенографированы.

Наконец, не нужно забывать, что значительно раньше, чем судьба свела Ларсана-Боллмейера с Рультабием, элегантный бандит задал немало работы судебным хроникерам. Стоит только развернуть газету «Судебный вестник» или пробежать раздел судебной хроники любой другой газеты, вышедшей в тот день, когда Боллмейер был приговорен судом присяжных к десяти годам каторги, чтобы составить себе представление об этой неординарной личности. Всякий поймет тогда, что не стоит ничего приукрашивать, раз можно рассказать такую историю; читатель, познакомившись с его «почерком», то есть манерой поведения, а также неизмеримой дерзостью, воздержится от улыбки, когда осторожный Жозеф Рультабий перекинет подъемный мост между Боллмейером-Ларсаном и госпожой Дарзак.

Альбер Батайль сотрудник газеты «Фигаро» и автор восхитительной книги «Уголовные и гражданские дела», посвятил Боллмейеру немало интересных страниц.

У Боллмейера было счастливое детство. Сын богатого комиссионера, он мог мечтать о другой судьбе, но его призванием было воровство. Еще в юности он решил стать мошенником, как другие выбирают карьеру горного инженера. Он начал гениально: Боллмейер украл денежный пакет, адресованный в контору отца, сел с украденными деньгами в поезд на Лион и написал своему родителю:

«Сударь, я старый военный в отставке. Мой сын, почтовый чиновник, чтобы заплатить карточный долг, украл денежный пакет, адресованный вам. Я созвал всю семью; через несколько дней мы соберем сумму и возместим вам похищенное. Вы сами отец, так пожалейте меня, войдите в мое положение! Не разбивайте честного прошлого!»

Боллмейер-отец благородно откликнулся на этот призыв. Он до сих пор еще ждет возврата тех денег или, вернее, перестал его ждать, так как состоявшийся через десять лет процесс открыл ему, кто был истинным виновником кражи.

«Боллмейер, — пишет Альбер Батайль, — получил от природы все данные, чтобы стать избранным мошенником: необыкновенную изворотливость ума, дар убеждать наивных, способность подмечать мельчайшие детали обстановки, талант в переодевании, бесконечную осторожность, доходившую до того, что он помечал свое белье инициалами имени, которое считал наиболее подходящим для себя в данный момент времени. Но особенно характерны для него бравада, кокетливая ирония и презрение к суду. Мистифицировать судей, направить следствие по ложному следу — для него величайшее наслаждение, в котором он никогда себе не отказывает».

В полку´ Боллмейер похищает деньги из кассы своей роты и обвиняет в воровстве казначея. Он совершает кражу в сорок тысяч франков в торговом доме братьев Фюре и сейчас же доносит прокурору, что Фюре сами себя обокрали. Дело Фюре надолго сохранится в судебных летописях под этим, ставшим классическим, названием «телефонной шутки».

Боллмейер ворует вексель на тысячу шестьсот фунтов стерлингов, присланный почтой для торгового дома братьев Фюре на улице Пуассоньер, в контору которого он был принят в качестве служащего. Затем голосом Эдмона Фюре спрашивает банкира Когена, не согласится ли он учесть этот вексель. Получив утвердительный ответ и перерезав телефонный провод на тот случай, если будет дано обратное приказание или у него потребуют объяснений, Боллмейер спустя десять минут получает деньги через сообщника по имени Ривар, с которым он познакомился на военной службе в Африке, где им обоим пришлось оставить полк из-за нескольких неблаговидных историй.

Себе он берет львиную долю, а затем бежит к прокурору, доносит на Ривара и, как я уже сказал, на самого обокраденного Эдмона Фюре. Происходит весьма примечательная очная ставка в кабинете следователя Эспьерра, которому поручено дело.

«Послушайте, мой дорогой Фюре, — говорит Боллмейер ошеломленному коммерсанту, — я в отчаянии, что вынужден обвинить вас, но правда перед лицом правосудия выше всего. Это дело не будет иметь последствий, сознайтесь же! Вам понадобились сорок тысяч франков, чтобы ликвидировать небольшой долг, сделанный на бегах, и вы решили, что их выплатит ваша фирма. Ведь это вы телефонировали?» — «Я? Я?» — бормотал Эдмон Фюре, едва не теряя сознание. «Сознавайтесь же, ведь вас узнали по голосу».

Несчастный обворованный провел добрую неделю в тюрьме Мазас; в конце концов Крюппи, который в то время был государственным адвокатом, вынужден был принести ему извинения от имени правосудия. Что касается Ривара, он был заочно осужден на двадцать лет каторги!

Можно было бы рассказать о Боллмейере еще двадцать историй такого же рода. Следует описать обстоятельства одного из его исчезновений. Нет ничего комичнее, чем этот поступок заключенного, который составляет лживые показания только для того, чтобы развернуть их на столе следователя Уиллерса и, якобы нечаянно столкнув бланки, иметь возможность бросить взгляд на образец постановления об освобождении.

Вернувшись в тюрьму, негодяй пишет письмо, подписывая его именем «Уиллерс». В этом письме, согласно подмеченной форме, Уиллерс якобы просит начальника тюрьмы немедленно отпустить Боллмейера. Но на бумаге недостает печати следователя. Боллмейера не смутила такая мелочь. На следующий день он вновь появился в камере следователя, скрыв письмо в рукаве, кричал там о своей невинности, изображал искреннее негодование и, порывисто схватив лежавшую на столе печать, внезапно опрокинул чернильницу на голубые брюки сопровождавшего его тюремщика.

В то время как несчастный оттирал свои любимые штаны, Боллмейер воспользовался общим замешательством, быстро приложил печать к приказу об освобождении и рассыпался, в свою очередь, в извинениях. Дело было сделано. Негодяй вышел, небрежно бросив сторожам камеры бумагу, подписанную и скрепленную печатью.

«Что возомнил о себе этот Уиллерс? — возмутился он. — Заставляет меня таскать его бумаги! Лакей я ему, что ли?»

Сторожа бережно подобрали пакет, и бригадир приказал отнести его по адресу в Мазас. Это был приказ немедленно освободить из тюрьмы Боллмейера. В тот же вечер он оказался на свободе.

Это был уже второй его побег. Арестованный за кражу Фюре, он бежал первый раз, засыпав перцем глаза сопровождавшему его конвойному, и в тот же вечер присутствовал во фраке и белом галстуке на премьере в «Комеди Франсез». Уже осужденный военным судом на пять лет каторги за кражу в полку, он едва не вышел из тюрьмы при помощи товарищей, спрятавших его в мешок с мусором. Неожиданно произведенная перекличка разрушила этот так хорошо задуманный план. Но я могу очень долго рассказывать о необыкновенных приключениях Боллмейера первого периода.