Цветы в Пустоте - Александра Сергеева

　　 — Здравствуй, Паук, — голос миротворца стал ощутимо холоднее. — Могу я спросить, откуда ты похитил этого ребёнка? Потому что я ни за что не поверю, что это создание подчиняется тебе добровольно.

　　 Сильвенио послал ему предупреждающий взгляд, но Аргза лишь усмехнулся и демонстративно, глядя в глаза Мартину, сжал колено Сильвенио ладонью, заставляя того мгновенно покрыться смущённым румянцем. Ему было стыдно — и за себя, что не может даже выразить протест против такого бесцеремонного обращения, и за Аргзу, который, похоже, вообще не знал, что такое приличия.

　　 — И тебе не хворать, — отозвался Паук невозмутимо. — Он с Эрландераны, представь себе. Я скажу больше: он Хранитель Знаний, если тебе это о чём-нибудь говорит.

　　 Сильвенио ужасно не любил, когда он так делал: это всегда выглядело так, будто бы он охотник и хвастается шкуркой убитого им редчайшего зверька. Взгляд Мартина стал откровенно шокированным.

　　 — С Эрландераны! Боже милосердный, Паук, и ты ещё с ним так обращаешься! Ты хоть понимаешь, что творишь?! Это… это уже даже не глупость — это настоящее безумие! Разрушать жизнь одного из этих достойнейших созданий, немыслимо! Ты понятия не имеешь, на что посягнул!

　　 Ладонь на колене Сильвенио сжалась так сильно, что он тихо застонал и просяще уткнулся лбом Аргзе в плечо — от злости тот вполне мог со своей силой сломать его коленную чашечку. Аргза ослабил хватку не сразу, совершенно точно оставив под тканью брюк на коже фиолетовую синеву, но затем ладонь его переместилась выше и легла уже на бедро. Мартин выдохнул и, протянув руку, благоговейно убрал с лица Сильвенио чёлку, разглядывая клеймо. Его светлые, спокойные глаза потемнели от печали и холодного, тяжёлого гнева. Сильвенио и не знал, что кто-то может относиться к нему настолько небезразлично.

　　 — Не надо читать мне проповеди, Мартин Люмен. Я не считаю, что посягнул на какую-то святыню, — ухмылка Паука приобрела похабный оттенок. — И видел бы ты, как это "достойнейшее создание" извивается подо мной ночами…

　　 — Избавь меня от подробностей, будь любезен, — миротворец поклонился с ледяным достоинством и отошёл. — Был очень рад знакомству, Сильвенио, всего хорошего. Извини, что я не могу пока вырвать тебя из лап этого чудовища.

　　 Когда он окончательно исчез в толпе, Аргза ухмыльнулся снова и перевёл наконец взгляд на Сильвенио, который, пользуясь шансом, как раз попытался отсесть. Взгляд пирата ему не понравился: похоже, тот намерен был рассчитаться с ним за случившееся прямо сейчас.

　　 — Так, значит, уже нашёл себе фаната? Мне кажется, я не этим приказывал тебе заняться.

　　 — Он не фанат. Я просто разговаривал с ним.

　　 — Ну, разумеется, просто разговаривал. Если бы ты хоть попытался перейти от невинных разговоров к чему-то большему, я бы просто башку тебе оторвал.

　　 Аргза рывком притянул его обратно к себе и сильно укусил за ухо. Сильвенио зажмурился от боли, но извиняться не стал — в конце концов, он был не виноват, что Аргза оказался таким параноидально-ревнивым.

　　 — Эй, Паук, снова извращаешься над своим щенком на глазах у всех?

　　 Аргза наконец оторвался от него, и он открыл глаза. Хенна возникла рядом с ними неожиданно, внезапно как-то, и Сильвенио подумал, что её точно посылает к нему в такие моменты сама Судьба. Она стояла возле навеса, одетая в вызывающе открытое ярко-красное платье, удивительно женственная и при этом всё ещё незыблемо воинственная, кажущаяся сплошным алым росчерком на фоне всего этого разноцветного марева и фальшивого напыщенного блеска. У Сильвенио потеплело в груди: все эти несколько лет, минувшие с того самого собрания Альянса, Красный Скорпион даже на видеосвязь с их кораблём не выходила — очевидно, была занята какими-то новыми завоеваниями. Аргза открыто, белозубо ей улыбнулся, хотя до этого только усмехался. И Хенна улыбнулась ему тоже, как будто между ними продолжался какой-то очень давний разговор, никому, кроме них, не известный.

　　 — Здравствуй, Хенна. Мой, как ты выражаешься, щенок, это заслужил.

　　 — Ну-ну, — она не стала спорить, но умудрилась выразить всё единственным скептически-осуждающим взглядом. — Позволь украсть твою несчастную изжёванную добычу на один танец. Не боись, верну в целости, сохранности и даже не обслюнявленным.

　　 Паук коротко хохотнул и откинулся на спинку дивана, опрокинул в себя залпом бокал вина, убирая от Сильвенио руки и показывая этим, что не против на время его отпустить. И тот вдруг с удивлением понял, что Аргза, кажется, почему-то совсем не ревнует его к Хенне. Феномен, не иначе. Он встал и поклонился воительнице по всем правилам этикета, на что та только заливисто рассмеялась и сгребла его за шиворот, уволакивая подальше в толпу вяло танцующих гостей. Торжественное платье, как оказалось, совершенно не прибавило ей манер — оно и к лучшему.

　　 — Вы сегодня очень веселы, леди, осмелюсь заметить.

　　 — Тебя что-то не устраивает, пацан? — он с улыбкой замотал головой. — Честно говоря, я пьяна в хлам, амиго! Тут, конечно, выпивка дрянная, но я постаралась извлечь из неё максимальную выгоду! Здесь так скучно! Ненавижу эти грёбаные Приёмы, но ничего не поделать, иногда на них приходится бывать и мне. О, с каким бы удовольствием я бы сейчас порубила в капусту все эти лоснящиеся от осознания собственной важности лица! Нет, ты только посмотри на всех этих надутых индюков, армия по ним так и плачет!.. Но — нельзя, увы. По крайней мере, пока Дни Мира не закончатся.

　　 Он аккуратно поддерживал её за талию, ведя в неподобающе медленном для этой женщины танце, и задумчиво смотрел в чуть подёрнутые дымкой алкоголя смеющиеся глаза.

　　 — Вы уже второй раз спасаете меня от господина Аргзы. Спасибо.

　　 — "Господина"! — она громко фыркнула. — Ну и самомнение у Аргзы, если он заставляет тебя так себя называть! Да и я тебе, кстати, никакая не "леди", парень! И вообще. Пора тебе уже, по-моему, учиться самостоятельно спасаться от его домогательств. Ты же, чёрт возьми, жутко умный вроде, так придумай что-нибудь!

　　 Она была почти такая же горячая, как и напоминающий ходячую батарею Аргза. Сильвенио чувствовал её жар даже сквозь перчатки, которые вынужден был натянуть перед появлением в такой толпе, как чувствовал и каждую мышцу на изгибе её спины, платьем совершенно не прикрытой. Сильвенио нравилось ощущать каждое её движение, ощущать её грацию, которая, несмотря на её заявления о количестве выпитого, стала сейчас такой очевидной, но удовольствие это было скорее из ряда эстетических, чем телесных: невзирая на сверхчувствительность, возбуждение эрландеранцы воспринимали больше как наивысшую точку духовной близости.